Читать интересную книгу Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах - Эдуард Мёрике

Если чудесные, милые люди некоторое время оживляли наш дом своим присутствием, если они сумели всколыхнуть дыханием своей свежей мысли всю нашу жизнь и дали нам испытать в полной мере радость гостеприимства, то с отъездом их у нас всегда возникает неприятное ощущение пустоты, по крайней мере до конца дня, поскольку мы вновь полностью предоставлены только самим себе.

Надо сказать, что последнее к обитателям нашего замка никоим образом не относилось. Правда, родители Франциски вместе со старухой теткой вскоре тоже уехали, но сама подруга и жених, не говоря уже о Максе, еще оставались в замке. Казалось бы, Евгения, которой мы уделяем здесь особое внимание, так как эта незабываемая встреча взволновала ее сильнее, чем всех остальных, не должна была ощущать какой бы то ни было пустоты; она ничего не утратила, и у нее не было никакого повода печалиться; безоблачное счастье, которое ей дано было испытать с горячо любимым человеком и только что формально скрепленное, не могло не затмить всех прочих переживаний, иначе говоря, самые благородные и прекрасные чувства, волновавшие ее сердце, неизбежно должны были слиться воедино с переполнявшим все ее существо блаженством.

Так бы оно, пожалуй, и случилось, если бы вчера и сегодня она жила только настоящим моментом, а теперь предавалась ничем не омраченным воспоминаниям. Но еще вечером, во время рассказа жены Моцарта, Евгению охватила смутная тревога за того, чей обаятельный образ пленил ее воображение; это затаенное в глубине души предчувствие не давало ей покоя во все время игры Моцарта, несмотря на неотразимое очарование музыки и тот таинственный ужас, который она навевала; наконец, Евгению поразило и потрясло то, что он сам, говоря о себе, невольно высказал такие же опасения. Ей стало ясно, предельно ясно, что этот человек быстро и неминуемо сгорит в собственном пламени, что он может быть лишь мимолетным обитателем нашей планеты, потому что для Земли поистине слишком могуч был бы поток столь щедро расточаемых им даров.

Эти да и многие другие мысли волновали ее вчера, после того как она улеглась в постель, и в ушах ее долго еще беспорядочно звучали мелодии «Дон-Жуана». Только под утро, утомившись, она наконец уснула.

Все три дамы сидели сейчас со своим рукодельем в саду, мужчины составили им компанию, и поскольку разговор естественно шел только о Моцарте, то Евгения не скрыла своих опасений. Однако никто не пожелал согласиться с ней, хотя барону была вполне понятна ее тревога. Обычно в минуты благополучия, когда пребываешь в свойственном каждому человеку безмятежном, благожелательном настроении, всеми силами отгоняешь от себя любую мысль о несчастье, если оно непосредственно тебя не касается.

Все — а в особенности дядя — стали выдвигать самые убедительные и остроумные контраргументы. Как охотно прислушивалась к ним Евгения! Она уже готова была согласиться, что видит все в слишком мрачном свете.

Несколько минут спустя, проходя через только что убранную большую комнату на втором этаже, где задернутые зеленые штофные гардины создавали мягкий полумрак, она с грустью остановилась у фортепьяно. Когда она подумала о том, кто еще несколько часов тому назад сидел за этим инструментом, все случившееся показалось ей сном. Долго смотрела она в задумчивости на клавиши, которых еще недавно он касался, затем тихо опустила крышку и вынула ключ, в ревнивом стремлении не так-то скоро позволить кому-нибудь другому открыть ее. Уходя, она поставила на место несколько нотных тетрадей; при этом из них выпал истрепанный листок с переписанной от руки чешской народной песенкой, которую раньше нередко пела Франциска да и она сама. Евгения подняла листок, и у нее защемило сердце. В том настроении, в коем она пребывала, любую случайность легко принимаешь за прорицание. Но, какое бы этому ни давать толкование, содержание песни было таково, что, когда она перечитала бесхитростные строки, из глаз ее полились горючие слезы.

Малютка ель растетВ лесу зеленом.И розы где-то пышноРасцветают.Подумай, милый друг,Когда умрешь ты,Их на твою могилуПересадят.

Два вороных коняВ лугах пасутся.Веселые, ониПрискачут в город.А гроб твой повезутПечальным шагом;Быть может, даже прежде,Чем с копыт ихСлетят подковы,Что сейчас блеснули.

© Т. С. Ступникова, 1991 г., перевод на русский язык.

Патрик Зюскинд

(Германия)

КОНТРАБАС

Комната. Играет проигрыватель. Вторая симфония Брамса. Кто-то тихо подпевает. Слышны шаги, они то приближаются, то удаляются. Слышно, как открывают бутылку, кто-то наливает пиво.

Сейчас… секунду… Вот оно! Слышите? Вот! Здесь! Слышите? Сейчас повторится он еще раз, этот пассаж, секунду…

Вот! Теперь вы наверняка услышали! Басы, я имею в виду контрабас.

Он снимает звукосниматель с пластинки. Музыка обрывается.

…Это я сам, или, если угодно, мы. Мои коллеги и я сам. Государственный оркестр. Вторая Брамса, это впечатляет. Здесь мы вшестером. Большая часть коллектива. А всего нас восемь. Иногда добавляют со стороны еще двух, получается десять. Случается и двенадцать, это уже сила, скажу я вам, большая сила. С двенадцатью контрабасистами, если они захотят, — чисто теоретически пока — не сладит и целый оркестр. Даже просто по звучанию. Им это не по зубам. А без нас не обойтись. Спросите любого. Любой музыкант подтвердит, что оркестр всегда обойдется без дирижера, но только не без контрабаса. Столетия оркестры существовали без дирижера. С точки зрения истории музыки, дирижер — изобретение новейшего времени. Девятнадцатый век. В свою очередь готов подтвердить, что даже в Государственном оркестре мы играем порой абсолютно независимо от дирижера. Или вопреки ему. Иногда мы играем вопреки ему так, что он этого не замечает. Позволяем рисовать в воздухе что угодно, а сами отбиваем такт ногой. Не при главном дирижере, разумеется. Но когда дирижирует заезжая знаменитость — как правило. Это наши тайные радости. Словами не передашь. Но это в скобках.

Одно только невозможно себе представить, а именно — оркестр без контрабаса. Можно сказать, что оркестр — позволю себе теперь определение — существует как оркестр лишь тогда, когда в его составе есть контрабас. Бывают оркестры без первой скрипки, без духовых, без барабана и литавр, без рожка, без чего угодно. Но не без контрабаса.

Итак, я хочу подвести вас к мысли, что контрабас бесспорно является важнейшим инструментом в оркестре. На первый взгляд, этого не скажешь.

Но он в основании оркестровой структуры, на нем держится весь оркестр, включая дирижера. Контрабас — это, следовательно, фундамент, на котором возвышается прекрасное целостное здание, зримо. Уберите его, и начнется столпотворение вавилонское, содом, где никто не понимает вообще, зачем его музыка. Представьте себе теперь — позволю себе пример — шубертовскую симфонию си минор без контрабаса. Весьма наглядно. Радуйтесь, что вам не довелось такого услышать. Можете вышвырнуть на свалку всю нотную библиотеку от А до Я — всё, что угодно: симфонии, оперы, концерты — вышвыривайте спокойно, если там нет контрабаса, ибо он обязательно должен там быть. Спросите любого музыканта, когда он почувствует вдруг, что плывет наобум! Спросите, попробуйте! Когда не слышит контрабаса. Это провал. В джазе даже нагляднее. Джаз взрывается, его несет в разные стороны — позволю себе наглядный образ, — когда в нем нет басов. Для остальных музыкантов всё внезапно теряет смысл. Я вообще не приемлю джаз, рок и все эти вещи. Как музыкант классической традиции, ориентирующийся на прекрасное, доброе и подлинное, я ничего не боюсь так сильно, как анархии свободной импровизации. Но это в скобках.

Я хотел лишь определить для начала, что контрабас — центральный инструмент в оркестре. В сущности, это знает каждый. Но никто не соглашается открыто, поскольку музыканты по натуре своей ревнивы. Что стало бы с нашим концертмейстером, с его скрипкой, если б его вынудили признать, что без контрабаса он стоит на сцене как голый король — смехотворный памятник собственной незначительности и тщеславию? Бледный бы он имел тогда вид. Очень бледный. Я выпью еще глоток…

Он выпивает пиво.

…Я скромный человек. Но как музыкант я чувствую почву, на которой стою, материнскую почву, где все наши корни, источник жизни, питающий всякую музыкальную идею, животворящий полюс, из чресл которого — образно, конечно, — проистекает музыкальное семя — вот это я сам! Я имею в виду бас. Контрабас. Все остальное на другом полюсе. И вообще полюсом оно делается лишь благодаря басам. К примеру, сопрано. Позволю себе обратиться к опере. Сопрано в качестве — как бы это получше выразить… знаете, у нас сейчас в опере молоденькая певица, меццо-сопрано — на своем веку я много наслушался голосов, но это действительно трогательно. Я чувствую, сколь глубоко волнует меня эта женщина. Собственно даже девушка, двадцать с небольшим. Мне самому тридцать пять. В августе будет тридцать шесть. День рождения, как всегда, приходится на каникулы оркестра. Восхитительная женщина. Она буквально окрыляет… но это в скобках.