Читать интересную книгу Непознанная Россия - Стивен Грэхем

Драка моталась вдоль деревенской улицы, противники обзывали и награждали тумаками друг друга. Если бы тумаки достигали цели, они давно бы убили обычного человека. Лицо Калмыка было в крови от того, что молодой негодяй прыгал взад-вперед, умело избегая тяжелых ударов березового обрубка и сам время от времени нанося крестьянину тычки своей грубой сосновой дубинкой. Этот молодец улыбался, но у Калмыка на лице не было улыбки, он был смертельно серьезен и орудовал своим громоздким оружием подобно глупому великану из сказки, норовя опустить дубинку на голову хулигана и разделаться с ним раз и навсегда.

И вдруг, получив очередной болезненный удар, наш крестьянин пришел в полное неистовство и, совершенно забыв себя, бросился вперед, вертя дубиной над головой. Житель Кехты отпрянул назад и кинулся бежать. Калмык бросился вслед, в минуту настиг его и нанес сокрушительный удар по голове.

Хулиган валялся на земле, ловя ртом пыльный воздух, похожий на дикого зверя, только что поверженного охотником. Крестьяне засмеялись и один из них, стоя над распростертым недругом, спросил:

"Ну что, братец?"

Не получив ответа, он пнул недвижное тело.

"Мертвый", — сказал другой.

Стали предлагать бросить тело в реку, однако подошедший полицейский заявил, что займется всем сам. Поскольку дело запахло Сибирью, Калмыку должно было следовать за полицейским в кутузку.

Однако Калмык, стоявший в своей палаческой красной рубахе, держа в руках окровавленную дубину, не шевельнулся. Полицейский пустился в длинные разглагольствования относительно желательности того, чтобы Калмык сам мирно последовал в кутузку. Крестьяне выдвинули контрпредложение — бросить полицейского в Двину. В результате полицейский пошел за подмогой к своим товарищам и они отнесли неподвижного грубияна на берег реки. Там они передали тело какой-то женщине, попросив переправить его на ту сторону и оставить на песке. Женщина выполнила просьбу с превышением, ибо доставила молодого человека до дому, где он вскоре чудодейственно ожил. За исключением небольшой потери памяти, что послужит ему неплохую службу при исповеди в церкви, ничего ему не сделалось.

Калмык отправился с приятелями выпить. Вернувшись ночью домой, он обнаружил, что жена заперла дверь и окна, не желая его впускать. За всю жизнь она не выпила ни капли водки и ненавидела пьянство. А, может быть, она боялась быть битой или что полиция ночью ворвется в дом и перепугает до смерти детей.

Муж перенес все с полной невозмутимостью и побрел по улице, распевая:

Как у пташки есть гнездо,

У волчицы дети,

У меня же, сироты,

Никого на свете.

Василий Васильевич остановил его и попросил рассказать о драке. "Почему ты дрался? — спросил я. — Что за причина?"

Прекратив пение, мужик уставился на меня, как будто решал, видел ли он меня когда, потом с расстановкой ответил:

"А он... а он сказал мне поганое (intolerable) слово".

~

Глава 12

СЕТКА ДЛЯ ЛОВЛИ ПЕРЕПЕЛОВ

Из всех ссыльных меня более всего заинтересовал Алексей Сергеевич. Хотя он и казался пылким либералом, мне как-то не верилось в серьезную его вовлеченность в революционные дела. Прежде, чем предстать перед судом, он провел восемь месяцев в тюрьме и теперь очень интересно об этом времени рассказывал.

"Наверно, время там тянулось медленно?" — спрашивал я.

"Напротив, — отвечал он. — Тюрьма была полна студентов, я весь день переходил из камеры в камеру, брал уроки и почти закончил университетский курс. По восемь занятий каждодневно".

В Лявле тоже происходил интенсивный обмен знаниями, даже меня уговорили преподавать английский. В мире не найти более преданных науке людей, чем русские, они стремятся к учению и очень к нему способны. При этом они непрактичны, почти не играют в подвижные игры на свежем воздухе, не развивают себя физически. Эмоциональные, капризные люди, а сидячая жизнь еще развивает их эксцентричность.

В Москве, Петербурге, Киеве, в студенческих каморках и в "интеллигентных" домах постоянно хочется крикнуть: "Воздуху!" Окна закупорены наглухо, живительному дыханию Природы не позволяется взорвать мертвечину книг.

Вот типичная история из русской жизни, ее рассказал Чехов.

Муж, распаленный яростью против неверной жены, идет в магазин покупать револьвер, чтобы застрелить и ее, и любовника. У него есть с собой восемь рублей. Войдя в магазин, он видит там сетку.

"Что это такое?" — спрашивает он.

"Сетка для ловли перепелов".

"И сколько она стоит?!

"Восемь рублей".

"Пожалуйста, заверните".

Таким образом, человек отказался от намерения совершить двойное убийство и пошел ловить перепелов. Отсюда следует, что русский совершает самоубийство, а их происходит ежегодно тысячи, или стреляет в жену, или убивает полицейского потому, что ему не попалась сетка для ловли перепелов. Не подвернулась подходящая игрушка. А англичане, что так безумствуют по поводу крикета и спорта вообще, никогда не распаляются ни из-за чего другого. И что лучше?

Николай Григорьевич имеет особую манеру говорить о револьверах и всяком таком прочем как-то сквозь зубы и задерживая дыхание, и эта глупость когда-нибудь будет стоить ему головы, но здесь, в Лявле, со своими параллельными брусьями, карабканьем по канату и греблей он в безопасности.

Алексей дал мне почитать книгу — "Предсмертные письма осужденных революционеров", изданную Короленко. Она оказалась потрясающим свидетельством особенностей революционной борьбы. Толстой плакал над этой книгой и выразил свои чувства в письме в газету "Речь", за что этот номер был конфискован. Книга такого характера не может не тронуть самое жестокое сердце.

Между вынесением приговора и приведением его в исполнение заключенные маются в камере по шесть недель, шесть месяцев, иногда год, надеясь, что наказание будет смягчено, что какой-то поворот в европейских делах освободит их, надеются, сами себе не веря, что смогут избежать эшафота. В то же время они страшатся наступления каждого нового дня, ведь он может повести их на виселицу, и вздрагивают от любого шума, потревожившего их неспокойный сон. Письма осужденных на казнь со-чатся кровью. Они ужасают, завораживают, волнуют. Короленко представил их миру и воззвал: "Отзовитесь!"

Казненные были почти сплошь студенты, такие же, как Алексей Сергеевич, Николай Георгиевич, Горбун, все остальные мои знакомцы-революционеры из Лявли. Объединившись в шайки экспроприаторов, они грабили банки, трактиры, другие публичные заведения, забирая деньги либо для себя, либо для партии. И вот эти безрассудные, безголовые студенты, которым по 18-20 лет, пишут своим матерям. Над каждым письмом и засмеешься, и заплачешь, и все им простишь. Чаще всего родители принадлежат старопрежней святой Руси, они религиозны, суеверны и, естественно, не одобряют свободомыслия и радикализма детей. Но в письмах дети вновь припадают к материнской груди. "Нет в этом мире места для меня, я должен умереть, должен уйти, я, такой молодой, сильный, красивый. Неужто я заслуживаю смерти?"