Читать интересную книгу Анатомия мира. Как устранить причины конфликта - Институт Арбингера

страданий. А еще Лу казалось, пусть он и не был в этом до конца уверен, что Элизабет Уингфилд разделяет его позицию.

– После гибели моего отца, – продолжил Юсуф, – мама возила нас из деревни в деревню, пока мы наконец не нашли убежища в Иордании. Мы поселились в лагере для беженцев в городе Эз-Зарка, что к северо-западу от Аммана. Когда Иордания после войны 1948 года (в Израиле ее называют «Война за независимость») аннексировала Западный берег реки Иордан, мама перевезла нас обратно на этот западный берег. Мы перебрались в Вифлеем, который всего в нескольких милях от Дейр-Ясина.

Сейчас, оглядываясь назад и ставя себя на место матери, я понимаю, какую смелость она проявила, вернувшись так близко к месту нашей семейной трагедии. Много лет спустя она сказала мне, что хотела жить как можно ближе к корням нашей семьи. Мы поселились в Вифлееме у ее сестры, моей тети Асимы.

Экономика Вифлеема, так уж вышло, зависела в основном от христианских паломников, желавших побывать в месте рождения Иисуса. Из-за войны таких желающих стало гораздо меньше, так что торговцы охотились за любыми клиентами. Меня взяли на работу уличным зазывалой, когда мне было восемь лет. Работа заключалась в том, чтобы вызвать жалость к себе у западных гостей, а потом отвести их в лавки моих нанимателей. На ломаном английском я начал общаться с Западом.

Что же касается евреев – у меня не было ни особых возможностей, ни желания с ними общаться. Евреев изгнали с Западного берега после того, как его оккупировала Иордания. Переход границы в обоих направлениях, неважно, с военными или коммерческими целями, обычно заканчивался стрельбой и жертвами. Евреи были нашими врагами.

По крайней мере, именно такую упрощенную картинку чаще всего рисуют и вспоминают. Правда была несколько более сложной. Я точно это знаю, потому что работал на тех же улицах, что и один слепой еврей, который точно так же старался выманить западные деньги из западных кошельков.

Вот мы и дошли до истории, которой я хотел с вами поделиться. Еврея звали Мордехай Лавон. Как-то мне довелось, можно сказать, довольно близко с ним познакомиться. Мы часто работали на одной улице, буквально в нескольких футах друг от друга, и несмотря на то, что я хорошо знал его голос, а он – мой, я никогда к нему не обращался, хотя он иногда и пытался завести со мной разговор.

Однажды он споткнулся, когда просил о помощи прохожего. Его мешочек с деньгами упал на землю и порвался, монеты разлетелись во всех направлениях.

Он шарил по земле в поисках сначала мешочка, а потом и денег, и тут мне вдруг пришла в голову мысль. Можно, наверное, назвать ее чувством «нужно что-то сделать», чувством, что этот поступок будет правильным. Пожалуй, еще точнее будет назвать это желанием. Да, я почувствовал желание помочь ему – сначала подняться, а потом собрать рассыпавшиеся монеты.

У меня, конечно же, был выбор. Я мог либо поддаться этому чувству, либо сопротивляться ему. Как вы думаете, что я сделал?

– Мне кажется, вы помогли ему, – сказала Кэрол.

– Ну нет, – усмехнулся Лу. – Если бы он помог, то не рассказывал бы сейчас эту историю.

Юсуф улыбнулся.

– Верно, Лу. Вы правы. Я сопротивлялся желанию помочь Мордехаю. Сказать точнее: я предал это чувство и поступил совсем не так, как было правильно. Вместо того чтобы помочь, я отвернулся и ушел.

Немного помолчав, он продолжил:

– Как вы думаете, что я мог, уходя, подумать и сказать себе о Мордехае Лавоне?

– Что он вообще не должен ходить по этой улице, – ответила Гвин. – Вы и ваши соседи и так проявили достаточно доброты, позволив ему остаться. В конце концов, он же один из ваших врагов, который украл у вас покой и мир. Представитель сионистской угрозы. Шовинист.

– Хм-м, – озадаченно протянула Элизабет, – кто шовинист?

– Я не говорю, что Мордехай был шовинистом, – ответила Гвин.

– Я тоже, – согласилась Элизабет.

– А, теперь понимаю, – сказала Гвин. – Значит, шовинистка здесь я. Вы это хотели сказать?

– Не знаю, я просто спросила, – холодно произнесла Элизабет.

– Слушайте, Элизабет, сам Мордехай мог быть шовинистом, а мог и не быть. Кто знает? Я только хотела сказать, что Юсуф мог относиться к нему именно так, и другие его соотечественники тоже. Вот и все. Вам что-то не нравится?

– Нет, все нормально. Спасибо, – сказала Элизабет и расправила складку на юбке, внимательно разглядывая свои колени.

– Да-да. И спасибо вам, британцам, что вы вообще взялись делить земли Мордехая и Юсуфа. Ну, с небольшой помощью французов, конечно. Это так им помогло.

Атмосфера в комнате вдруг накалилась. Лу наклонился вперед, чтобы получше рассмотреть, что будет дальше.

Элизабет отреагировала не сразу.

– История действительно доказала, что решение вышло не лучшим, – наконец ответила она; в ее голосе не было и тени яда. – Простите, что задела вас словами о шовинизме, дорогая. Я слишком поспешила. Можно даже сказать, я повела себя почти как американка, но это был бы уже перебор.

Она застенчиво улыбнулась.

Грозовые тучи покинули комнату так же быстро, как и появились.

– Нам ведь совсем не хочется сейчас быть американцами, правильно? – улыбнулась Гвин.

– Боже упаси, – ответила Элизабет.

– Знаете, на какое-то мгновение мне показалось, что сейчас придется поставить между вами Лу, – сказал Юсуф, вызвав общий смех.

– Что смешного? – невозмутимо поинтересовался Лу.

Смех еще не прекратился, а Юсуф уже писал на доске характеристики своего отношения к Мордехаю: «Его не должно здесь быть», «Лишил меня покоя и мира», «Сионистская угроза», «Шовинист».

– Итак, – сказал Юсуф, дописав последнее слово, – если я стал относиться к Мордехаю именно так, как мы обозначили, кем, по-вашему, я стал считать себя самого?

– Жертвой, – ответил Петтис.

– Лучше, чем он, – сказала Гвин.

– Не знаю, – проговорила Кэрол. – Возможно, вы стали укорять себя за то, что нехорошо себя повели. В глубине души вы наверняка чувствовали, что ведете себя как не очень хороший человек.

– Может быть, – согласилась Гвин, – но трудно его в этом винить после всего, что произошло. Если он и вел себя плохо, то из-за того, что с ним сделали другие.

– Не знаю, – возразил Лу. – По-моему, так себе отговорка.

– Мы еще обсудим, отговорка это или нет, – вмешался Юсуф. – Но мне кажется, что Гвин довольно неплохо описала мои чувства в тот момент, чувства, которые только-только начали формироваться.

– Ну ладно, – кивнул Лу.

– А еще? – спросил Юсуф.

– Я все думаю вот о чем: вы видели на земле деньги, но ушли, – ответил Петтис. – С одной стороны – да, вас могло заставить уйти чувство, что вы жертва. Но, по-моему, у вас был и другой мотив.

– Продолжайте, – сказал Юсуф.

– Так вот. Мне кажется, что когда вы быстро отвернулись, вы действительно нашли для себя отговорку. Вы хотели, чтобы вас считали хорошим человеком.

– Что вы имеете в виду? – спросил Лу. – Он отвернулся и ушел – как это сделает его хорошим человеком?

– Никак, – ответил Петтис. – Но ему легче будет утверждать, что он хороший. Если бы он не хотел, чтобы его считали хорошим, он мог бы просто стоять и смотреть, как мучается Мордехай. Но он быстро отвернулся, притворившись, что вообще не видел, что случилось, и сохранил тем самым свою репутацию – возможность утверждать, что он хороший.

Юсуф усмехнулся.

– Очень интересная идея, Петтис. Она напомнила мне о том, что произошло буквально сегодня утром. Я делал себе сандвич и увидел, что уронил на пол листик салата. Можно было бы лишь нагнуться и поднять его, но я не стал. Вместо этого запихал его ногой под стол! Мне бы не пришлось этого делать, если бы я не хотел показать своей жене Лине, что я хороший человек – аккуратный, ответственный и так далее. Иначе почему бы не оставить его там валяться?

– Но почему вы его просто не подобрали? – удивилась Гвин. – Нет, вот честно?

– Да, хороший вопрос, – согласился Юсуф. – А почему я просто не подобрал монеты? Именно об этом мы сейчас и поговорим.

С этими словами он написал на доске: «Хочу, чтобы меня считали хорошим».

– Итак, – сказал Юсуф, поворачиваясь назад к слушателям. – Мы примерно представляем себе, что я думал об этом человеке и о себе. А какой, по-вашему, я считал ситуацию, в которой оказался?

– Нечестной, – ответила Гвин.

Юсуф записал на доске это слово.

– И несправедливой, – добавила Риа.

– И тягостной, – сказал Петтис. – Вы пережили столько страданий, что вас наверняка снедали гнев или депрессия.

– Да, – согласилась Элизабет. – Более того, вам могло казаться, что весь мир сговорился против вас – против вашего счастья, безопасности, благополучия.

– Отлично. Спасибо, – Юсуф, дописал все предложенные варианты. – А теперь я хочу развить тему, предложенную Петтисом, – что я мог чувствовать гнев или депрессию.