Читать интересную книгу Стужа - Рой Якобсен

— Здесь тебе оставаться нельзя, — повторил Гест.

— Я не ведаю, что там. — Тейтр кивнул вдаль.

Гест улыбнулся:

— Там Йорсалаланд и Сикилей.[22]

— А что это такое?

Гест рассказал про Йорсалаланд и про Сикилей, рассказал то, что в свое время слышал от Эйнара о раскаленных морях песка, которые зовут пустыней, о великом множестве людей в белокаменных городах, о несметных сокровищах и дворцах, о языке, на котором говорил новый Бог, тот, что в непостижной мудрости своей отдал на распятие собственного сына, дабы тот кровью своей искупил людские грехи, спас человеков, это скопище грешников и несчастливцев.

Тейтр раз-другой качнул могучим торсом, заслонил лицо, подождал, пока Гестов рассказ уляжется в голове, и тихонько произнес:

— Не по душе мне море. И корабли тоже.

Гест сказал, что корабль Хельги — самый большой кнарр,[23] какой ему доводилось видеть, берет на борт шестьдесят человек с товарами и оружием и притом надежен, как суша.

Тейтр все еще сомневался. Взял в руки нож, которым резал мясо, поглядел на него в точности так же, как немногим раньше смотрел на топор, нежданно ставший его собственностью. Гест невпопад спросил, откуда у него этот нож. Тейтр не ответил, только с усталым видом протянул ему нож и повернулся спиной: дескать, давай режь волосы.

В сумерках они поднялись на борт. Хельги встретил их как старых знакомых, громко завел с Гестом разговор о людях, о которых тот слыхом не слыхал, дал каждому по кожаному спальному мешку и указал место на палубе подле кормового помещения, каковое занимали он сам и Кольбейн. Кольбейн тоже вышел поздороваться, был это опять-таки норвежец, но малорослый, щуплый, намного моложе Хельги, одет в серую сермягу, как все матросы. Подобно Хельги, он заговорил с Гестом как с давним знакомцем, упомянул даже про отца его и про Мельраккеслетту, после чего, посмеиваясь, удалился.

Наутро погода по-прежнему была ясная и безветренная. Тем не менее Хельги приказал спустить корабль на воду и загрузить самый тяжелый товар. Палатки разобрали, перенесли на борт. Кольбейн собирал гребцов. Когда они вышли из фьорда, солнце стояло уже высоко, но ветра все не было и царила мучительная духота.

Ни в этот день, ни на следующий попутного ветра так и не дождались.

Утром третьего дня Гест пропел нид про Онунда и едва успел закрыть рот, как один из исландцев встал с лавки, на которой лежал, и не спеша направился к нему, как будто бы с любопытством. Впрочем, выражение его лица быстро изменилось. Исландец сказал, что знает, кто он такой — убийца Вига-Стюра, Торгест сын Торхалли, а вот сам он в дальнем родстве со Стюром.

Тейтр — он притворялся спящим — смекнул, что происходит, вскочил и стал между ними, размахивая руками и недвусмысленно давая понять, что отправит исландца за борт, коли тот приблизится к Гесту.

Подоспевший Хельги выслушал обвинения, в том числе по адресу Тейтра. Кормчий позволил исландцу высказаться до конца, обезоруживающе улыбнулся и в свою очередь сказал, что утверждения его совершенно беспочвенны, малыш Атли никакой не убийца, да и не скальд вовсе, просто повторяет стихи, слышанные от других.

— Спой-ка нам из Эгиля,[24] — бросил он через плечо.

Гест, помедлив, пропел начальную строфу «Выкупа головы».

— Очень к месту, — сухо заметил Хельги, но добавил, что в знак доброй воли Гест должен уплатить обвинителю небольшой выкуп за то, что произнес обидные стихи про Онунда.

Гест опять помедлил, однако сделал как велено. Исландец, недовольно ворча, принял выкуп, метнул свирепый взгляд на Тейтра и вернулся к веслам. Тейтр пошел за ним следом, сел обок, всей пятерней ткнул себе в разинутый рот, сокрушенно помотал головой, издал горлом несколько натужных рыгающих звуков, в результате исландец брезгливо отвернулся, а все остальные с облегчением рассмеялись.

Гест так и сидел с открытым кошельком в руках и смотрел на подаренное теткой серебро, он успел пересчитать деньги и обнаружил, что там куда больше трех марок. Потом, представив себе Хельгу, поневоле признал, что лицо ее слилось в памяти с материнским, хотя облик и голос не забылись, как наяву он услышал ее слова: «Аслауг получит хорошее приданое». Тут он опять почувствовал голод, и эта мысль исчезла, как и все прочие. Не умею я терпеть голод и холод, подумал он, но сейчас хотя бы солнечно и тихо.

Подошел Кольбейн, положил руку ему на плечо, кивнул на румпель рулевого весла и сказал, что надобно стать спиной к борту, а румпель положить на правое плечо, так действует умелый кормчий, коим ему должно быть.

Слабый ветерок с берега затянул море туманной дымкой, скользнул по недвижным веслам и улетел к серовато-белому горизонту. И снова все замерло. Но ближе к ночи задул попутный ветер. Поначалу вялый, ленивый, он быстро посвежел и усилился, стал крепким, упорным, а Гест, сидя рядом с Тейтром на корме, слушал глухой шум паруса, следил бег корабля по волнам — меж тем как Исландия исчезала в тумане — и чувствовал на сердце великую тяжесть, оно точно свинцом налилось, и бремя это вновь изошло словами. Только на сей раз ветер унес их прочь, да кое-что перехватил Тейтр, который украдкой наклонился к нему и шепнул, что нож ему дал Клеппъярн.

— Но при этом он ничего не говорил, так что я мог делать с ножом что угодно.

И Гест понял, что в странствии через горы он, сам того не ведая, приручил дикого зверя, а может быть, снова необъяснимым образом спас себе жизнь, но в любом случае он остался таким же, каким был до того, как отомстил за отца.

Стрелы

На протяжении всего плавания Тейтр мучился морской болезнью и твердил Гесту, что помрет. Он совершенно пал духом, без конца блевал и на глазах худел; корабельщики смеялись, а дикарь только неуклюже отмахивался от них да бессмысленно рычал, однако ж ни разу не проговорился.

Сам Гест съедал подчистую все, что ему доставалось, чувствуя, как возвращаются силы, но держался наособицу, разговаривал только с Хельги и Кольбейном, который тайком выспрашивал о подробностях конфликта со Снорри, а более всего о положении во Флокадале у Клеппъярна, старинного его друга.

Неугомонный сильный ветер промчал их по всему Норвежскому морю, и уже через пять ночей и четыре дня они подошли к Агданесу. Но когда поплыли меж островов и по фьорду курсом на Нидарос,[25] внезапно настал штиль, а потом с востока потянул легкий встречный ветер и совершенно прояснилось. Хельги приказал убрать парус и сесть на весла, а в следующий миг Гест почуял незнакомый запах.

— Лес, — сказал Хельги, кивнув на темные кручи по обе стороны фьорда, который мало-помалу сужался, точно акулья глотка.

Гест стоял и смотрел на эту диковинную колышущуюся массу, которую сперва принял за черные скалы, но по мере того, как корабль скользил в глубь зеркально-гладкого фьорда, она становилась все зеленее и выше, и ему хотелось очутиться на суше, окунуться в эту зелень, покинуть море и поглощать запахи и растения, каких там наверное полным-полно; того же, видать, хотелось и Тейтру, чья физиономия, несмотря на штилевое море, нимало не порозовела.

Однако недавней беспечности на борту как не бывало, Хельги и тот выглядел сосредоточенным, во всем его облике сквозила предельная настороженность, он отдавал короткие, резкие приказы, даже мечом вдруг опоясался. Корабельщики меж тем налегали на весла, молча, без шума, тоже, поди, призадумались, что же такое струит им навстречу мохнатая пасть под чистым голубым небом и щедрым солнцем, казалось бы предвещающим лишь вечный мир и дремотный летний вечер в богатом краю.

Они миновали несколько больших усадеб на южных склонах фьорда, но не видели ни людей, ни кораблей, ни лодок. Дальше фьорд снова расширился, а кораблей по-прежнему нет как нет. Хельги негромко распорядился грести к берегу, указал на небольшой береговой выступ, где стеною высился густой лес, велел стать на якорь, растянуть навес над палубой и немного поспать — ночь-то коротка.

Корабельщикам хотелось сойти на берег, разжечь костер, прилечь среди вереска, но Хельги сказал, что, может статься, власть тут переменилась, он, конечно, не знает, что произошло за годы его отсутствия, однако ж властители много раз менялись с тех пор, как конунг Хакон Добрый[26] привез в страну новую веру. Следом за ним правил ярл, сумасбродный Хакон[27] из Хладира, затем настал черед конунга Олава Трюггвасона,[28] который тоже целиком посвятил себя Белому Христу и в конце концов погиб в битве при Свольде,[29] после чего наслаждаться властью и хладирскими богатствами вновь выпало ярлу, на сей раз Эйрику сыну Хакона, а он не был ни христианином, ни язычником, сиречь именовал себя то христианином, то язычником, смотря что сулило выгоду ему или многочисленным его соратникам, но самое главное, был Эйрик ярл величайшим военачальником из всех, что когда-либо властвовали на здешних берегах, и оттого недругов имел предостаточно, Норвегия-то большая, глазом не окинешь.