Во второй половине апреля американцы задали нам опять загадку. Большая группа самолетов противника двигалась в район моста и опять со скоростью бомбардировщиков и с прикрытием истребителей — так фиксировали наши локаторы. Группа имела эшелонированный боевой порядок в высоту и глубину. Шестёрка под командованием Бориса Бокача была поднята в воздух для сковывания действий истребителей противника и разведки возможной колонны бомбардировщиков. Мы вышли в район основного ядра группы и увидели, что опять полёт бомбардировщиков имитируют истребители, идущие плотным строем пар и четвёрок в боевом порядке «колонна ромбов», как обычно ходят бомбардировщики. Бокач передал по радио информацию на КП, что американцы применили тот же приём. И тут, вдруг, все истребители противника и сверху, и снизу, ринулись на нас, видя, что их приём разгада, а их было больше семидесяти. Зрелище было «великолепное» мы успевали только уворачиваться от атак противника. Ощущение было такое, что нас гоняют по кругу и везде ожидай удара кулаками в лицо.
В тот вылет мне дали машину Пети Гриба, так как он не мог вылететь. При взлёте и наборе высоты на средней скорости она вела себя ещё довольно сносно, а как только скорость в воздушном бою подходила к максимуму, машина словно «взбесилась», не хотела слушаться управления. «Ну и корова в воздухе»,— подумал я. Её хочешь наклонить влево, а она ещё подумает, подчиниться или нет, берёшь ручку на себя — идёт вверх с большим запаздыванием. Что за строптивый МиГ попался мне, как только Петро справляется с ним в боях?.. Но так или иначе, а драться надо! Наши пары разбились на одиночки и смешали весь боевой порядок «Сейбрам», а их было очень много. Стрелять мы не успевали, так как на хвосте обязательно висел противник. Бой из «клубка» растянулся эллипсом в сторону аэродрома, откуда должна была прибыть помощь. Но, увы, её не было. Наше командование ждало возможного появления бомбардировщиков. Бой продолжался довольно долго. «Сейбрам» не удалось сбить ни одного из нас. Трое наших сели с пробоинами: у меня было три, у Саши Литвинюка — две, а у Василия Ларионова, нашего замполита эскадрильи, загорелся двигатель — выплавилась выхлопная труба. На базу вернулись все…
…Как-то мы с Николаем, моим ведомым, возвращались с задания домой, и нас на полпути подхватила шестерка «Сейбров», выйдя нам в хвост. Пришлось принять бой. Я потянул их немного по горизонту, идя с небольшим снижением для выравнивания скоростей, а потом перешел на «горку» с неправильным разворотом в верхней точке для того, чтобы выйти на встречный курс противнику. Это нам удалось. Противник идет на нас снизу вверх, а мы сверху идем на них. В зону прицела они ко мне не попали, и я огня не открывал. Проскочили мы на встречных курсах и опять, пошли вверх. «Сейбры», благодаря резкому манёвру и включению форсажа, быстро изменили свое направление и бросились за нами в погоню. Смотрю, сидят на хвосте и стреляют. Вижу, у ведущего шестерки идет серый дымок длинными «усами» то с левой, то с правой стороны — это значит, бьёт из трёх крупнокалиберных пулеметов поочередно с каждой стороны фюзеляжа. Я дал немного правого скольжения на «горке» и опять выхожу на встречный курс с противником. Николай держится рядом. Открываю огонь по ведущему шестерки «Сейбров», он немного отвернул в сторону, мы опять вышли на «горку». «Сейбры» за нами. Повторили этот маневр ещё два раза, а потом, разогнав машины, мы резко пошли на вертикаль, и тут я потерял сознание, видимо, длительности перегрузок при маневрировании сделала свое дело. Очнулся тогда, когда самолёт шел носом к земле. Огляделся, ни «Сейбров», ни моего ведомого Ничколая рядом не было. С пренеприятным настроением сажусь на аэродром, а мысль стучит в голову: «Где Николай?» Заруливаю на стоянку, а он идёт мне навстречу. Ну, тут у меня отлегло на душе. Я сразу успокоился и повеселел. Он мне и говорит: «Слушай, Борис, я потерял сознание на очередном переходе на вертикаль». Я отвечаю ему, что тоже потерял сознание в этот момент. Оказывается, мы оба не выдержали перегрузки и не видели, что стало с «Сейбрами». Во всяком случае, мы вышли из боя победителями! Я про себя подумал: «Вот это ведомый! Как хорошо держится в паре, молодец!»
Командир корпуса Белов, наконец, добился авиационного усиления нашего района. И в конце апреля к нам прибыла помощь — группа А. С. Благовещенского, которую мы ждали с большими надеждами. Они несколько разгрузили нас. У нас появились паузы отдыха от боевых вылетов. Это был кстати. Усталость нас начала понемногу одолевать: после третьего боевого вылета не хватало человеческих сил на четвёртый вылет в этот же день. Были моменты психологического надлома, какого-то безразличия к вылету, точнее, к результату вылета, а это усиливало опасность. Кожедуб чувствовал усталость лётного состава и четвёртый вылет давал в исключительных случаях. Выматывали нас очень сильно перегрузки в боях, доходящие до 8–10 крат. У американцев на каждый самолет «Сейбр» было два летчика. Работали они в противоперегрузочных костюмах, один вылетал, а другой отдыхал. Мы же работали без подмены. После выполнения задания группой Благовещенского некоторые летчики этой группы остались в нашей дивизии. К нам в полк прибыл Алексей Иванович Митусов на должность заместителя командира полка, а в соседний полк Гуляев. Они успешно вели боевые действия, помогали нам советом и делом, и к концу командировки сбили по десятку самолётов противника каждый. Митусов как-то сразу вошел в наш коллектив, как говорят, прижился с ходу. Есть такие цельные характеры, которым и обладал Алексей Иванович. Бои в те дни носили ожесточенный характер. Как-то Субботин из соседнего гвардейского полка посадил себе на хвост одного назойливого «Сейбра». Выпустив посадочные щитки, он быстро потерял скорость и «Сейбр» не успел отвернуть в сторону — врезался плоскостью в хвост МиГа. Субботин в это время вел огонь по впереди идущему «Сейбру». Субботин катапультировался и приземлился благополучно, только ожегся керосином из пробитого заднего бака. Летчик «Сейбра» погиб. По документам он был капитан, по происхождению — немец. Из личной карточки и неотправленного письма к жене, жившей в Филадельфии было установлено, что он решил отметить утро дня своего рождения «охотой на желтолицых». Ему исполнилось в тот день тридцать лет. А вечер — кутежом на деньги, полученные за этот внеплановый вылет. Юбилейный вылет оказался последним для американского наёмника. Таких наёмников, имеющих дачи в рассрочку в Филадельфии, было очень много в американской авиации. У этого лётчика всё личное дело было с ним: карточки медосмотров, прививок, его данные по прохождению службы и даже два неиспользованных «желтых» талончика в дом терпимости Сувона, куда американцы согнали девушек для услады особо отличившихся. Да, этот вылет оказался для него действительно последним.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});