— Я не имею права, пока ты не подпишешь бумаги о неразглашении, вдаваться в подробности… Но, в общем, участники этого Плана исчезают на двадцать лет. Я сразу сказал руководителям проекта, что у меня есть младший брат, и что я не могу оставить его одного, так что буду принимать участие в проекте только вместе с ним. Они сказали, что им надо провести с тобой тесты, и только после этого они смогут решить, сможешь ли ты тоже принимать участие в Плане, или нет. Две недели назад я просил тебя оказать мне услугу, и побыть для моих студентов «подопытным кроликом». И ты согласился, но потребовал с меня триста баксов?
— Ну и что…
— Так вот, это были не студенты.
Хоть я так ничего толком и не понял, но поехал с ним головной офис.
Там подписал бумаги о том, что меня сейчас посвятят в государственную тайну, за разглашение которой меня ожидает электрический стул.
Руководители сказали, что саму суть проекта мне теперь расскажет Вилен, а они, чтобы не тратить время, сразу переходят к основному условию моего участия.
Противный старикан обратился ко мне:
— Молодой человек, известно ли Вам о том, что собой представляют эмоции?
— Ну, в общих чертах.
Он сокрушенно вздохнул:
— Это значит — нет. Наука только сейчас приблизилась к разгадке основных секретов мозга человека, связанных с возникновением и проявлением эмоций. Если наши исследования верны, то мы сможем создавать людей, которые ничего не боятся или людей, которые умеют сострадать. Мы сможем давать людям возможность получать, или отсекать те эмоции, которые они только захотят. Представьте, к нам попадает закоренелый преступник, не знающий ни сострадания, ни сочувствия. После операции, он будет улыбаться при виде котенка, и плакать над слезливой мелодрамой. Или, например, к нам приходит парень, который страдает оттого, что он — трус. Мы знаем, какие зоны мозга отвечают за беспричинный страх, и отключаем их.
— У-гу, супер.
— Так вот, вашим входным билетом для участия в проекте будет согласие на операцию.
— Какую?
— Мы, так сказать, отключим вам все эмоции. После операции, Вы будете испытывать лишь те чувства, которые соответствуют основным инстинктам.
— Что-то я не очень понял…
— Ну что же тут непонятного. У нас, как и у всех животных, есть набор инстинктов, которые помогают нам выживать. Животные рождаются и умирают вместе с ними. Но люди тем и отличаются от животных, что имеют возможность приобретать качества, присущие только homo sapiens. Скажите, Вы когда-то попадали в смертельно-опасную ситуацию?
— Нет.
— Х-м. Может, в Вашей жизни был случай, когда Вы испытывали невыносимую боль?
— Да.
Старикашка обрадованно вздрогнул:
— Тогда Вы должны помнить, что в тот момент потеряли человечность.
— Чего?
— Что Вы чувствовали?
— Боль, что же еще…
— Ну вот, то есть, в этот момент все ваши эмоции были отключены. Ваш мозг не тратил свои ресурсы ни на что, а лишь подавал в виде боли сигнал опасности уничтожения вверенного ему организма.
Я аккуратно спросил:
— То есть, после операции, я буду чувствовать только боль.
Старикашка снисходительно покачал головой:
— Нет, вы не будете чувствовать ничего. Вы будете хотеть кушать и пить, спариваться, дышать… То есть, все Ваши чувства сведутся лишь к тому, чтобы жить и выжить, ну и еще, продолжить себя потомством, конечно. Теперь ясно?
— Не очень. Вы хотите сказать, что я не смогу…
Тут я задумался, и Вилен помог мне:
— Рэд, ты не будешь скучать по родителям, потому что, на уровне инстинктов, их потеря не мешает тебе жить дальше. Ты не сможешь любить женщину, потому что для продолжения рода, тебе будет достаточно просто заняться с ней сексом. Ты не будешь бояться потерять кого-то из родных тебе людей.
Я так сильно страдал без родителей, что чувствовал себя слабым и потерянным. Выслушав эти доводы Вилена, я сразу согласился.
После операции надо мной еще полгода проводили различные опыты, а мой брат приходил в лабораторию, смотрел на меня и начинал заламывать себе руки: «Что я наделал, проклятый я эгоист? О чем я только думал?»
Я не понимал, почему он так убивается…
Когда почти все плановые процедуры, наконец, были завершены, пришло время, опять ложиться под нож, но на этот раз не только мне, но и Вилену. Нам сделали какую-то «корректировку генетической способности к регенерации». Мой брат сказал, что на нас теперь все будет очень быстро заживать, и что, без этой операции, мы бы не смогли пробыть в Состоянии Заморозки целых двадцать лет.
Непосредственно перед началом Проекта, Вилен сказал:
— Ну что, братиш, до встречи через двадцать лет. Кстати, ты уже решил, куда потратишь пятьдесят миллионов баксов?
А я даже не отреагировал на его слова. На еду, на крышу над головой, на что же еще…
Но теперь у меня есть Бэмби… Теперь я начинаю что-то чувствовать…
Брат это видит… Но, у меня еще нет сформированного ответа на его вопрос, и у меня еще нет сформированных вопросов к нему по поводу этих чувств… Да и желания задавать их ему, тоже нет…
Вилен теребит меня за руку:
— Рэд, что случилось? Расскажи. Ты уже три дня сам не свой — рассеянный, несобранный.
Я чуть не зарычал на него. Только на этот раз, зачем-то, взял своего бешеного зверя под контроль.
— Ничего.
Я сказал это, а на самом деле мне хотелось закричать: Я окончательно потерял шанс сблизиться с Бэмби, стать ей настоящим мужем. И что мне теперь делать?
Вилен несколько недель доставал меня своими: «Рэд, ты забыл, когда в последний раз занимался сексом. Рэд, Крисси спрашивает о тебе. Слушай, Рэд, тебе не помешает хороший трах. Рэд, я уже предупредил хозяйку публичного дома (вообще-то он сказал это по-единокоролевски — «гражданку дома платных интимных услуг»), чтобы она освободила Крисси для тебя на завтрашний вечер».
Три дня назад я сказал Бэмби, чтобы она не ждала нас вечером, и чтобы ужинала без нас. Она улыбнулась мне, и я чуть было не послал Вилена, настолько мне не хотелось оставлять ее одну. Моя девочка уже привыкла к тому, что я рядом, в соседней комнате, и всегда прихожу успокоить ее, если она кричит во сне. Моя малышка так доверчиво и благодарно улыбается мне, когда я вырываю ее из очередного ночного кошмара… В эти минуты я могу шептать ей ласковые слова, обнимать ее, целовать ей щечки. Эти минуты — единственные, которые принадлежали только нам… Эти минуты давали мне надежду, что она сможет, со временем, проникнуться ко мне симпатией, или даже полюбить меня…