Читать интересную книгу Зона сна - Дмитрий Калюжный

– Только вот шанюжек моих не поел, – посетовала Матрёна.

Стас улыбнулся и взял верхнюю оладью из стопки, а потом и вторую, и третью. Ничего подобного за последние семнадцать лет ему пробовать не приходилось.

Голод был просто нечеловеческий.

Съев Матрёнин гостинец и выпив чаю, он вышел на утреннюю улицу и прошёлся по деревне. Отметил две вещи. Во-первых, живности у крестьян здесь было не в пример больше, чем в его сне, – коровье стадо, попавшееся ему давеча возле реки, было огромным; в густой траве паслись привязанные к колышкам козы; гусей и кур бегало по деревне вообще без счёту. Правда, индюков было мало, но во сне своём он их и вовсе не мог припомнить.

Во-вторых, здесь был чистый воздух. Коров-то хрестьянин держал всегда не ради молока или мяса, а ради навоза! И накапливал его на своём дворе, пока не приходила пора вывозить на поле. А тут, похоже, в каком-то одном месте навоз держат, от жилья подальше.

Подойдя к мотоциклу, он его разглядывал так долго, что вышел хозяин – поджарый мужик лет сорока пяти, в майке и заношенных галифе военного образца, с папиросиной в зубах. Стас папиросине подивился, но смолчал.

– Интересует? – спросил мужик, вытирая руки тряпицей.

– Да, – кивнул Стас. – Давно не видел такую технику.

– «Бээмвэ» эр тридцать два, – гордо сказал мужик. – Произведено в городе Мюнхене. Двухцилиндровый, 494 куба движок. В любую горку подъём берет. Сейчас таких уже не делают.

– Старый?

– Ну как старый? Десять лет. Я как в двадцать четвёртом демобилизовался со сверхсрочной, так и приехал на нём, прямиком из Баварии. Да по нашим дорогам погонял старичка…

– После войны? – задумался Стас. – Ах да, здесь же война с немцами была…

Мужик посмотрел на него как-то странно.

– Я вот думаю, – сказал Стас, – ведь если к этому… соху привязать… Это сколько же можно вспахать!

– К мотоциклу? – ещё больше удивился мужик. – Зачем, когда трактор имеется?.. И откуда соха, плугом пашем!.. Ты, парень городской, впервой небось в деревне-то?

– Я? – усмехнулся Стас. – Нет, не впервой.

– Ну конечно! Ты же из этих… из студентов, которые в монастырь давеча приехали?

– Из них.

– Ну, тогда у тебя мужик сохой землю пашет и лаптем щи хлебат… Дас ист айн русиш швайн… Начитался, поди, Некрасова. – Мужик обиженно махнул рукой и повернулся идти домой.

– Скажите! – позвал его Стас. – А у вас в Мологу рожь ещё возят?

– Ещё возим, – сказал мужик с какою-то злобой. – Покуда ещё возим. На корм скоту ещё берут. Вот только скоро затопят её, Мологу-то…

– Как так?

– А вот так. Сидят в Москве умники… электрификаторы. – Мужик затейливо выматерился и ушёл в дом. Стас вообще ошалел: давненько не слышал он мата, разве только на ярмарке.

Он двинулся к монастырю. Там у ворот стайкой топтались мальчики и девочки, в которых он не сразу признал своих соучеников из реального училища. Ну да – лица проявились как на фотопластинке, вот только имён он, хоть убей, не помнил. Нет, одно помнил: Алёна. Вот она, болтает о чём-то с маленькой и немножко кривоватой белобрысой девочкой с косичками, а рядом дылда в очках, с начёсом. Вид у них у всех какой-то нездоровый. Даже Алёна (здешняя), ежели приглядеться… Рожица бледновата, веки подёргиваются…

«Вот она и была моею зазнобой, – подумал Стас. – Наверное, про неё пытал меня старик Минай. А ведь ровесница моей Дашеньки!» Под горло ему – в который раз за день! – подступил комок. Но он сдержал себя и подошёл к группе.

Чернявый подросток покрупнее прочих, явно излишней полноты, красовавшийся среди парней помельче, показал пальцем на Стаса и проверещал нарочито писклявым голосом:

– Оклемалси, болезнай?..

Как звали юнца, Стас не сразу вспомнил. Кажется, были с ним какие-то конфликты… Но уж из-за чего – конечно, нипочём не угадать. Может, из-за девицы какой? Хоть бы из-за этой вот Алёны?.. А та стрельнула в его сторону глазами и отвернулась к своей собеседнице. Стас немедленно разгадал этот не сильно хитрый женский приём, однако ничего, кроме лёгкой грусти, он в нём не вызвал.

…Практика шла своим чередом. Стас, обнаружив в храме фрески из своего сна, совершенно точно заменившие другие, которые показывал им отец Паисий в первый день практики, пережил по этому поводу изрядный шок, но теперь внешне спокойно срисовывал их. Ангелина Апраксина, понаставив ламп на треногах, фотографировала стены Рождественского собора «по квадратам»; Алёна ходила за ней и заносила сведения в специальный журнал; остальные под руководством Маргариты Петровны оценивали состояние фресок, зарисовывали роспись на большие листы бумаги, чертили таблицы.

Когда закончили с первым ярусом, девицы наотрез отказались лезть на второй, кроме Маргариты и Ангелины, которые были в брюках. Все посмеялись. Стас молча перетаскал наверх треноги, лампы и аппараты и помог их закрепить; помогал ему Витёк Тетерин, а Дорофей и Вовик Иванов, ухватившись руками за брусья, качались на лесах в ожидании, что, может, девицы всё-таки наверх полезут.

Потом материализовался несколько опухший проф. Жилинский, который хоть и числился официальным начальником практики, студиозусов своим вниманием не баловал, проводя время либо в прогулках по окрестностям, либо в тёплых беседах с отцом-настоятелем.

– Тэк-с, – сказал он. – Что вы сегодня успели?..

Посмотрел и ушёл.

На другой день все девушки, смущаясь, появились в храме в брюках. До чего крепки условности, думал Стас. И причина не в том, что тут храм Божий – получено же было разрешение от отца Паисия, – а в том, что брюки – «не женская одежда». Вчера им было стыдно лезть наверх без брюк. Сегодня им стыдно ходить в них. Стыд: чувство, эмоция – одинаков в обоих случаях, и хотя в брюках лазать по лесам и впрямь удобнее, их еле уговорили – и при этом, что самое удивительное, у каждой в багаже были брюки! Он вспомнил, как пытался внедрить в быт односельчан карманы: никто не согласился! И не потому, что котомка или узелок удобнее, а потому, что все ходят с узелками, повешенными на пояс или палку, и никто – с нашитыми карманами. «Не нами заведено – не нам менять…» Всё же человеческое общество излишне косно.

Фрески, когда-то сделанные им самим, он срисовывал на листы бумаги творчески. Не копировал, со всеми потерями, нанесёнными росписи тремя столетиями, но и не повторял того, что делал когда-то, а слегка улучшал. В своё время, начиная работу снизу, он по ходу продвижения вверх, к куполу, нарабатывал мастерство, и теперь видел, где можно сделать лучше. Ну и, наконец, бумага – это не каменные стены, на бумаге можно развернуться в полном объёме отпущенного Господом таланта.

Однажды к нему подошёл игумен, погладил по голове:

– Справедливо хвалил тебя профессор, отрок. Ты и впрямь рисовальщик изрядный!

По окончании рабочего дня Маргарита Петровна повела девиц мыться в купальню с банькой на берегу реки. Мальчишек отпустила: отдыхайте где хотите. Дорофей Василиади заявил, что они пойдут купаться у запруды, а Стас решил прогуляться по окрестностям, посетить поля, на которых работал, а то и – чем чёрт не шутит – поискать дома той поры, хотя понимал – вряд ли найдёт. Сон есть сон!

Четверо однокурсников, удалившиеся от него шагов на тридцать, неожиданно остановились, пошептались, и Дорофей со своим верным Вовиком вернулись к нему.

– Слабак, мы даём тебе последний шанс показать свою смелость, – высокомерно сказал Дорофей. – Идём подглядывать за девчонками, а ты пойдёшь первым.

У Стаса едва глаза на лоб не полезли.

– Совсем ты, Дорофей, дурной, – сказал он. – Чего там подглядывать-то? – И, отвернувшись, пошёл в сторону полей.

– Трус! Боишься, да? Всё про тебя понятно! – неслось ему вслед. – Не пацан ты! Тряпка!

…Он нашёл своё поле. Молодые ростки яровых проклюнулись куда лучше, чем когда-либо у него. Сеют, наверное, не вразброс, а машиной, равнодушно подумал он. Удобряют. Не его теперь это поле, да и жизнь – отрезанный ломоть. Всё другое. На тракторе в одиночку вспашешь больше, чем раньше на лошадках – целой деревней. Какое занятие найти крестьянину? Не видать здесь молодёжи; сбежала туда, где заводы, где иная жизнь. Остались дети, старики да мужики вроде того, с мотоциклом. Редко-редко бабки затянут вечером заунывную песню; чтобы молодые горланили до утра – теперь такого нет.

Вот и опять Стасу взгрустнулось.

Опушка оказалась куда дальше, чем он помнил по своему сну – вырубили лес-то. Всё же добрался, прошёлся – не было здесь таких старых деревьев, которые могли бы помнить его. Спустился к реке. Окунулся, долго сидел на берегу; вдруг увлёкся интеллектуальным занятием – взялся подсчитывать, сколько же ему было бы лет, если бы сон был явью. Там он счёта лет не вёл, да и никто не вёл. Никто не говорил: было дело в позапрошлом году (или в году 7097-м от Рождества Христова). Говорили: это было в год, когда Ерошку-малого волки с покосу утащили, или в год, когда большая вода стояла… Однако посчитал – выяснилось, что с учётом прожитого во сне он стал ровесником двадцатого века. Потом подсчитал, сколько уж не видел он Алёнушки. Получилось, что больше месяца.