Парижско-буживальский период жизни писателя можно назвать тихой пристанью последних лет жизни Тургенева.
Дом Виардо стал и его домом: их сожительство приняло характер «семейноподобного» существования. Прежние ссоры, конфликты и непонимание преодолены. Дружба и любовь укрепились, верность Тургенева Виардо дождалась заслуженной награды, но при этом душа Тургенева оставалась раздвоенной, ее терзали безысходные противоречия. На этом фоне у него появлялись припадки уныния. Так в письме к Полонскому в 1877 году Тургенев писал: «Полночь. Сижу я опять за своим письменным столом…. Внизу бедная моя приятельница что-то поет своим совершенно разбитым голосом…, а у меня темнее темной ночи. Могила словно торопиться проглотить меня: как миг, какой пролетает день, пустой, бесцельный, бесцветный, бесцветный».
Приезды в Россию были кратки, но радостны и знаменательны. В 1880 году на пушкинском празднике Тургенев произнес речь, в 1881 году в имении Спасское Тургенев встречается с Л. Толстым. В 80-х годах здоровье Тургенева ухудшается — он страдает частными приступам подагры. Умирает Жорж Санд. Это было сильное переживание, как для Виардо, так и для Тургенева. Сильно болел и дряхлел Луи Виардо.
Врачи долгое время лечили Тургенева от грудной жабы, приписывая ему свежий воздух и молочную диету, а на самом деле у него был рак позвоночника. Когда исход болезни стал ясен, то Виардо, желая избавить Тургенева от переутомления, стала всячески оберегать писателя, не пуская к нему посетителей. Когда в начале 1883 года к Тургеневу приехал французский писатель А. Доде, то дом Виардо был весь в цветах и пении, но Тургенев сошел на первый этаж в картинную галерею с большим трудом. Там же был Луи Виардо. Тургенев улыбался, окруженный работами русских художников. В апреле 1883 года писателя перевозили в Буживаль. Тургенева сносили с лестницы, а навстречу ему покатили в кресле умирающего Луи Виардо. Они пожали друг другу руки — через две недели Виардо умер. После смерти Луи все внимание Полины Виардо было направлено на Тургенева.
Виардо продолжала музыкальные уроки с ученицами — ей приходилось делить свое время между парижской квартирой и Буживалем. Летом здоровье Тургенева немного улучшилось. Его по-прежнему окружали теплом и заботой члены семьи Виардо. Прикованный к постели писатель попросил перенести его кровать в кабинет: он теперь мог видеть небо и зелень, а главное — он мог видеть ниже по склону виллу Виардо. Но уже в июне врачам стала ясна безнадежность положения больного Тургенева. В середине августа у Тургенева возобновились приступы ужасных болей. Умирание было тяжелым, он лежал весь ослабевший, накачанный морфием и опиумом. В бреду говорил только по-русски. Полина, две ее дочери и двое сиделок неотступно находились при умирающем писателе. Уже незадолго до смерти он узнал наклонившуюся над ним Виардо. Он встрепенулся и сказал: «Вот царица из цариц, сколько добра она сделала». В начале сентября Тургенев умер. Виардо пришла в отчаяние. Она пишет Л. Пичу два письма, которые дышат горем. Она обещает быть в трауре до конца дней. «Никто его не знал, как мы, и никто не будет его так долго оплакивать», — писала дочь Виардо Марианна.
Полина Виардо надолго пережила Тургенева, как он предсказывал в стихотворении «Когда меня не будет…» и она не ходила на его могилу, что тоже было предсказано писателем…
Глава 11
Безусловная любовь
1843 год в писательской и человеческой судьбе Тургенева оказался роковым: это был год начала его литературного успеха, год знакомства с Белинским и одновременно встречи писателя с «центральным светилом» его жизни — молодой двадцатидвухлетней певицей Полиной Виардо-Гарсиа, выступавшей осенью в Петербурге в составе Итальянской оперы. Тогда еще никто не знал, что России она будет обязана своей славой и своим успехом, что Россию она назовет «вторым отечеством», испытывая к ней «вечную признательность».
Шел «Севильский цирюльник», в котором Виардо исполняла партию Розины. Началась картина первого акта. «Комната в доме Бартоло. Входит Розина: небольшого роста, с довольно крупными чертами лица и большими, глубокими, горячими глазами. Пестрый испанский костюм, высокий андалузский гребень торчит на голове немного вкось. «Некрасива!» — повторил мой сосед сзади. «В самом деле», — подумал Тургенев.
Вдруг совершилось что-то необыкновенное! Раздались такие восхитительные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхивал… По зале мгновенно пробежала электрическая искра… В первую минуту — мертвая тишина, какое-то блаженное оцепенение… но молча прослушать до конца — нет, это было свыше сил! Порывистые «браво! браво!» прерывали певицу на каждом шагу, заглушали ее… Сдержанность, соблюдение театральных условий были невозможны; никто не владел собою. Восторг уже не мог вместиться в огромной массе людей, жадно ловивших каждый звук, каждое дыхание этой волшебницы, завладевшей так внезапно и всецело всеми чувствами и мыслями, воображением молодых и старых, пылких и холодных, музыкантов и профанов, мужчин и женщин… Да! Это была волшебница! И уста ее были прелестны! Кто сказал «некрасива»? — Нелепость!
Не успела еще Виардо-Гарсиа закончить свою арию, как плотина прорвалась: хлынула такая могучая волна, разразилась такая буря, каких я не видывал и не слыхивал. Я не мог дать себе отчета: где я? что со мною делается? Помню только, что и сам я, и все кругом меня кричало, хлопало, случало ногами и стульями, неистовствовало.
Это было какое-то опьянение, какая-то зараза энтузиазма, мгновенно охватившая всех с низу до верху, неудержимая потребность высказаться как можно громче и энергичнее!
Это было великое торжество искусства! Не бывшие в тот вечер в оперной зале не в состоянии представить себе, до какой степени может быть наэлектризована масса слушателей, за пять минут до этого не ожидавшая ничего подобного.
При повторении арии для всех стало очевидно, что Виардо не только великая исполнительница, но и гениальная артистка… Каждое почти украшение, которым так богаты мотивы Россини, явилось теперь в новом виде: новые, неслыханно-изящные фиоритуры сыпались как блистательный фейерверк, изумляли и очаровывали, никогда не повторяясь, порожденные минутой вдохновения. Диапазон ее голоса от сопрано доходил до глубоких ласкающих сердце нот контральто с неимоверной легкостью и силою. Обаяние певицы и женщины возрастало «кресчендо» в продолжение всего первого акта, так что, под конец каждый с нетерпением ожидал возможности поделиться с кем-нибудь из близко знакомых переполнившими душу впечатлениями. И действительно, последовавший затем антракт не походил на обыкновенные: началось сильное передвижение, но довольно долго почти никто не выходил из партера: отовсюду слышались горячие восклицания восторга и удивления. Вызовам, казалось, не будет конца…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});