Читать интересную книгу Дураки и умники - Светлана Шипунова

Но прошло полгода, и ей уже расхотелось расставаться с газетой, с редакцией, с секретариатом, а особенно с одним молодым человеком, впрочем, не очень и молодым — старше Сони намного, с которым как-то нечаянно возникли и вдруг бурно-бурно понеслись в страшную и манящую неизвестность первые в Сониной жизни взрослые отношения. Она решила так и учиться — заочно. Два раза в году, зимой и летом, уезжала на месяц в Москву, вселялась в освободившуюся на время каникул дневного отделения маленькую комнатку где-нибудь на девятом этаже университетской высотки, и начиналась совсем другая жизнь. Просиживала целыми днями в круглой библиотеке, запоем читая все, что положено было прочесть за семестр дома (да где там!), вечерами бегала с девчонками по театрам, бывали, конечно, и маленькие загулы — после каждого сданного зачета или экзамена.

Публика на заочном училась интересная — та самая, про которую говорят: «Откуда у вас столько демобилизованных воинов и девушек с трудной судьбой?» Действительно, тут были юноши, писавшие во время армейской службы в окружные военные газеты; молодые матери-одиночки, подвизающиеся, как правило, на городском радио или в многотиражках; были обремененные семьями совсем уже взрослые тети и дяди из маленьких районных газет, по разным причинам не успевшие вовремя получить высшее образование. Но было много и молодых — ищущих, мятущихся, уже пробовавших учиться в каких-то других вузах, но бросивших и теперь подавшихся в журналистику; были непризнанные поэты с отсутствующим взором и девушки из глубинки, суетившиеся главным образом насчет того, чтобы выйти замуж за москвича. Словом, народец был разнообразный, съезжавшийся со всех концов бескрайней Родины, и уже тем интересный, к тому же олицетворявший собой едва ли не всю провинциальную советскую прессу, так что «обмен опытом» шел беспрерывно. Случались и мимолетные влюбленности, и гуляния по ночам по Ленинским горам, и переписка до востребования. и внезапные тайные полеты в Москву на два выходных. А главное — была сама Москва — все больше узнаваемая, не перестающая восхищать, уже любимая, уже родная.

Но все кончалось, и, едав очередную сессию, Соня набирала в библиотеке кучу новых методичек и учебников и вполне довольная собой возвращалась в родной Благополу-ченск. Через пять лет ее сверстники, окончившие дневное отделение журфака, приезжали по распределению и только начинали осваиваться, а она была уже вполне опытным журналистом и тащила на себе полгазеты. Соня умела делать все — писать, рисовать, макетировать и даже верстать полосы, и если верстальщик начинал артачиться и не хотел выполнять нарисованный ею макет, говоря: «Что ты тут накрутила?», она могла стать к талеру сама и показать ему, что она имела в виду, вырисовывая разноцветными фломастерами не полосу — настоящую картинку. Писала она по-прежнему на любую тему и в любом жанре: могла передовицу на первую полосу, а могла и юмореску на четвертую — ко Дню смеха

1 апреля.

Соня рождена была для газеты, жила газетой, любила газету до сердечной боли и иногда с удивлением думала сама про себя: отчего же это мне так повезло, отчего все так устроилось счастливо? В 78-м ее назначили заместителем редактора, и с этого момента она вообще перестала принадлежать сама себе и своей семье, которая у нее к тому времени появилась, все ее время, все мысли и даже чувства окончательно и безраздельно принадлежали газете.

…Уразумев, какую работу предлагает ей помощник первого секретаря обкома, Соня первым делом испугалась не за себя — за газету, как же там будет все без нее. Но говорить об этом Василию Григорьевичу ей показалось неудобным — подумает, что она слишком много о себе воображает.

— Да не переживайте вы так, — ласково улыбался хитрый Василий Григорьевич. — Газета и без вас будет выходить, а мы вам будем помогать, какие нужны материалы, справки, источники — все предоставим, вы только скажите.

— Понятия не имею, что нужно, — сказала Соня, — никогда таким не занималась, дайте хоть подумать.

Дома она взяла лист бумаги и провела посередине вертикальную линию, слева написала «ЗА», справа — «ПРОТИВ» и стала думать. Постепенно слева нарисовался такой список: «1. Попробовать свои силы (слабо или не слабо?); 2. Работа все-таки творческая. 3. Напитаться информацией об области; 4. Кое-что (темы, сюжеты) пригодится потом для газеты». В правой колонке поначалу значилось всего одно слово:

«1. Стыдно», потом дописала: «2. Жалко расставаться с газетой», потом еще подумала, зачеркнула слово «жалко» и перенесла этот пункт в левую часть списка, рассудив, что, может быть, оторваться на время от редакции ей будет даже полезно, ведь ничем другим она в своей жизни еще не занималась.

Выяснилось, что ее будут возить на какую-то загородную дачу на берегу речки Вторые Кочеты и там в полном одиночестве она и будет работать. «Когда еще выпадет такая возможность? — спрашивала Соня сама себя и сама себе отвечала: — Никогда». Да в жизни она не соберется написать больше 10 страниц на машинке — просто времени такого не будет, а по заданию — никуда не денешься. Было еще и, что ни говори, лестно, что просят не кого-то, а именно ее — какое-никакое, а признание способностей. И потом. Она честно выполнит свою работу, чего же тут стыдиться? У нее и в дипломе записано: «литературный работник газеты», сокращенно — «литраб». А разве то, что Соня и все они делают в газете, когда пишут за авторов, — не то же самое? Раз уж книжка заказана, ее все равно напишут, но если это сделает кто-то из обкомовских, выйдет кондово и неинтересно, так почему бы не показать им всем, что можно писать совсем по-другому? А если кому должно быть стыдно, так это Ивану Демьяновичу — не ей.

Вот так примерно она себя тогда уговаривала и убеждала, надо же было как-то настроиться на эту работу, хоть чуть-чуть вдохновиться. Работала Соня все лето и начало осени. И с «автором» за все это время она ни разу не встречалась, только с помощниками. Они действительно выполняли любую ее заявку и волокли документы из архивов, справки из районов, старые газеты и т. д. и т. п. А писалось на удивление легко и даже с увлечением, в какой-то момент она как будто забыла, чье имя будет стоять на обложке и просто писала, как для себя, то есть как Бог на душу положит, но, конечно, следила за тем, чтобы «авторские» рассуждения шли в мужском роде, и к концу так насобачилась, что выходило уже автоматически. Помощники раз в два-три дня забирали готовые страницы, личная машинистка Масленова перепечатывала чуть ли не в пяти экземплярах, их тут же привозили на вычитку, Соня вычитывала и исправляла ошибки, а заодно отдавала новые листы — так у них и шло по конвейеру. Постепенно она освоилась и даже иногда брала с собой туда Димочку, и он там сидел на деревянном мостике с маленькой удочкой, которую дал ему смотритель дачи, и ловил рыбку, а Соня писала, сидя за длинным столом, заваленным бумагами, на открытой деревянной веранде и поглядывала на него, и было хорошо на душе, что вот и ребенок на свежем воздухе и присмотрен. И пару раз они с ним даже купались в речке Вторые Кочеты, в теплой, пахнущей камышом воде.

Ребята из редакции звонили ей по вечерам домой и допытывались, что она там такое секретное пишет, она отшучивалась, говорила: «Сама не знаю, что я такое пишу». Ничего секретного, конечно, не было, просто ее просили «не распространяться» на эту тему, она и не распространялась. В книжке скакали на конях красноармейцы, легендарный комдив Глоба создавал в плавнях первый рисосовхоз, в небе над знаменитой «Голубой линией» вели победный бой воздушные асы, передовые земледельцы Иван Правицкий и Иван Свекловичный получали рекордные урожаи, а юное поколение 80-х неутомимо шагало по дорогам боевой и трудовой славы своих земляков. И на всем этом фоне Масленов как бы размышлял о связи поколений, о военно-патриотическом воспитании молодежи и о том, какое замечательное будущее ждет Благо-полученскую область и эту самую молодежь в 80—90-е годы. Поначалу, когда Василий Григорьевич прочел первые две-три главки, он как будто даже разочаровался, приехал к Соне на дачу и стал говорить, что стиль не партийный, слишком живо, раскованно, все-таки это первый секретарь пишет, надо бы построже, на что Соня возражала: как раз не надо построже, это же не передовица в газету! Почему, спрашивала она, у вас партийное начальство говорит и пишет таким суконным языком? Люди этот язык вообще не воспринимают, не хотят ни слушать, ни читать. Он повздыхал и нехотя согласился: ну ладно, ты пиши, как считаешь нужным, а потом посмотрим. Но просил обязательно «добавить в текст Брежнева», даже привез для этого копии его писем к Масленову, одно — по случаю получения областью рекордного урожая хлеба, другое — в связи с 35-летием Победы, действительно подписанное «твой однополчанин».

— Ты вставь про это куда-нибудь.