оказался не дедом, а мужчиной лет сорока, лежало, посеченное крысиными когтями чуть в стороне.
— Очнулся? — маленькая ручка снова запорхала перед глазами Босого, — Ты кто такой? Меня Зоя зовут. Будем знакомы.
Ни дать, ни взять, девочка от стресса тронулась умом. Ее родственник, не отец ли, погиб. Рядом огромная тварь с оторванной башкой, а она теребит незнакомого мужика, явно только что вылезшего из грязного вонючего крысиного логова.
— Здравствуй, Зоя, — ничего лучше для разговора с выжившей из ума девчонкой Босой так и не придумал, — Как ты? Не задело?
— Неа. Я нормально. Только страшно.
— Не похожа ты на испуганную.
— У меня всегда так, — Зоя улыбалась как кукла, искусственно растянутой во весь рот улыбкой.
Плечи ее дрогнули, совершенно непритворно, и Босой поверил. В конце концов, лучше уж так, чем слушать истерические вопли, рев и нытье. И все же странная реакция на страх никак не объясняла полное равнодушие к гибели спутника. По-хорошему бы девчонке упасть ему на грудь и реветь, а она стоит и улыбается.
Босой кивнул на его тело.
— А он кто?
— Козел! — девчонка сделала движение, как будто хотела пнуть тело мужчины, не достала, но подходить ближе не стала. — Урод. Тварь. Скотина. Верблюжий харчок. Хмырь подзаборный. Крысиный выкидыш. Козел.
— Ты повторяешься, — прервал ее гневную тираду Босой.
— Да? — удивилась Зоя, — Обычно со мной такого не случается.
— Видимо, ты и вправду сильно испугалась. Тебе-то он кто?
— Мне? — глаза Зои удивленно расширились, — Он — мне?! А… Поняла. Ты про это. Кто он мне? А ты сам не догадываешься?
И она слегка приподняла подбородок, показывая, куда надо смотреть. На шее красовалась татуировка, которая делалась только в одном случае — когда человек признавался рабом. Татуировка была свежей. Очень свежей.
Взгляни Босой на ее шею сразу, любые вопросы бы отпали. Теперь же он чувствовал себя неловко. Рабство, по понятным причинам, он осуждал, и все же ситуация складывалась щекотливая. Татуировку не сведешь и не спрячешь, а значит первый же встреченный человек будет вправе поинтересоваться, владеет ли Босой этой рабыней, или нет. И если не владеет, то первый же встречный заберет ее с собой.
— А круто у нее башка взорвалась, да?! — Зоя, уже забыв о мертвом работорговце, посматривала в стороны королевы крыс, — Бабах! Тарабах!
— Круто, — согласился Босой, — целую гранату на нее, черт побери, потратил. Надеюсь, окупится.
— Что?! — глаза Зои снова расширились, на этот раз еще сильнее, хотя, казалось бы, куда дальше. — Так это она не сама?! Так это ты ее?! А я думала она это сама. Бабах. Тарабах.
— С чего бы ей самой?
— Ну, может, съела что не то. Или посмотрела на тебя и поняла, что лучше не жить, чем сожрать такую вонючку. А это ты ее? Серьезно? Вот это да! Да ты, получается, крутой!?
Некоторая время она смотрела на него, не отрываясь, и, наконец, выпалила:
— Слушай, если ты такой крутой, может поможешь мне, а? Серьезно, мне очень нужна помощь.
Босому не хотелось ни во что ввязываться. Да и какие проблемы могут быть у двенадцатилетней рабыни, кроме строгого хозяина? Тем более, что хозяин ее, судя по всему, теперь Босой собственной персоной. И все же он спросил, на всякий случай, просто из вежливости:
— А чего тебе надо-то?
— Я хочу, чтобы ты помог мне отомстить за отца.
Глава 3. Бочонки
Дикого подтрясывало, когда он протискивался в лавку к Рябому через слишком узкую для его плечей дверь. Торговец, вроде бы заинтересованный в комфорте покупателей, несмотря на все советы и ругань, проем не расширял.
Дикого подтрясывало от волнения и страха, хотя каждый на два дня пути вокруг Бочонков, знал, что человек он не из пугливых. Надо будет — выйдет с голыми руками на медведя, и еще бабка надвое сказала, кто победит. Кроме того, он был не абы кем, а дружинником Серпа, главы поселка, человеком, за которым стояла и сила, и право.
— Здрав будь, Дикий! Добрая дорога привела тебя в мою лавку, — торговец материализовался из-за угла, где за занавесью прятался ведущий в жилые комнаты коридорчик.
Дикий на приветствие не ответил. Прошелся вдоль прилавков. Вроде бы рассматривал товары, а на деле унимал волнение в груди.
— Говорят, — Рябой понял настроение гостя и решил отвлечь его досужей болтовней, — Ольга, мельницкая вдова, ребенка в лесу нашла, да в поселок, не спросясь Серпа, притащила. Вот ведь баба. Вроде бы всем бабам баба, и вдова, и добро от мужа досталось, а такое сморозить. А ежели леший в него вселился, а то и кто похуже?
Дикий вздрогнул, но едва Рябой подумал, что некстати начал с этой истории, дружинник возразил:
— Не нашла. Болтают бабы, абы болтать. Сама родила.
— Сама? Так ей за шестьдесят.
— Не за шестьдесят. Едва пятьдесят перешагнула. Я ее сам брюхатой видел. Из прежних она, а прежние поздоровей нас бывали.
— Пятьдесят? Спорить не буду, а все же выглядит она как старая карга.
— Не карга. И не старая, — Дикий, который всерьез подозревал, что тетка Ольга понесла не от кого-то там, а прямо от него самого, забыл о волнении и начал злиться, — Ты вообще чего на почтенную женщину рот вздумал раскрывать? Торговать в нашем поселке надоело?
— Ох, все зло от баб! — Рябой понимал, что за ходящую по поселку сплетню у него лавку не отберут, и все же Дикого злить не стоило. — И хоть бы одна честная попалась, а то все одно.
Дикий подумал немного и решил, что, как ни крути, придется согласиться. Мало кто из девок мог ему отказать, даже самые что ни на есть замужние. Вот та же Ольга, может от него залетела, а может и нет. И не поручишься.
Рябой понял, что ступил на благодатную почву и продолжил развивать мысль.
— Про Глашку, жену Карпа, слышал, из Осколища? Говорят, как только Карп ушел на заработки, на юг, к горам, так его бабенка, Глашка-то, как с цепи сорвалась. Мимо пройдешь — уже глазами стреляет. Яблочко ей поднесешь — норовит обнять. А если подарочек какой — сама на сеновал зовет. Слышал я, горячая баба.
— Горячая, — подтвердил Дикий, только вчера бегавший в Осколище как раз по этой нужде, — особенно если бражки налить, кружечки три.
Мужчины некоторое время улыбались. вспоминая каждый о своем.
— Ладно, — махнул рукой Дикий, которому беседа и вправду помогла взять себя в руки, — показывай, что припер.
Торговец кивнул в сторону двери, чтобы гость накинул засов, и ненадолго