Читать интересную книгу Красный ошейник - Руфен Жан-Кристоф

– После Февральской революции русские начали грызться между собой, – сказал заключенный.

– То есть сторонники царя с революционерами, так?

– Монархистов-то осталось немного, разве что среди офицеров, но те помалкивали. Нет, раздоры возникли между сторонниками Временного правительства и Советов, которые хотели продолжать революцию. Афонин был полностью за Советы.

– А вы?

– Я?

Морлак смутился. Он понимал, что придется говорить о себе. О той роли, которую он сыграл в этом деле. Но именно начало, похоже, вызывало у него затруднения. Как объяснить, каким образом он в это ввязался…

– Знаете, – произнес он, – у меня сперва и в мыслях не было, что книжки, которые я читал, мне пригодятся.

– Те книги, которые вы читали у Валентины?

Морлаку не хотелось отвечать на этот вопрос, и на сей раз Лантье укорил себя за то, что напрасно задал прямой вопрос.

– В отпуске я много читал. Война меня переменила. Я и представить не мог, что такое может быть. Снаряды, люди в военной форме, бои, когда за несколько минут в разгар дня могут погибнуть тысячи людей. Понимаете, я ведь всего-навсего простой крестьянин. Я ничего не знал. Хоть я перед войной и приохотился читать, но эти книги не имели значения. Когда я прибыл в отпуск, тут уже другое дело: мне нужно было найти ответ. Я хотел знать, как другие понимают войну, общество, армию, власть, деньги – все то, что мне открылось.

– Долго вы были в отпуске?

– Две недели. Слишком мало. Но те книги, что не успел прочесть, я взял с собой.

– Ну, в солдатском вещмешке много не утащишь.

– Я взял три книги.

– Какие?

Перечисляя названия, Морлак выпрямился. Он произносил их, словно евангельские пророчества:

– Прудон, «Философия нищеты». Маркс, «Восемнадцатое Брюмера», и Кропоткин, «Мораль анархиста».

– А у вас не возникло проблем с подобными изданиями в вещмешке?

– На самом деле штабные начали что-то подозревать лишь после русской революции. А потом я принял меры. Подменил обложки. Так что снаружи это были любовные романы.

Лантье вспомнил об отце Валентины, который поднаторел в тайных способах. Его дочь довольно рано столкнулась с необходимостью скрывать. Должно быть, она охотно приобщила к этому Морлака, чтобы вместе с ним хранить опасные секреты.

– И что вы открыли в этих книгах?

– Когда я читал, как они объясняют мир, мне было понятно, о чем это. Но мысли о революции казались скорее заманчивой мечтой или, точнее говоря, надеждой, что существует иной мир, ну – вроде рая. После русских событий я понял, что все это возможно.

Он остановился и посмотрел Лантье прямо в глаза. Морлак совершенно преобразился. Радости в нем по-прежнему не было, было лишь некое идущее изнутри свечение. Взгляд стал более страстным, дыхание – глубоким, лицо, к которому внезапно прихлынула кровь, разрумянилось. Перед Лантье был уже не крестьянин, чей кругозор ограничен собственным наделом, а человек, жадно вглядывающийся в пространство и будущее. Если бы Лантье не слышал его слов, он счел бы, что перед ним сумасшедший.

– Вы только представьте: мы были на дне ада, в клоаке. Мир погрузился в варварство. И в то же время где-то там воля народа позволила людям избавиться от тирана! Нам следовало завершить эту работу. Необходимо было продолжать революцию, не только в России, но во всем мире. И первое, что для этого следовало сделать, это положить конец этой войне. Если бы мы взбунтовались, генералы оказались бы в одиночестве, и мы смогли бы прогнать их так же, как прогнали Николая Второго.

– Вы принимали участие в беспорядках?

Лантье был удивлен, что в военном деле заключенного не было ничего на этот счет. Напротив, именно в 1917 году он получил награду за свой геройский подвиг.

– Нет, – сказал Морлак.

– Но в вашей части бунтовали?

– Это были разные идиотские выходки. Некоторые калечили себя, чтобы их вывезли в тыл. Мелкие эгоисты, которые хотели спасти свою шкуру. Они думали, что всех перехитрили, но их по большей части разоблачили, судили и кое-кого расстреляли. Что это меняет?

Во время войны Лантье столкнулся с подобным случаем: молодой пекарь лишился двух пальцев, когда ночью во время обхода помахал рукой, высунув ее из траншеи. Линия противника была совсем близко. Другой бедняга, вероятно, понял, что хотел этот парень, и выстрелил. Дело было темное, но Лантье, как начальник подразделения, был вынужден передать парня в военный трибунал. Неизвестно, что с ним стало.

– Благодаря русским возникли новые идеи. Они шире смотрели на вещи.

Теперь Лантье вдруг ясно понял, чтó в этом заключенном так живо задевало его. До сих пор следователь не отдавал себе отчета, в чем коренится причина смешанного с симпатией недоверия, которое он испытывал к Морлаку. И тут до него вдруг дошло, что перед ним сочетание сдержанности и мании величия, ложной скромности и глубинного убеждения, что он умнее других. Морлак оказался карликом, снедаемым гигантскими амбициями. Было непонятно, следует ли сожалеть, что в этом парне нашли прибежище великие идеалы, или же посмеяться над тем, что он одержим подобными мыслями.

– С Афониным и его друзьями мы придумали амбициозный план, где задействовали болгар. Рассуждали мы просто: чтобы сопротивление войне было эффективным, его нужно развивать по обе стороны фронта. В противном случае это обернется поражением одной из сторон, а тех, кто откажется продолжать борьбу, назовут предателями. Прежде всего мы хотели начать братание, а затем перейти к неповиновению.

– Во Франции тоже возникали эти временные перемирия между солдатами на фронте. Мне рассказывали, что нечто подобное было в канун Рождества.

– Да, – авторитетно заверил Морлак, – братание случалось не раз. Но без политической базы это не могло зайти далеко. Вот поэтому мы хотели опереться на тех, кто разделял наши революционные взгляды.

– Но ведь у вас были офицеры, руководство. Они что, позволили вам действовать? Может, они разделяли ваши взгляды?

Заключенный презрительно усмехнулся:

– Не стоило идти на бесполезный риск и пытаться сплотить врагов нашего дела. Мы просто использовали методы подпольной работы. Я открыто ходил к русским, чтобы пить водку и слушать их пение. Мой пес служил удобным предлогом: я сказал сержанту, что Вильгельм не вылезает от русских, потому что у него там завелась подружка, что было правдой. И командир позволял мне ходить туда за ним.

– У русских тоже были собаки?

– Уж не знаю откуда, может, приблудилась, но у них была сука, которую они называли Сабака. Вильгельм был гораздо крупнее, но умудрился-таки заделать ей щенят. Я уехал прежде, чем она родила, и понятия не имею, на кого они были похожи.

Во дворе появился Дюжё и объявил, что доставили обед для заключенного. Они вернулись в камеру. Так как надзиратель понял, что допрос затягивается до бесконечности, он выставил столик с двумя тарелками и двумя стаканами. Следователь сел напротив Морлака, и они продолжили беседу, хлебая теплый суп, разлитый Дюжё из доставленной в тюрьму оловянной кастрюли.

– Итак, ваш план?..

– План был простой, но в реальности оказался достаточно трудным. На передовой, возле форта Рупель, был сектор, где наши и болгарские позиции располагались совсем близко. Так было не везде. В этом горном районе, скорее, преобладали изолированные огневые точки, весьма удаленные друг от друга. Русские благодаря перебежчикам знали, что болгарские части сменяются каждые десять дней. Там была часть, где служило много солдат, приверженных нашим идеалам. План заключался в том, чтобы дождаться, пока часть снова окажется на передовой. И когда в траншеях вдоль линии фронта будет дан сигнал, болгары скрутят своих офицеров и мы начнем брататься. По всему фронту товарищи передадут друг другу эту весть, поднимая мятеж. Мы распространим листовки в Салониках и в Софии. В тылу восстанут рабочие. Это станет концом войны и началом революции.

– Ешьте, все остынет.

Морлак посмотрел на тарелку и, казалось, не сразу опомнился. Он быстро проглотил суп, торопясь покончить с предварительными выкладками.