Вчера, когда они съехали с высоких холмов, голубая цепочка пиков Ледяного хребта растяла в дальней дымке, но теперь уже и с самого Хода стали видны неясные контуры горных вершин.
Каждый шаг коней, каждое мгновение все дальше и дальше отделяло Луню от дома, и постепенно он начал подпадать под великое очарование Дороги, новые, неизведанные прежде чувства пробуждались в душе, а голова, напротив, делалсь ясной и чистой. Неспешно текли мысли, не мелкие, не суетные, как прежде, а какие-то удивительно яркие, чистые и, чем Влес не шутит, может быть, даже мудрые! Вон Шык, его за мудреца-то признали только после того, как он молодым совсем мужем к арам сходил. Чать, и Луню после странствий уважать начнут, «журавелем» обзывать перестанут…
Так думал Луня, а глаза уже привычно обшаривали местность вокруг вдруг что-то интересное, важное углядеть удастся!
Слева, от заката, стали подступать к дороге леса. Северные Бугры оставались позади, холмы вокруг нижали, а рощи и перелески становились все гуще, появились первые ели, но чужие, не родские. Дома ель зелена темной хвоей, строга и величава, а здешние были какими-то корявыми, с просинью, и выглядили зловеще.
Вскоре впереди раскинулась плесами широкая река. Ход свернул и долго вел путников вдоль берега, пока не привел к броду, довольно глубокому, коням по грудь, так что припасы пришлось перевозить в два захода, держа в руках над водой.
Река эта звалась у родов Бурей, за коварный нрав, за обилие омутов, над которыми вдруг, ни с того, ни с сего начинали ходить высокие волны, словно и впрямь разыгралась на реке буря. Текла река Буря с Северных Бугров на закат, к Соленому морю, в земли неведомых Луне чудей.
Шык всю дорогу рассказывал про окрестные земли, и так Луня узнал, что чуди живут вдоль Соленой воды в глухих болотистых лесах, живут дико, чужеземцем чураются, металла не знают, но умеют ворожить, строить дома, носят одежды из шкур, рыбьих кож и луба, чтут Мать-Сыру-Землю Мокошь, а в родах у них всем заправляют бабы.
Луня, конечно, поинтересовался, как у чудей с воийским умением, но когда услышал, что лесовики-болотники ратится не любят, и от врагов убегают, скрываясь в своих дремучих лесах, сразу потерял к ним всякий интерес. Что это за люди, которые за себя постоять не могут, и как Яр только таким светит! А вот Уд от них точно отвернулся, силы мужицкой лишил, потому и бабы там верховодят.
Рассказывал волхв и про корью. Эти жили тут, уже совсем недалеко, и с ними ухо надо было держать востро. Шык обстоятельно растолковывал ученику:
— Дома свои корья ставят на столбах по берегам рек. Молятся они богу Паку, видом страшному, ящеру с пастью зубастой, из тех, что в воде живут. Искусны корья в строительстве челнов, долбят их из стволов дуба, на борта дощатые насады делают и плавают по рекам по всей земле своей немалой, и в Соленое море выходят.
Едят, само собой, рыбу, охотятся, сеют какие-то травы да коренья, но жита не знают, добывают самородную медь, но не плавят, а куют ее холодной, потому у корьи воинская справа пострашнее гремской будет.
Волхвы у корья сильны, могут и лихоманку наслать, и ледяным дыханием заморозить. Для волховства берут грибы, дурные травы, варят в котлах, пьют сами, и воям своим пить дают, от того вои страх теряют и нагие, с медными дубинами, напролом прут и в ратной ярости ни своих, ни чужих не разбирают.
Но это редко, когда на корью гремы или влоты, их северные соседи, нападают. Сами корья тоже в набеги ходят, но тут действуют иначе. В ходу у них костяные жала, остроги, с которыми рыбу промышляют. Мажут корья остроги вредными ядами, и у каждого яда своя сила. Одни дух из человека напрочь вышибают, и лежит такой человек ни жив, ни мертв, и может так лежать вечно.
Другие разума лишают, память мутят, род-племя свое забыть заставляют, с таким человеком что хочешь, сделать можно. Скажешь ему слово — и он пойдет за тобой, ровно козел на веревочке…
А третьи, самые страшные, движения человека лишают. Не навсегда, на время. А за это время корья успевают повязать человека, в полон уволочь и на себя работать заставить. И не человек получается уже это, а раб!
— Как-так — раб?! — удивился Луня: — Не уж-то кто-то на чужбине, у поганых корья рабом живет? Сбежать можно, жизни себя лишить… В полоне негоже жить!
Шык только покачал головой в ответ на пылкие слова своего юного спутника:
— По своей воле никто рабом стать не захочет, однако есть народы, что жизнь пуще чести любят. Им главное — жить, землю топтать, воздухом дышать, а раб или не раб, не так уж важно…
— Не-ет, если волей твоей поганые корья владеют, такая жизнь никому не нужна! — упрямо сказал Луня, сверкнув глазами: — Это виданно — в полоне жить! На что уж гремы — злыдни, но даже они себе горло режут, чтобы в полон не попасть, а уж остальным-то…
— Я же говорил тебе про яды! — прервал Луню вохв: — Тех же гремов у корьи в рабах не мало, и роды есть, и чуди, и много всяких народов, что по Великому Ходу странствуют, по торговым делам или своим разным надобностям. Да что корья — на востоке во всякой стране рабы есть, и у аров, и в стране Ом, и в стране Ор-х-гван, у джавов… Мир велик и хитро устроен, Луня, не нам его переиначивать, на все воля Рода, Яра, Влеса и других богов есть…
Луня в ответ промолчал, сердито сопя, но от своего в душе не отступил — если уж его в полон брать будут, вот он, цогский кинжал, не подведет, мигом ярмовую вену на шее рассечь можно, а там уж яды — не яды, поздно будет, душа улетит, и Род даст, куда нужно попадет. Нет для человека худшего позора, чем полон, и в этом Луня был согласен с ненавистными гремами.
Поворот появился неждано, уже под вечер. Вдали сплошной стеной щетинились леса, словно там залегло стадо кабанов, выставив покатые спины, за ними голубел приблизившийся Ледяной хребет, а дорога начала забирать к востоку, чтобы потом, возле неприметной горушки, вдруг резко свернуть вправо, строго на восход, и скрыться в перелесках.
— Луня, лук достань! — скомандовал Шык, разом посуровевший.
Волхв поудобнее перехватил свой костяной посох, укоротил ремень заводного коня, то же велел сделать и Луне, и негромко крикнул арпакам по-арски:
— Акк-ар-ра! Вперед!
Кони прянули, точно зайцы от коршуна. Стремительно понеслась навстречу пыльная лента Хода, копыта дробно стучали в сухую земли, и Лунино сердце часто забилось им в такт — там, впереди, могла подстерегать опасность, там могли таится в засаде, в укрывище, поганые корья, что неволят людей, делая из них рабов, и нужно было не сплоховать!
Луня поджал пятки к самому седалищу, чтобы устойчивей сидеть, если вдруг придется стрелять, отпустил повод, понукая коня лишь коленями. Лук в левой руке, стрела на тетиве, еще десяток торчит под рукой, из малого сада, что приторочен справа от седла. Прорвемся!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});