Читать интересную книгу ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

Отец Кёстлер настолько расчувствовался, что решил дать преуспевающему чиновнику ценный экономический совет. Поскольку перевод прошения на латынь стоит изрядных денег, господину Гитлеру не помешало бы подписать Testimonium Pauperatis.

— Это ведь означает: «Свидетельство о бедности»? В такой мере латынь знал и сам Алоис.

— Это, господин Гитлер, избавит вас от необходимости платить за перевод.

Господин Гитлер удержался от искушения заявить, что, будучи имперским служащим, он в столь ничтожных подачках не нуждается. И поблагодарил священника за совет. Он не так далеко ушел от своих предков-крестьян, чтобы платить там, где можно получить желаемое задаром.

Тремя неделями позже, в самый канун Рождества, Ватикан удовлетворил прошение. Но Алоису с Кларой все равно пришлось прождать еще две недели: в рождественские каникулы свадеб, разумеется, не играли. Эта новая отсрочка расстроила Клару: живот ее (при сроке в четыре месяца) уже торчал.

— Крупный, видать, будет парень, — заметил Алоис.

— Надеюсь, что так.

Да и что может родиться у женщины, в самый миг зачатия оказавшейся в такой близости к Воплощенному Злу? Даже если этот ребенок выживет, не окажется ли у него каких-нибудь страшных отметин? Так она думала, такого поворота событий страшилась; и эти мысли омрачили ей всю долгожданную и выстраданную церемонию.

Как и большинство бракосочетаний служащих таможни, церемония проходила в два разнесенных во времени этапа. Как сказала бы Клара: «В шесть утра мы стояли перед алтарем, а к семи дядюшке Алоису уже надо было идти на службу. И я успела вернуться к себе в гостиницу еще до рассвета».

Вечером же в «Поммерхаусе» был устроен большой прием, на который прибыл из Шпиталя Иоганн Непомук (успевший стать вдовцом) в обществе Клариной сестры Иоганны, названной так в честь матери, Иоганны Пёльцль, которая передала новобрачным «самые искренние сожаления». Ну и пес с ней, подумал Алоис.

Иоганна-младшая (выступившая на свадьбе в роли подружки невесты) была горбуньей. Что дало повод для шуток вполголоса парочке гостей из числа служащих таможни.

— Интересно, — сказал один из них, — захочется ли Алоису как следует потереть ей горбик?

— Тише, — сказал другой. — Я слышал, что она девка вздорная и драчливая.

Какая свадьба без музыки? На свадьбе Гитлеров вовсю наяривал аккордеон, и Алоис с Кларой тоже решили поплясать, но у Алоиса плохо гнулись ноги. А вы попробуйте всю жизнь простоять на пункте таможенного досмотра, и мы посмотрим, какой из вас получится плясун!

Так или иначе, гости последовали примеру хозяев. Таможенники с женами. Один из них пришел с сыном-подростком, бесстрашно пригласившим на польку одну из специально нанятых на вечер служанок — некую Розалию, раскрасневшуюся, с шаловливыми глазками. Та же Розалия, впрочем, запекла говяжью ногу и молочного поросенка, ставших подлинным украшением свадебного стола.

Она же, правда, перестаралась, подложив в печь слишком много поленьев. Плясунам и плясуньям стало слишком жарко, и они постепенно покинули площадку. Алоис постоянно поддразнивал Розалию: «Что, голубушка, решила меня разорить?», а она хихикала, закрывая лицо руками.

Глаза ее оставались при этом широко раскрытыми. А пышная грудь бурно вздымалась после лихо сплясанной польки. Впрочем, и без того Клара все равно догадалась бы: Алоис созрел для очередного похода на сторону. Этот вечер запомнится ей на всю жизнь: на все годы печали, когда дитя, которое она носит сейчас под сердцем, мальчик Густав, и еще двое, девочка Ида и мальчик Отто, умрут в один и тот же год; Густав — в два годика, Ида — в один, а Отто — всего через пару недель после того, как появится на свет.

Иоганн Непомук также подметил и то, что в зале стало слишком жарко, и то, какие бесенята заплясали в глазах у Розалии.

— Избавься от этой девки, — шепнул он Кларе, но та только пожала плечами.

— Следующая может оказаться еще хуже, — шепнула она в ответ. Ночью после свадьбы старому Непомуку приснился кошмар.

Сердце у него чуть ли не разорвалось. Он вполне мог умереть этой ночью, хотя не только не умер, но и протянул еще три года. Нет в природе предмета более прочного на разрыв, чем сердце старого трудолюбивого земледельца. Тем не менее он после этого кошмара так никогда полностью и не оправился — жестокая кара старому вдовцу, изо всех сил цепляющемуся за жизнь. Смерть же постигла его в возрасте восьмидесяти одного года и пришла с той же эпидемией, которая свела в могилу детей Клары.

4

Дифтерит вторгся в жизнь семьи, подобно тому как в Средние века приходила прозванная Черной смертью чума.

Слизь выползала изо рта у двухлетнего мальчика, и у годовалой девочки — тоже; неудержимая зеленая флегма, гуще и тяжелей грязи, в которой утопал Штронес. И сынок, и дочурка хрипели, как столетние старцы, с натугой галерных гребцов загоняя кислород в легкие сквозь узкий, как соломинка, проход, еще не забитый слизью. Но эта соломинка никого не спасла. Густав умер первым — и без того болезненный мальчик, двух с половиной лет от роду, который с самого начала выглядел призрачным двойником братьев и сестер Клары, умерших в раннем детстве; вслед за ним ушла пятнадцатимесячная Ида, голубоглазая, как мать, ушла через три недели после Густава. Еще тяжелее для матери оказался третий, заключительный, удар. Крошечный Отто, всего три недели как появившийся на свет, скончался от стремительно развившихся неудержимых желудочных колик. Запах младенца, родившегося только затем, чтобы умереть, навсегда застрял в ноздрях Клары, словно сами они стали частью незримого мемориала, причем одной из многих.

У нее не возникало сомнений насчет того, кто был тому виною. Алоис подобрался вплотную к Воплощенному Злу. Хотя его-то она как раз хорошо понимала. Мальчиком отправленный в Вену, один-одинешенек в большом городе и такой честолюбивый. Куда ж ему было деться? А вот ей самой нет и не может быть прощения. Ей хотелось обзавестись семьей, в которой дети не умирали бы, но доживали до зрелого возраста, и все же она прогневала всемогущего Господа Бога — прогневала в ту ночь, когда был зачат Густав, впервые испытав тайное наслаждение, которое с тех пор вновь и вновь стремилась ощутить ночами, нечастыми ночами, когда Алоис, разнообразя любовную диету, брал не свою новую возлюбленную — кухарку Розалию из «Поммерхауса», — а законную жену.

Жена его за это возненавидела. Но вместе с тем узнала, какая это предательская штука — ненависть. От ненависти ее желание становилось еще острее. А вот стоило ей в такие ночи проникнуться к Алоису пусть и мимолетной нежностью, и всю нижнюю часть ее тела сковывало прежним льдом. Алоис только хмыкал, когда, уже сбив его пламя, но так и не испепелившись сама, она «добирала» лихорадочными поцелуями.

«Твои губы дают обещания, которых ты не держишь», — говаривал он в таких случаях.

И она совершенно не чувствовала себя замужней дамой. Ни на мгновение не забывала ни про Анну Глассль, ни про Фанни. Сначала она была горничной, потом — няней у детей Фанни, после — мачехой, а теперь ее собственные дети были мертвы. В разгар эпидемии дифтерита Алоиса-младшего и Анжелу отправили в Шпи-таль и тем самым уберегли от заразы. Сейчас они уже вернулись в Браунау, но во всех трех комнатах гостиничного номера в «Поммерхаусе» по-прежнему пахло ладаном после трех смертей, и этот запах впитался в одежду Клары за три дня, проведенных ею на кладбище, на трех заупокойных службах. Она узнала теперь, какими крошечными могут быть детские гробики; строго говоря, она должна была запомнить это еще с тех времен, когда жила в родительском доме, доме Пёльцлей, тем не менее эти три миниатюрных предмета тремя гвоздями вошли в ее сердце и пробудили любовь к умершим детям, которую она не позволяла себе испытывать, пока они были живы. Слишком уж она боялась того, что причитающаяся ей по заслугам кара распространится на ни в чем не повинных малюток. И лишь когда Густава не стало, она впервые поняла, что любит его.

Алоис, в свою очередь, решил, что такого Господу не простит. Сидя в трактире рядом с таможней, он говорил собутыльникам и сослуживцам, особо выделяя новобранцев, на которых обрушивал жарким летним вечером всю тяжесть опыта безупречной тридцатилетней службы в Министерстве финансов:

— Император — вот кто нами на самом деле правит. Император! А Господь Бог — он нас только убивает.

— Алоис, — возразил ему как-то один из сослуживцев постарше, — ты говоришь так, словно тебе не страшен Тот, Что Наверху!

— Наверху или Внизу, мне без разницы. Я не признаю никого, кроме Франца-Иосифа!

— Ты слишком далеко заходишь.

По возвращении домой Алоис, как правило, был мрачен и злобен. Пивной хмель, улетучиваясь, оставлял неприятный осадок. Алоис злобно глядел на сына, злобно брал на руки дочь, злобно молчал с женой. Теперь не чаще раза в неделю (его и самого бесило то обстоятельство, что все эти детские смерти причинили такой ущерб его мужскому темпераменту) он смотрел на Клару тем же взглядом, что и в их первую ночь, — смотрел, заранее прикидывая, каким еще штучкам он ее сейчас обучит. По-французски он не говорил, но несколько важных в постели слов знал. Один из сослуживцев по таможне похвалялся тем, что в ранней молодости побывал в Париже. И там, в борделе, хвастался он, всего за две ночи ему удалось изведать и освоить больше, чем за всю остальную жизнь.