— Нет, — сказал Суржиков. — Мне бы одно узнать: были какие-нибудь рационализаторские предложения по проекту?
Генерал остро глянул на Суржикова.
— Понимаю ход вашей мысли. Значит, вам известно, чей это проект?
— А как же, раз я там работал. — Суржиков сам взял голубой листок с обязательством неразглашения и подмахнул его. — Я не все узлы знаю, пока разберусь, время уйдет.
— Вас понял, — сказал Генерал. — Поскольку это не связано ни с чем материальным, вы увидите, как мы умеем работать.
Он опять куда-то позвонил. Телефон работал безотказно.
— Престо! Рацпредложения по проекту «Глория», на стадии установки. В кабинет.
Пока готовили справку, Генерал познакомил Суржикова с подробностями операции. В аэропорту, который находится неподалеку от места аварии, его встретят два сотрудника и отвезут на объект. Они потом заберут Суржикова и устроят в гостиницу, и вообще будут целиком в его распоряжении. Когда же он кончит работу, посадят в самолет. Ребята отличные. Работают там лет по двадцать, знают все ходы и выходы. Но в ресторан не поведут. Насчет хилий дело поставлено строго. В этом смысле он должен рассчитывать только на себя. Вот сивуши — местной водки — у них по завязку. Сами гонят из разных отбросов.
— Я не любитель, — заметил Суржиков.
— Все так говорят, а дорвутся до сивуши — не оттянешь. Я вам морали не читаю, вы человек взрослый. У меня одна, но самая настоятельная просьба: не шпионить. Голодандцы этого почему-то не любят. Чем у людей меньше секретов, тем болезненней они относятся к попыткам залезть им за пазуху. И сложно вытаскивать завалившегося. Менять не на что. Голодандцы не шпионят. Посольство у них маленькое, и никто на улицу носа не кажет. Приходится выкупать. За любого паршивца заламывают ни с чем не сообразную цену. Денег наших, естественно, не берут, требуют нефть, пшеницу, строительный лес, пушнину и матрешек. Мы решили: пусть сидят, кому нужны завалившиеся агенты? Какой там! МСШ так развонялся, что не продохнуть.
— А что такое МСШ?
— Международный союз шпионов. Не надо расписываться, о нем все знают. Мы в него не входим, но от этого не легче. Они все равно осуществляют контроль. Сильная организация, с большими средствами и влиянием. С ней приходится считаться. Так что будьте патриотом, Суржиков, держитесь подальше от секретных объектов. Вы же знаете, как у нас с пшеницей и лесом, да и с матрешками полный завал.
Раздался телефонный звонок. Генерал снял трубку.
— Введи… пусть войдет.
Дверь приоткрылась, и в щель скользнул плоский, будто из бумаги вырезанный человек, фаса у него не было — лезвие ножа. Он положил перед Генералом пакет, и тут же его высосало из кабинета. Генерал взял разрезальный нож, вскрыл пакет, оттуда выпал маленький листик бумаги. Генерал глянул и налился гневной кровью.
— Черт знает что! Какая-то чепуха. Ничего не понимаю. Он протянул бумажку Суржикову. Там было всего несколько слов.
— Порядок, — сказал Суржиков. — Я так и думал.
— Это поправимо? — робко спросил Генерал.
— Все поправимо. Главное — попасть туда.
— Ну, с Богом! — Генерал встал. — Я верю в вас. Берегите себя, Суржиков, вы нужный член общества.
Они обменялись рукопожатием, и уже через неделю не стало Суржикова, а появился выпускник института Патриса Лумумбы, не изменивший за долгие годы обучения в Советском Союзе национальной одежде, но потерявший в русских зимах, осенних туманах и весенней мокрети присущий южанам смуглый цвет кожи.
Генерал оказался прав, что Суржиков не привлечет ничьего внимания в аэропорту, правда, с одной оговоркой. Когда он заполнял таможенную декларацию, возле него вертелась сильно накрашенная девица в обтяжных розовых штанишках и кавалерийских сапогах.
— Вы из какой страны? — поинтересовалась девица.
— Из этой… Голодандии, — рассеянно отозвался Суржиков, уничтожая в анкете подозрения, что у него могут быть доллары, фунты, марки, франки и другая валюта.
— У вас там хилии? — подумав, спросила девица.
— Ага.
— Какой сейчас курс?
— В рублях или в долларах? — не отрываясь от дела, спросил иностранец.
— Конечно, в долларах.
Совершенный мозговой аппарат Суржикова молниеносно произвел подсчет, переведя хилии в рубли, а рубли в доллары.
— Один к десяти тысячам ста тридцати семи.
Девица посмотрела на него с сомнением, достала из сумочки вырезанную из «Известий» табличку.
— Что-то не сходится, сагиб. Неужто хилия так упала?
— В связи с аварией, — отозвался Суржиков. — Скоро опять поднимется.
Наморщив лобик, девица произвела подсчет на испорченной декларации.
— Гони пятьсот шесть тысяч восемьсот пятьдесят хилий, и пошли в машину.
— Зачем? — спросил сагиб.
— Я — валютная, — объяснила кавалерист-девица.
— Ты что — спятила? За такие деньги можно проигрыватель купить!
Девица ошалело посмотрела на Суржикова, затем взгляд ее упал на потертый портфель, стоящий на полу возле его ног.
— Катись колбасой! Дешевка! Набойки новые прибей, пидер московский!
Но Суржиков не слушал; подхватив портфель, он уже мчался к таможенному контролю…
В давяще жарком и душном аэропорту Голодандии Суржикова никто не встретил. Опустело громадное голое помещение аэровокзала с медленно вращающимся под потолком пропеллером, его ленивая работа не приносила ни прохлады, ни свежести, разошлись даже служащие, и Суржиков остался один. Тревоги и удивления он не испытывал, как не испытал бы этих чувств, если б оказалось, что его поездка вовсе не нужна. Пути начальственной мысли неисповедимы. А обратный билет у него в кармане; самолеты летают через день, харчишки есть, а переночевать можно на лавочке, тут тепло. Он спокойно прохаживался вдоль застекленных стендов, где были выставлены всевозможные товары, продающиеся, как всегда в аэропортах, без налога.
— Суржиков? — послышался за спиной неуверенный голос.
Он оглянулся: родная сторонка глядела на него бледно-голубым взором с одутловатых лиц двух уроженцев Среднерусской равнины в шальварах и батниках.
— Земляки? — обрадовался Суржиков. — А я уж думал, обо мне забыли.
— Мы тебя не узнали. Надо было предупредить, что ты замаскируешься. Думали — черномазый.
— Валютная в аэропорту тоже обозналась.
— Кабы не портфель, мы бы к тебе не подошли. Ладно, поехали в гостиницу. Примем сивуши и обо всем договоримся.
Молчавший до сих пор агент взял портфель Суржикова и чуть не выронил.
— Ого! Ты что, камней туда напихал?
— Консервы и запчасти для ремонта.
— Думаешь починить эту дуру?
— Попробую.
Они вышли из помещения и побрели к стоянке по мягкому, проминающемуся асфальту. Душный воздух был пронизан кислотой, едкой вонью.
— Чем это несет? — спросил Суржиков.
— Тем самым. От чего вся страна загибается, — ответил словоохотливый агент, которого Суржиков окрестил про себя Болтуном в отличие от другого — Мрачнюги.
Зелень вокруг была какая-то пожухлая, на многих кустах и деревьях листья сморщились и почернели, словно обожженные.
— Плохо дело?
— Хана!
— На прилавках пусто?
— С чего ты взял? Тут всего завались. Японская техника, китайские рубашки, афганские ковры, итальянская обувь, гонконговские костюмы, дамские шмотки от «Диора» и «Кардена», дублюхи уцененные — никто не берет по жаре.
— Жрать нечего?
— Магазины ломятся.
— А мне говорили — голод. Помирает народ.
— Помирают много. У них ведь как: наклянчил пару хилий — и в кино. Он будет неделю не жрать, но посмотрит все дерьмовые новинки. Здесь фильмов накручивают в шесть раз больше, чем в Голливуде.
А когда сели в машину, молчаливый Мрачнюга спросил:
— Как в Москве с харчами?
— Колбасу кошки не едят. Но в столице еще туда-сюда…
Суржиков осекся. Сейчас последует непременная сентенция, что у нас в магазинах пусто, а на столе густо, а у иностранцев… Суржиков не успел договорить в уме эту пошлость, как Болтун уже выкатил колобком осточертевшую чушь, какой утешает себя неспособный создать достойную жизнь народ.
Суржикова привезли в гостиницу, проводили в номер и угостили местным сладковатым самогоном сивуши. Он поставил закусь: чуть присоленные черные сухари и баночки бельдюги в томате. В разгар скромного пиршества Мрачнюга вдруг всполошился, стал смотреть на часы и горестно вздыхать.
— Чего ты маешься? — спросил Болтун.
— Опаздываю… Я вам не нужен?
— А кому ты вообще нужен? Опять, что ли, распродажа?
— В посольский магазин должны завезти вареные джинсы. Может, кроссовки подкинут.
— Катись! — сказал Болтун, и тот мгновенно исчез, будто растворился в воздухе. — Барахольщик. Только о шмотках думает. Ничего не читает. Над Пикулем заснул. Представляешь?