моей Марте, а она останется и будет так же покрикивать на непослушную дочку — свою уменьшенную копию, разливать пиво платящим за него и…
Мысль додумать я не успел — уснул, а когда проснулся, солнце уже вовсю светило в открытое нараспашку окно, а на табурете у койки стоял кувшин с водой и лежал кусок горячего хлеба. И в комнате я был один.
Быстро приведя себя в порядок, я прошёл на кухню, где ждал завтрак. Или обед? Тот же хлеб, что лежал сейчас у меня в кармане, творог в большой чашке, обильно политый чем-то сладким, вкус чего я не распознал, нарезанное большими ломтями вяленое мясо и кувшин с молоком.
— А есть горячая вода? — спросил я, выглянув в зал.
— Умыться?
— Хотел чаю налить.
— Чаю? — Холли прекратила натирать стойку и удивлённо посмотрела на меня.
— Извини, до вас же его ещё не довезли.
— Что это?
— Это заваренные на кипятке травы.
— А, — потянула она, — шалфейная настойка. Подожди.
Я вернулся за стол, и через пару минут Холли поставила передо мной большую кружку с жидкостью, очень сильно пахнущей мёдом и… шалфеем. А что я хотел, когда услышал название? Вот только она тоже была прохладной, а хотелось чего-то горячего. Но, похоже, придётся перетерпеть.
— Тебе нужна помощь? — спросил я у Холли, которая теперь стояла рядом со мной и смотрела, как я жую мясо, запивая его настойкой.
— Нет, мне Фиби поможет.
— Тогда я пройдусь. Хочу посмотреть на ваш город. Ты не против? — я показал ей на вчерашний жилет, который одел и сегодня.
— Нет. Тебе не стоит ходить в балахоне.
Балахон! Точно! А я вспоминал, как эта накидка-мантия называется.
— Подскажи ещё, как дойти до церкви?
— К отцу Калебу? Выйдешь, поверни направо. Там до площади, и увидишь.
— Спасибо!
Встав, я, почти не осознавая, что делаю, наклонился и поцеловал Холли в щёку. Она почти не отреагировала, только пожала плечами, а после отвернулась, подошла к печи и начала что-то в ней ковырять большой кочергой. Что ж, видимо, ночью всё-таки ничего не случилось. Или случилось, но я не понимаю, что и как на это реагировать. В любом случае, пиво у неё очень уж крепкое, и пить его я больше не буду — память мне нужна.
Я бывал в старой Европе, а ещё изучал историю и поэтому представлял, как должен выглядеть этот городок, но всё равно то, что видел, было неожиданно и неприятно. Нет, в моём веке по всему миру тоже хватает грязных улиц, заваленных мусором и нечистотами, но они всё это, как правило, ожидаемо с учётом уровня развития государства и народа. Здесь же… Мне приходилось идти, не разглядывая здания и людей, а смотря под ноги, чтобы не наступить на что-то, что потом будет невозможно отмыть, и придётся либо вонять вместе с сапогами, либо выбрасывать их и тратить деньги на новые.
Кстати о деньгах. Что там, в горном Китае, что сейчас, как я предполагаю, в западной Англии, их у меня не было. И если в лесу платить ни за что не требовалось, то в городе почти всегда есть необходимость в приобретении каких-то вещей. Или информации. Первые вполне можно получить в порядке обмена, а вот со второй такое обычно не проходит. И как быть?
А информация мне сейчас была ох как нужна. Если я правильно понял, Ху меня сюда отправил, чтобы я решил проблему с той кликой, которая поселилась в аббатстве. И в первую очередь — с аббатом Этельвердом. Справедливый — он так себя называет. Вроде как, только он честно и без каких-либо грешных мыслей чинит суд над людьми божьими в этом месте. Послушал я вчера отца Калеба и других, кто сидел с нами за одним столом.
Справедливый! Повесил местного коневода только за то, что лошадь, которую он несколько лет назад продал, родила мёртвого жеребёнка. А того нынешний хозяин лошади продал ещё в утробе и денег несостоявшемуся владельцу возвращать не собирался, обвинив во всём коневода. Он, мол, с ведьмой связался и специально так сделал, чтобы пришлось новую кобылу у него покупать. А ведьмой назвал сестру коневода, которая вдовая жила в деревушке неподалёку и помогала людям в хвори целебными сборами да заговорами. Сестру ту, кстати, утопили. Публично. И это была не единственная история.
Сколько смертей на руках этого аббата, я даже считать не стал, не моё дело — рядить, сам не святой. Но я всегда прежде разбирался, что принесёт моя работа, и отказывался, если видел, что ничего хорошего. Этот же… С другой стороны, если я правильно понял, сейчас как раз начинается то самое время, которое у нас называют охотой на ведьм, и мораль тут совсем не та, что у нас. Мир не тот.
— Алекс!
Я поднял взгляд от земли и увидел отца Калеба. Он помахал мне рукой, приглашая войти в церковь — старую, из серого камня, почти до половины высоты здания покрытого мхом. На островерхом коньке был закреплён чуть наклонившийся вбок деревянный крест, потемневший от влаги и времени. Окон с этой стороны я не увидел.
— Добрый день, отец Калеб! — Я наклонил голову, отдавая дань уважения этому человеку и прошёл мимо него в притвор.
— Хорошо чувствуете себя? — спросил он, обходя меня и идя дальше.
— Да, — соврал я. Голова всё ещё гудела, а половину из того, что он рассказал вчера, я и не помнил.
— Присядем, — он указал на одну из скамей, рядами стоящих в нефе.
Я сел, чуть поёжившись. Здесь было пусто и гулко, так, что казалось, даже дыхание отдаётся в стены, заставляя воздух гудеть. И только колонны по периметру создавали завершённость этому месту.
— Говори.
— О чём?
— Ну, ты же не просто так пришёл сюда.
Я задумался. Действительно — зачем? Чтобы разобраться с аббатом, причём сделать это без осечек, нужно составить план, а для плана нужна информация. Та самая, о которой думал, когда размышлял об отсутствии у меня денег. Та самая, которую бесплатно могут дать лишь те, кто тоже заинтересован в освобождении аббатства от Этельверда. Но это освобождение… оно предполагает смерть, в ином случае скорее всего станет лишь временным, а значит — убийство, которое грех. Смертельный грех. И могу ли я об этом сказать священнику?
— Отец Калеб,