Читать интересную книгу Рядовой случай - Михаил Щукин

Видела Поля и быстрину, и яр, но как в тумане — мешали слезы. И снова, в какой уже раз чудилось: вот прояснеет взгляд и сразу, в ту же минуту, увидит она все по-другому, не так, как раньше. И деревня будет другая, и река, и холм, и бор, а еще — увидит она долгожданного человека, который придет за ней. Он возьмет ее за руку и поведет в иную, сразу переменившуюся жизнь. Так Поле верилось, что она приготавливалась, замирала в ожидании, но ничего, конечно, не происходило.

Пора было возвращаться домой.

От порядка, наведенного вчера в доме, не осталось и следа. На столе снова стояла немытая посуда, по клеенке снова был рассыпан пепел и разбросаны мокрые, желтые окурки, у порога лежали пустые бутылки и старое покрывало комком валялось на грязном полу.

Фаины не было. Вася с присвистом храпел, завалившись на кровать в сапогах и в мазутной фуфайке, к которой прилипли опилки. Чадный, душный запах курева и перегара бил в ноздри.

Поля убрала из-под порога бутылки, сунула их под лавку и села на сундук. Ей хотелось закрыть глаза и ничего не видеть.

В это самое время пришел Карпов. Он встал у порога, ссутулился, глубоко засунул ладони длинных рук в карманы. Медленно, не говоря ни слова, переводил взгляд с Поли на спящего Васю, и его лицо замирало, каменело, становилось бледным и словно неживым. Карпов никак не мог справиться со своими чувствами, раздиравшими его сейчас наполовину. Он продолжал судить и казнить самого себя и в то же время, глядя на храпящего с присвистом Васю, задыхался от злости: он-то себя судит, а они? Они и в ус не дуют, плевали они на все его мысли с высокой колокольни! И опять, опять проклятые шестеренки — оконешниковская жизнь и сельсоветская работа, — они не сцеплялись.

Вася во сне неразборчиво забормотал, перевернулся на спину и широко открыл рот с желтыми от табака зубами. Лицо было серым, как старая, застиранная тряпка. Карпов схватил Васю за плечо и изо всей силы начал трясти. Тот, не просыпаясь, мычал и пытался увернуться, но Карпов, накаляясь, тряс его сильней и Вася, дернув головой, ошарашенно открыл глаза. Долго соображал, кто перед ним, наконец сообразил, медленно поднялся и сел на кровати.

— Почему не на работе?

Вася похлопал глазами, сжал руками голову и молча стал покачивать ее из стороны в сторону. Морщился и поджимал синеватые губы.

В это время дверь нараспашку отмахнулась и на пороге, покачиваясь, держа на отлете сетку с бутылками, появилась Фаина. И сразу заорала:

— A-а, явился! Выселять пришел? Манатки описывать? Валяй!

Распатланная, пьяная, с красными пятнами на щеках, с тупыми, немигающими глазами Фаина отталкивала от себя любого, как отталкивает своим видом всякое безобразное. Карпов не удержался и отошел от нее на несколько шагов. Зачем он сюда пришел? Говорить? Что-то доказывать? Но это уже бесполезное, гиблое дело. Что должно было случиться — случилось. Еще одно добавление к черному и печальному списку.

Вася, по-прежнему обжимая руками голову и покачивая ею из стороны в сторону, с готовностью пообещал:

— Пить брошу. Железно, гад буду. Завтра брошу…

— Заткнись, сморчок! — накинулась на него Фаина. Вася вжал голову. А она уже крыла Карпова: — Ты по какого сюда пришел? Тебе чего здесь надо?!

И загнула матом.

— Знаешь что?! — тоже заорал Карпов, забыв обо всем. — И ты туда же валяй! К чертовой матери! Столько крови испортили, паразиты! К черту из деревни!

Он схватился за дверную скобу и тут перехватил испуганный взгляд Поли, которая сидела на сундуке, боязливо прижималась спиной к печке и вздрагивала от громких криков. В ее взгляде, в ее широко распахнутых глазах было столько невысказанной боли, столько тяжелой тоски, что Карпов, как ужаленный, отвернулся и выскочил в сенки. Остановился посреди переулка, сунул руки в карманы и тут увидел, как неподалеку выходили из дома Григорьев с Ерофеевым, подумал: «Вот у них дела хорошо идут». Проводил их злым взглядом.

12

А дела у Григорьева и Иван Иваныча, действительно, шли неплохо. Для удобства, чтобы туда-сюда не мельтешить, они договорились пройти сначала по одному порядку домов, а потом по другому. Начали с дома Жохова.

Жохов мужик был крутой и злой до работы. В лесу, как про него говорили, зверствовал. Деляна гудела, когда он брал в руки «Дружбу», и если орал на зазевавшегося помощника, то его громкий, хриплый голос заглушал и рев тракторов и визг бензопил. Лес валил по своей особой методе: примерится, подпилит деревьев пять-шесть, а потом одно до конца срежет, оно на другое, то на третье, только ухают! Жохов никогда и никого не боялся — ни начальства, ни падеры. Ветрище дует, все вальщики в избушке сидят, греются, а он пилит, только знай на помощника орет, который то и дело задирает голову вверх, боясь угодить под лесину.

Жена и ребятишки в жоховском доме были неприметными, виделся только один хозяин, только он бросался в глаза своей широкой, сутуловатой спиной и крупной головой с покатым, словно стесанным, затылком.

Когда пришли гости, Жохов как раз был во дворе. Ладил крышку к погребу. Увидев Григорьева и Ерофеева, воткнул в доску топор и сел на чурку, вытянул ногу и полез в карман за папиросами.

— Бог в помощь, — поприветствовал Иван Иваныч.

— А ни хрена не помогат!

Все трое дружно засмеялись, громче всех Григорьев. Он волновался, хотя и не хотел признаться в этом даже самому себе, все казалось ему, что произойдет что-то непредвиденное. Поэтому первым разговора не начинал, надеясь на Иван Иваныча. Тот его без слов понял.

— Дай-ка бумагу, — повертел в руках тетрадку и подал Жохову.

— Чего там?

— Да ты читай, читай.

Жохов нахмурил лохматые брови, внимательно вглядываясь в бумагу, но до конца ее не дочитал, ему все стало ясно.

— Расписаться, что ль? Ручка-то есть?

Положил бумагу на колено и григорьевской авторучкой аккуратно вывел свою подпись.

— Давно пора. Разболтался народ донельзя. Ты вот, товарищ милиция, чего столько время ушами хлопал? Все уговаривал ходил. В этом и закавыка вся, уговаривам, уговаривам, по головке гладим. А по мне если, надо так делать: не умеешь по-человечески жить, работать не хошь — езжай туда, где учить будут. До того народ распустился, прямо спасу нет. Я вот в школе в родительском комитете состою, другой раз нагляжусь, прямо зло берет. Он, сопляк, от горшка два вершка, а его уже уговаривают: ты, Ванечка, учись, ты, Ванечка, не ленись. А этому Ванечке палка нужна покрепче, чтоб по хребтине охаживать, лень выбивать. Нас вот в семье шестеро росло, так у отца плетка в переднем углу висела. И работа ей была. Ничего, людями выросли. Никого не испортила. А теперь? Эту же школу взять. Двойки ставить боятся, к дочке моей оболтуса прицепили — как это? — шефствовать! Он не выучит, а ее ругают, что плохо шефствует. Комедия! А вахлак этот слабинку почуял, палец о палец не бьет — все равно до десятого дотащат. Путнему не учится, а водку как большой мужик жрет. И что из него будет? Жулик будет! Так к поблажкам и приучают. Алкаши эти, тоже вот, работать не хотят, водку хлещут, знают, что с рук сойдет. А если б сразу взяли да тряхнули за шкирку как следует, они бы подумали. Это твое дело, товарищ милиция, тебе деньги казенные платят. А разговоры-уговоры, как об стенку горох, сколь ни кидай, толку не будет.

Так высказался Жохов, сидя на толстой, березовой чурке. Высказался и принялся за работу — нечего время на пустые разговоры тратить.

Ерофеев с Григорьевым двинулись дальше.

Следующий дом — Кузьмы Дугина.

Бывает же так, что дом на своего хозяина как две капли воды похож. У одного окна наличники в синий цвет выкрашены, а у остальных трех — в зеленый. Половина ограды штакетником забрана, половина — не хватило, видать, штакетника — горбылем необрезанным. На крыше тарахтели вертушки. Было их ни много, ни мало, а шесть штук, столько же, сколько детей растет у Кузьмы. Скорый на ногу, ловкий на язык, Кузьма и ребятишек строгал без устали.

Кивнув на дом, Иван Иваныч предупредил Григорьева:

— Этот жук тот еще.

Были у Ерофеева причины так говорить о соседе, С Кузьмой их не брал мир, но война шла тихая, неслышная, и о ней мало кто догадывался. Если Иван Иваныч делил покосы, то Дугиным всегда доставался участок поплоше, Кузьма молчал, но потом не упускал случая, чтобы подстроить Ерофееву какую-нибудь неприятную штуку. Надо было Ивану Иванычу как-то привезти сено с елани, взял он лесовоз в леспромхозе, а накладывать позвал мужиков. За компанию напросился и Кузьма. Стог был большим и на один воз не умещался. Иван Иваныч решил, что придется сделать еще один рейс.

— Ты чего?! — зашумел Кузьма. — На фига машину гонять. Скидывай, мужики, остальное! Бастрык покрепче натянем, нормально будет!

Кузьму послушали, скидали оставшееся сено и воз высоко поднялся над кониками. Иван Иваныч поглядел, покачал головой.