Читать интересную книгу Аквариумная любовь - Анна-Леена Хяркёнен

— А где Сеппо? — спросила я, входя в кухню. Мама наливала воду в кофейник.

— Да откуда ж я знаю, где он там шляется?

Она помолчала и поставила передо мной кофейную чашку и молочник.

Я пила кофе и смотрела в окно. Меня уже все начало раздражать, хотя я приехала только пару минут назад.

— Ну а как у тебя дела?

Она выложила на стол миндальные булочки и хлеб.

— Хорошо.

— Ты все еще с тем же парнем? С юристом?

— Э-э… нет. У меня уже другой. Журналист.

— Ага…

Мама явно была разочарована. Она подошла к плите и загремела кастрюлями. Я встала из-за стола и пошла прилечь в комнату Сеппо. Его подушка пахла ванильными леденцами. Я рассматривала комнату Сеппо, пытаясь представить, чем он живет. Теперь я уже ничего об этом не знала.

Раньше он мне сам обо всем рассказывал.

Когда ему было пять, он пришел ночью в мою комнату и сказал: «Знаешь, я сегодня в детском саду целовался с Хели Кипполой. Представляешь? С самой Хели Кипполой!»

Когда ему исполнилось двенадцать, он перестал приходить ко мне по ночам, но вечно приставал с расспросами.

— Что значит «взять женщину»? — спросил он однажды. — Как ее берут, когда «берут»?

— Откуда ты это взял? — удивилась я.

— Ниоткуда, прочитал в одной книжке, — сказал он.

— Не забивай себе голову всякой ерундой, — посоветовала я. — Тебе пока рано об этом думать. Не переживай, сам поймешь, когда надо будет.

— Интересно, как же это я САМ пойму! — взбесился он. — Что ж, по-твоему, я должен лежать как бревно и ждать, пока что-нибудь произойдет?

— Да что ты раньше времени-то беспокоишься? Глядишь, как дойдет до дела, все само собой и уладится.

— «Само собой»… ну блин, подсказала, сестренка!

После того как мы перестали драться друг с другом, наши отношения совсем ухудшились. Пока он был в Америке, он написал мне одно-единственное письмо за весь год. Я до сих пор помню его наизусть.

«Хай, сестренка! Пишу тебе из Миннесоты. Все идет путем, семья хорошая, без закидонов, но могли бы быть и побогаче. У них, прикинь, всего одна машина!!! У меня здесь уже и женщина есть, Каролина Андерсон. Вообще нехило так завести себе бабу по ту сторону лужи-окияна! А так особых новостей нет. Ты не обижайся, если я больше не буду писать. Я о тебе помню, даже если не пишу. Блин, надо бы домой еще написать, но уже затрахало искать здесь почтовые марки. Вообще, я так посмотрел — здесь кругом одни понты, магазины завалены дерьмом, и по телику, наверное, тыща каналов. У них это называется «забота о потребителе». Здесь все только и делают, что потребляют.

Бай,

Сеппо».

Позже я стала сомневаться, существовала ли вообще эта Каролина Андерсон. Когда Сеппо вернулся в Финляндию, из него слова клещами было не вытянуть. Он больше ни о чем не рассказывал и сам ничего не спрашивал.

Я подошла к письменному столу Сеппо и открыла верхний ящик. Там аккуратной стопкой в хронологическом порядке лежали комиксы про Тинтина[7]. Во втором ящике было полно мелочи, зажигалка с голой девицей и старые фотографии.

Я стала рассматривать фотографии. На первой мы были с Сеппо еще совсем мелкие, в красных колпачках. Мама сшила нам на Рождество костюмы гномов с огромным количеством бубенчиков. Мы в них вздохнуть не могли без того, чтобы они не звенели. Мама даже пыталась уговорить меня надеть этот костюм на рождественский праздник в школу, говорила: «Подумай только, ты войдешь, звеня, и все сразу повернутся и скажут: какая же у тебя замечательная мама, как она здорово все придумала!» — но я наотрез отказалась.

На другой фотографии мы всей семьей в Альпах. Улыбки до ушей. Это было турне по Австрии. Мы всю дорогу пререкались. Самая отчаянная схватка произошла уже под конец путешествия.

Мы не поделили книжку, и Сеппо изо всех сил ударил меня в нос своим маленьким жалким кулачком. Я стукнула его по голове «Сказками матушки Гусыни», там еще на обложке была такая странная гусыня с длинной-длинной шеей и кружевным чепчиком на голове. Угол книжки угодил Сеппо прямо в глаз. Он зажал глаз ладонью, сполз на пол машины и заорал, как резаный поросенок.

— Ну вот, теперь наш мальчик останется без глаза! — закричала мама с переднего сиденья. Мимо проплывали Альпы, вокруг стелился печальный туман, Сеппо выл и качался взад-вперед, а я смотрела на папу. Он был где-то далеко-далеко, словно сидел за рулем трактора в поле, с сигаретой во рту, а в воздухе дым, гарь и щемящее чувство быстротечного счастья.

— Что ты здесь делаешь?

Сеппо стоял у меня за спиной, задыхаясь от ярости. Я с быстротой молнии сунула фотографии обратно в ящик и закрыла его.

— Какого черта ты здесь делаешь? — повторил Сеппо.

— Размышляю.

Я села на кровать и сжала колени.

— Какие, на хрен, размышления могут у тебя быть в моей комнате?

Сеппо бросил в угол кожаную куртку и стал стягивать ботинки. От него пахло табаком и апрелем. Щеки у него раскраснелись.

— Я просто смотрела фотографии… чего мне еще было здесь делать?

— Как тебя вообще сюда занесло?

Я уставилась на него, раскрыв рот.

— Ну ты даешь… я, знаешь ли, ожидала более теплого приема. А ты тут разорался, как ненормальный! Что-то не так? Сходил бы к врачу.

— Сама иди. Дура!

Я залилась истерическим хохотом. Сеппо уставился на меня:

— Чокнутая.

Носки были ему слишком велики и волочились по полу.

— И слезь, на хрен, с моей постели, — крикнул он.

— Иди, сядь со мной рядом. Или боишься?

— С чего это вдруг? Тоже, придумала.

Он встал передо мной и прищурил глаза.

— Ну давай!

Я растянулась на одеяле, как кошка, объевшаяся сметаны, и соблазнительно улыбнулась. Неожиданно он переменился в лице, схватил меня одной рукой за волосы, а другой за локоть и стал стаскивать на пол. Повалив меня на пол, он победно уселся на мне верхом, прижав мои запястья к полу.

— Да чтоб я… такую пигалицу в два приема не уложил? — пыхтел он.

— Что здесь происходит?

Мама стояла в дверях руки в боки, словно командир. Сеппо отпустил меня. Я села и попыталась привести себя в порядок.

— У девки совсем крыша поехала, — бросил Сеппо.

Я снова засмеялась. Мне было приятно, что мне удалось его разозлить.

— Идите-ка лучше за стол, — сказала мама.

Мы уселись за стол.

— Сеппо теперь работает на лесопилке, — объявила мама, сияя от гордости.

— Ну и нечего об этом орать на каждом углу, — сказал Сеппо.

— Ну, ну, — ответила мама. — Сеппо порой такой вспыльчивый. У него с детства взрывной характер!

И она притворно захихикала.

— Ну и как оно там? — спросила я.

— Как, как — дерьмово, — ответил Сеппо с набитым ртом.

— Сеппо! — одернула его мама.

— Да ладно тебе, какая-никакая работа — будет на что сигареты купить, — примиряюще произнесла я.

Сеппо пристально посмотрел на меня.

— Ну ты-то какого хрена лезешь? Да ты вообще знаешь, каково это — дни напролет запихивать эти гребаные бревна в эту долбаную машину, и не важно, дождь или снег… У самой-то дело не пыльное… много ли ума надо, чтобы подносы носить или улыбаться на обложках в разных позах, как какая-нибудь деревенская варвара.

— Я больше этим не занимаюсь, ты же знаешь!

— Мать, дай чего-нибудь попить!

Мама тяжело вздыхает и подает Сеппо кувшин с молоком. В этот момент дверь распахивается, и в дом входит отец со смущенной улыбкой на губах.

— Ну, привет, привет! — громогласно говорит он. — Как дела?

— Нормально.

Отец садится во главу стола и начинает хлебать суп. Он пару раз с опаской поглядывает на меня и снова утыкается в тарелку. Мне кажется, что на лице у него стало еще больше родинок, чем было. Все лицо его теперь покрыто маленькими черными пятнышками и похоже на булочку с изюмом.

Мама садится с ним рядом.

— Ты слышал, Тапани, — Юсси Ахтинен опять корову купил, — говорит она.

— У них ведь и так в хлеву кого только нет.

— Да уж. Скотины у них полно…

Мама смотрит во двор. Около гаража стоят заледеневшие собачьи будки.

Когда мы были маленькие, родители завели барана и овцу. Отец тогда так радовался, думал, что зарежет их, как обрастут жирком. Их звали Бяшка и Мяшка. Но вскоре всем надоело, что они такие грязные, все в какашках и все время блеют. В конце концов мы даже кормить их перестали. А потом однажды приехала машина и их увезла. Нам ничего не сказали, и мы, подперев щеки, смотрели из окна детской, как мужики тащат их в машину. Овцы вырывались, дрыгая копытами, и нам даже стало их жаль.

Мама поставила на стол фарфоровую посудину на четырех ножках, в ней был странного вида кисель, украшенный сверху взбитыми сливками. Было видно, что кисель приготовили еще накануне. Сливки успели пожелтеть и осесть.