Читать интересную книгу Испытание огнем - Юрий Тарский

— Вот что, Санек, — энергично сказал он, — сейчас спустимся на палубу, кой-какой работой займемся. Торпедный аппарат проверим. Поглядим, откуда вода вливается и как ее остановить. Потом ценное имущество поснимаем: ну там часы, глубиномер, еще какие ни то приборы…

Никушев молчал. Завьялов остановился, пожевал губами, с тревогой спросил:

— Ты что, не слышишь?

— Слышу, — глухо, будто из погреба, отозвался Никушев. — Ну и что?

Завьялов внутренне приготовился к отпору, к крику, но такого неприкрытого безразличия не ожидал. Он уговаривал товарища, убеждал, ругал на чем свет стоит, потом снова убеждал. Все было понапрасну: Никушев отмалчивался и только вздыхал жалобно и протяжно.

Руки сами сжались в кулаки. Завьялов с трудом сдержался, спрыгнул на палубу. Вода громко плеснула, залив ноги по щиколотку, но он не почувствовал ее обжигающего холода. Вытянулся в темноте и голосом твердым, командирским, крикнул:

— Краснофлотец Никушев, встать! Ко мне!

— Ну чего ты? Чего?… Кто ты есть? — вяло проговорил Никушев. — Чего вопишь?

— Сейчас я твой командир. Выполняй приказ!

Завьялов побрел по воде в глубину отсека, к торпедному аппарату. За спиной у него раздалось кряхтенье, вздох, потом плеск воды.

— Ну, чего делать-то, командир? — спросил плаксиво Никушев.

Не обращая внимания на его тон, Завьялов приказал:

— Проверьте клинкеты и сальники на переборке. Где можно, останавливайте течь…

Тот, не дослушав, повернулся и пошел обратно. Завьялов вернул его:

— Повторите приказание, товарищ краснофлотец!

На этот раз Никушев повиновался. От переборки послышались шелест, всплески. Никушев что-то зло шептал, затем спросил:

— Чем сальники-то затыкать?…

— Подручными средствами, — не растерялся Завьялов. — Простыни примени.

Они работали молча: один боялся пожалеть, сорваться со взятого тона, другой вначале злился лютой злобой, кричал в уме обидные слова, но скоро поостыл, успокоился. Оба не верили в нужность своей работы и все же выполняли ее. Ледяная вода и недостаток кислорода изматывали их, однако в работе время шло быстрее, незаметнее, а главное — пропало ощущение беспомощности перед неотвратимым. Они часто отдыхали. Сидели, поджав под себя озябшие ноги. Чуть отогревшись, не сговариваясь, поднимались и снова шли в темноту.

Когда все, что наметил Завьялов, было сделано, они уложили снятые приборы на нижнюю койку, а сами забрались на верхнюю и улеглись, тесно прижавшись друг к дружке. Никушев дрожал, зубы его звонко цокали, выбивая дробь. Но он больше не стонал и не плакал.

— Умаялся, Санек? — спросил Завьялов.

Никушев заворочался.

— Покурить бы хоть напоследок.

— Ты это брось… “напоследок”. Выберемся — натабачишься.

— Ладно уж, это я так, — согласился вдруг Никушев. — Табаку все одно ни крошки. — И насмешливо протянул: — А из тебя, Гриша, добрый бы командир…

Он не договорил, застыл с открытым ртом, весь подавшись к кормовой переборке.

— Что? — тихо спросил Завьялов. Не дождавшись ответа, закричал: — Что ты? Что?

— Он… пришел… — задыхаясь, прошептал Никушев.

Отбросив одеяло, они спрыгнули на палубу. Все их чувства были обострены до предела. Плеск воды, удары капели, стук собственного сердца болью отдавались в мозгу. Каждая его клетка протестовала против этой тяжкой, непереносимой пытки ожиданием.

Раздался шорох в торпедном аппарате, у самой переборки. Никушев упал на колени в воду, прижался ухом к трубе. В следующее мгновение он снова вскочил, разбрызгивая воду. Метнулся в глубину отсека, потом назад и, выкрикивая что то неразборчивое, забарабанил кулаками по торпедному аппарату.

— Пришел! Ты понимаешь, пришел!… — счастливо смеясь, повторял он. — Пришел!

Завьялов не без труда унял суетливо мечущегося товарища. Осушив торпедный аппарат, они открыли заднюю крышку и втащили в отсек обессилевшего старшину.

Андрея качало из стороны в сторону. Он совсем забыл о том, что нужно выключить подачу кислорода, снять маску. Боли Андрей не чувствовал, но сильно кружилась голова и дышал он с присвистом и сопеньем. Завьялов и Никушев усадили его на нижнюю койку, помогли стянуть снаряжение. Он боялся свалиться от усталости в воду и потому, широко раскинув руки, вцепился в прикроватный брус.

Никушев подложил ему под спину подушку, набросил на плечи одеяло, Завьялов подал воды в кружке. Андрей слышал, как нетерпеливо переминаются оба с ноги на ногу, кажется, даже видел их ищущие глаза, однако долго еще не мог заставить себя произнести хотя бы слово.

— Еле отыскал вас, ребятки, — наконец заговорил он. — Штормит наверху, буйка совсем не видать. Спасибо, рыбак помог, латыш. На его лодке и пришли.

— Штормит? — тревожно переспросил Никушев.

— Потом. Вопросы потом, — отмахнулся Андрей. — Приготовиться к выходу на поверхность! Первым пойдет Завьялов. Я — замыкаю.

Перед тем как выпустить матросов на поверхность, он еще раз объяснил им порядок выхода и проверил спасательное снаряжение. Закончив свое короткое напутствие, пришлепнул по спине Никушева:

— Давай, Саня!

Никушев вдруг порывисто обернулся, неловко облапил старшину и припал лохматой головой к его груди.

— Спасибо! Спасибо тебе, Андрей…

Когда Завьялов и Никушев выбрались в море, Андрей облегченно вздохнул и прилег на палубу, прямо в воду. Мысленно он поднимался вместе с товарищами по колеблющейся нити буйрепа. Лежать было неудобно, ныли натруженные мышцы, пряжка спасательного снаряжения впилась в бок, мешая дышать, но Андрей не шевелился, разметав по палубе руки и ноги. Источник, из которого он до сих пор черпал энергию, истощился. Сил почти не оставалось, а они были ему нужны, чтобы одному, без помощи товарищей, выйти на поверхность. Предстояло самому затопить отсек — уравнять давление в нем с забортным. Только тогда он сможет открыть одновременно обе крышки торпедного аппарата, не боясь, что море диким зверем ворвется сюда.

— Они уже наверху! — сказал вслух Андрей.

Собственный голос, прозвучавший неестественно громко, вывел его из оцепенения. По-стариковски кряхтя и охая, Андрей встал на ноги.

Чтобы открыть клапан затопления отсека, ему пришлось дважды нырять в трюм. Это отняло последние силы. Боясь присесть хотя бы на секунду (он знал, что подняться уже не сможет), старшина прислонился спиной к торпедному аппарату и закрыл глаза.

Из трюма слышались бульканье и урчанье. Вода быстро прибывала. Когда она дошла Андрею до груди, он разъединил тяги и воротом открыл переднюю крышку торпедного аппарата. Теперь отсек соединился с морем. Вода поднялась Андрею до подбородка и застыла: дальше ее не пускала воздушная подушка, которая образовалась под подволоком.

Андрей уперся в переборку и прижался лбом к мокрому, металлу. Старшина плакал. Тяжкие мужские слезы скатывались по его щекам, едкой солью запекались на губах. Он прощался с товарищами, которых ему никогда уже не увидеть, не посидеть за чаркой, не перекинуться добрым словом, прощался с кораблем, который пять лет был ему родным домом. Здесь, среди друзей, пришло его трудное возмужание.

…На поверхности его встретили радостные крики товарищей. С их помощью он взобрался в лодку и, присев на банку рядом со стариком, подставил лицо жарким лучам солнца. Никушев и Завьялов взялись за весла.

Рыбацкая лодка медленно отдалялась от пляшущего в волнах ярко-красного буйка над погребенным навеки подводным кораблем. Глаза моряков были прикованы к алой точке. Лица их были суровы и губы сжаты, как у бойцов, принимающих присягу.

Последний взрыв

Перед сумерками на траверзе маяка Ужава подводная лодка погрузилась и легла на грунт. Так было предписано планом учения.

После ужина старшины не спешили покинуть кают-компанию. Дежурный собрал со стола посуду, переменил белую хрустящую скатерть на плюшевую и вышел из отсека. В кают-компании было тепло и уютно. На поверхности гнал крупную волну жестокий осенний норд-вест, а тут, в глубине моря, — спокойная тишина и ничто не напоминало о шторме.

Старшина рулевых мичман Юрий Васильевич Андреев откинулся на спинку кресла, оглядел притихших молодых моряков, сидевших в конце стола, и, усмехнувшись каким-то своим мыслям, сказал:

— Значит, вас интересует самый первый бой, в котором мне пришлось участвовать?… Не люблю ворошить старое, да и рассказчик я аховый, но по глазам вашим вижу — так просто не выпустите. Что ж, слушайте, коли охота…

Юрий Васильевич пригладил ладонью русые, начавшие седеть на висках волосы. На лицо его словно наплыла тень. Между бровей резко обозначилась глубокая складка.

— Война застала нас в Либаве, — начал он после затянувшейся паузы. — Лодка, на которой я служил рулевым, ремонтировалась и стояла у заводского причала. Весь день и всю ночь фашистские самолеты бомбили город. Один “юнкерсы” отбомбятся — другие летят, ноют над головами.