— Но ведь у меня есть шанс? Она заметалась.
— Нет… Да, но… Очень приятно, что ты подумал, что я… Но мне кажется, я недостойна тебя, я хотела бы немного подождать, прежде чем давать ответ, ты понимаешь, конечно?
— Разумеется. Я не должен был спрашивать так внезапно. Но знаешь, как только я увидел тебя, я сразу подумал об этом. И думаю все чаще. И мы знаем друг друга, здесь ты ошибаешься. Мы знакомы много лет.
Она кивнула, по-прежнему не глядя на него. Верно, верно, слишком верно!
Он собирался сказать что-то еще, но тут из-за угла дома налетел ветер и унес его цилиндр. Адриан бросился за ним, наклонился, поднял, выпрямился, но цилиндр вырвался и полетел дальше. В конце концов он поймал его, но Анна-Мария предпочла бы, чтобы ничего этого не произошло. Она не хотела видеть хозяина шахты Адриана Брандта в такой смешной ситуации, хотя это и был очень «человеческий эпизод». Он был человеком, которым надо было восхищаться, а не тем, за кого становилось немного неловко. Рядом с Адрианом невозможно было безудержно веселиться.
Он попытался почистить цилиндр, говоря при этом:
— Завтра я должен отвезти семейство обратно в город. Но я надеюсь вскоре вернуться к нашему разговору, Анна-Мария.
И ушел, поцеловав ей руку на прощанье.
Анна-Мария стояла у двери в дом и смотрела ему вслед, пока его силуэт не растворился во тьме.
Конечно, она чувствовала себя очень одиноко после смерти матери. Бабушка Ингела была далеко и… Но самое ужасное одиночество она испытывала во время тяжелой депрессии матери. Это было как бы двойное одиночество.
А Адриан Брандт был для нее лучом света во мраке. Доброжелательный, обративший на нее внимание — ведь он почти посватался! От самой этой мысли на сердце становилось тепло и радостно.
Его дочь? Чепуха, Анна-Мария сможет взять эту крепость! Проявляя бесконечное терпение, ей, конечно же, удастся завоевать доверие девочки. И внезапно жизнь ее получила совершенно новое измерение.
А в господском доме дамы сидели и смотрели друг на друга.
— Она подходит, — сказала Керстин. — Правда?
— Селестине она не понравилась, — возразила Лисен.
— Селестине не нравится никто, к кому ее отец проявляет хоть малейший интерес. Мама, вы не должны были до такой степени поощрять любовь ребенка к покойной матери. Вот и получили результат!
— Я попытаюсь образумить Селестину, — холодно сказала мать. — Анна-Мария подходит Адриану. Она может стать спасением для всех нас, и, похоже, справиться с ней будет несложно. Необходимо поощрять Адриана.
— Нет, именно это мы делать не должны, тогда он тут же встанет на дыбы. Нам надо действовать крайне осторожно. Осторожно-осторожно все время обращать на нее его внимание. Или же пусть все делает сам, кажется, он заинтересовался, хотя, когда я попыталась на него воздействовать в этом направлении, он пришел в ярость. Нет, пусть думает, что ухаживание за Анной-Марией — его идея, так будет лучше всего!
— Верно, и мы завтра домой не поедем, — кивнула Лисен. — Адриан тоже должен быть здесь, ему нужно время, чтобы ухаживать за ней, а мы будем за ним присматривать.
— Действовать надо быстро, — сказала Керстин. — Времени у нас мало.
— Да, — согласилась их мать. — Вы правы, не надо посвящать Адриана в наши планы! Он — всего лишь орудие.
— А что будем делать с этим Колем Симоном? — спросила Керстин, и Лисен невольно вздрогнула. — Он создает массу проблем.
— Позаботься, чтобы он был доволен! — распорядилась мать. — Плати ему больше! Против денег еще никто не мог устоять!
— Увидите, как чудесно все устроится, — довольно сказала Керстин, и все медленно закивали головами, предвкушая.
Все воскресенье Анна-Мария просидела дома, слушая как дом трещит и скрипит на стыках бревен и как завывает ветер в оконных щелях. Клара сидела, сжавшись и обхватив себя руками, и предсказывала недоброе. Но так бывает каждую осень, на всякий случай добавляла она.
На улицу никто не выходил, но по ней с грохотом носились пустые ящики и ведра, а у сарая Севеда сорвало крышу.
Анна-Мария думала, каково там маленькому Эгону на пустоши.
Она не думала, что утром в понедельник кто-то придет в школу, потому что началась страшная осенняя буря. Но сама она должна была идти, во всяком случае, показаться там.
«Хорошо рабочим в шахте сейчас», — думала она, с трудом продвигаясь к школе. Было так холодно, что она промерзла до костей, она подержалась за угол крайнего дома, прежде чем отважилась ступить на открытое место.
В классе был Нильссон с пособиями, о которых она просила. Очаг был теперь в надлежащем состоянии, и кто-то — едва ли Нильссон — развел в нем огонь. Комнату наполнил резкий запах печки, которой давно не пользовались. Но было тепло, а это — самое главное.
— А вы живете в этом доме? — спросила она. — Или в бараках?
— Я? — произнес он с таким выражением лица, как будто держал за хвост крысу. — Разумеется, я живу в господском доме. Приглядываю за ним, когда их нет. Но они ведь решили остаться на эту неделю.
— Правда? Я думала, они уехали вчера. Он выглядел оскорбленным.
— Они передумали. Остались, все. Жутко неудобно, вечно мне мешают.
Адриан здесь? Как хорошо! Все в Иттерхедене вдруг стало гораздо приятнее и интереснее.
— Вот ваши вещи, фрекен Ульсдаттер, — сказал Нильссон, небрежно указывая рукой на стопку у нее на столе. — Пришлось ехать за ними в город. Кстати, они совсем не дешевы.
— Очень мило, что вы позаботились об этом. Спасибо за помощь!
По выражению лица Нильссона было совершенно очевидно, что это не он ездил в город, но он охотно принял извинения за причиненные неудобства.
Анна-Мария улыбнулась, немного ехидно, но виду не подала.
— Вы позволите испечь для вас на Рождество пирог? В знак признательности?
Ноздри церковного херувимчика раздулись от восторга. Но он лишь недовольно произнес:
— Спасибо, фрекен, очень любезно с вашей стороны.
— Ну что вы!
Не ожидая никакой реакции, Анна-Мария направилась к двери и зазвонила в маленький овечий колокольчик, который она привезла из дома в Шенэсе. Он ужасно нравился детям.
Но подумайте — дети пришли, оказывается, они ждали, спрятавшись под крышу. Удивившись, что они пришли в такую ужасную погоду, она попросила их сесть, и они сидели, как маленькие зажженные свечки, торжественные и напряженные.
«Им нравится ходить в школу, — подумала она. Она что-то значит для них! — Хорошо, тогда я позабочусь, чтобы школа доставляла им радость».
Нильссон с таинственным видом наклонился к ней. «Опять какая-то сплетня», — поняла она, но не могла так просто уйти.
С плохо скрытым злорадством он прошептал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});