дипломе-то, поди, одни пятёрки стоят?
«Ну…» – замялся Минеев, и подумал, что сейчас белобрысый мужик, увидев море посредственных оценок, раздумает брать его. Но тот уже повернулся к Андрею Павловичу, и они пошли вдвоём по неширокому коридору, продолжая прерванный несколько минут назад разговор. В диплом он, по счастью, так и не заглянул, так что теперь судьба Минеева зависела от того, как он покажет себя в работе.
Сан Саныч же протянул свою жестковатую ладонь и промолвил: «Ну, Лёшка, поздравляю. Удержишься у директора нашей местной хлебопекарни, вспомнишь ещё меня добрым словом, и не раз. Человек он хороший, правда, резковат иногда бывает, но это мелочи. Привыкнешь. С зарплатой не обидит. Да что я тебе всё картинки-то словесные рисую? Сам всё обкатаешь, как к нему придёшь».
Дома Минеева ожидал ещё сюрприз. И состоял он не только в том, что бабка испекла к его приходу его любимый открытый пирог с начинкой из чёрной смородины. Предназначалось это чудо кулинарного бабкиного искусства как самому Минееву, который явился домой хоть и с весьма «посредственным», но всё же дипломом, так и ещё одному человеку. В доме, когда Минеев туда возвратился, находился ещё и гость из деревни – тот самый двоюродный бабкин брат, Павел Никодимович, к которому Минеев завтра должен был поехать и про которого так некстати забыл, пообещав директору хлебозавода явиться завтра к проходной аж в восемь часов! Так что поездка отложилась сама собой…
***
Вот так, как мчались когда-то сами собой дни практики, полетела вперёд трудовая деятельность Минеева. С одной стороны, казалась она нехитрой: знай себе – вози начальство, куда скажет. Но железная «лошадка» тёмно-серого цвета иногда так и норовила устроить своим «седокам» развесёлую жизнь. «Норов» проявлялся, естественно, в периодических поломках, которые случались порою настолько некстати, что Минеев, занимаясь поисками причины выхода из строя той или иной детали, бывало, так и засыпал в гараже, несмотря на то, что отработал до этого восемь, а то и все десять часов… Начальник его, Игорь Юрьевич, это добросовестное отношение к работе видел и ценил, выражая своё положительное отношение к трудившемуся иной раз без отдыха Минееву, денежным эквивалентом. С первой же зарплаты Минеев купил бабке красивый, вязаный «паутинкой», платок-накидку и ярко-жёлтый, похожий на солнышко, фартук для кухни. Бабка, увидев подарки, почему-то заплакала. Потом обняла внука и, вытирая слёзы, объяснила, стоявшему в удивлении Минееву: «Ох, Лёша, да мне такие подарки только после войны твой дед на свадьбу дарил». Фартук бабка стала одевать только тогда, когда ей надо было зайти по делам к соседке. Вот тогда-то она и снимала свой старый, затёртый чуть ли не до дыр передник, а взамен надевала новый, ярко-жёлтый, и шла через два дома по улице, светясь и лицом, и новым фартуком. Платок же оставила до зимы. Иногда, правда, она вынимала его из шкафа, клала на диван, гладила мягкую «паутинку» руками и убирала обратно на полку.
Вспоминал ли Минеев те два года, которые ему случилось провести в неволе? Скорее нет, чем да. Во-первых, вспоминать было особо нечего. Есть категория людей, которая считает, что если человек хотя бы раз попал «на зону», он будет помнить об этом всю оставшуюся жизнь. Неизвестно по какой причине, но Минеев к этой категории людей не относился. Он – наоборот – старался изо всех сил как можно быстрее забыть этот период жизни, который прошёл в колонии. Хотя впрочем, первое время он действительно нет-нет, да и возвращался мыслями в те промежутки времени, когда ходил с мыслями о Светлане Сергеевне. Приходили ему на память чувства, которые вызывали её голос, походка, одежда – да всё! Пару раз он даже чуть не всплакнул ночью от мысли, что его любимая Светланочка (в мыслях он давно уже был с нею на «ты») уже не появится в его жизни. Однако былые чувства и эмоции уже не возвращались к нему с такой силой, потому что Светлана Сергеевна была далеко от него. А когда не видишь любимого человека, трудно держать своё сердце в постоянных порывах, тем более, что ответа тогда «на зоне» он так и не получил. Да и глупо было ждать этого ответа, даже если бы они постоянно виделись хотя бы на уроках в школе. Получилось же совсем наоборот: через три недели Светлана Сергеевна уволилась. Вместо неё пришла работать сухопарая старая дева Татьяна Андреевна, к которой с первого урока прикрепилось прозвище «рыба». Прозвище это она получила ещё и за то, что глаза у Татьяны Андреевны были всегда навыкате, а уж если она надевала очки в старомодной оправе, размер глаз становился вообще непонятным, и казались эти глаза неимоверно большими. К осужденным она относилась сдержанно-холодно. Даже было непонятно, кто её вообще надоумил выбрать для себя профессию учительницы, которая сама по себе предполагает взаимопонимание и любовь. Да и умела ли она вообще любить кого-нибудь? – это было тоже непонятно…
Произведя несложные подсчёты, Минеев вычислил, что разница в возрасте между ним и Светланой Сергеевной была целых семь лет. А может даже и почти восемь. Так что шансов у него, как ему казалось, у него не было практически никаких. А как же человеку жить без надежды и хотя бы маленького шанса на исполнение своей мечты?
Вот так образ Светланы Сергеевны постепенно стирался из памяти Минеева. Бабка про себя всё тужила, что он «ходит бобылём», что не обзаведётся какой-нибудь приличной девушкой. А с другой стороны, наслушавшись рассказов соседки, тёти Зои, о том, какая жена досталась её младшему внуку – «гулящая и непутёвая» – моментально отметала от себя мысли о женитьбе её Алексея. «Уж лучше пусть один пока погуляет, – тут же думала она, – успеет ещё хомут-то на шею надеть. А потом, мужчина, он и в сорок лет ещё жених». «Жених» же всё больше пропадал на работе. Привыкший до всех мелочей доходить своей собственной головой, он по двадцать раз раскручивал и закручивал разные гайки, досконально пытаясь изучить «внутренности» вверенной ему «лошадки». Так что если бы бабка даже и заговорила о женитьбе, она бы увидела его непонимающие и недоумевающие глаза: о чём, мол, речь-то идёт? Вот так и жили они, занимаясь каждый своим делом, и прокручивая разные мысли в головах.
***
Зима наступила, как всегда, неожиданно. Ещё вчера на улице хлюпала грязь и дул хоть и несильный, но северный ветер. Ночью налетел неприятный во всех отношениях снежок, ударил морозец, превративший грязь и слякоть в твёрдые скользкие накаты.