полетом. Им открывалась дорога в широкий мир.
Сидящую с краю на нижней полке женщину звали Татьяной. Подруги не без основания называли ее «балерина». До ареста Татьяна училась в институте театра в Москве, а в лагере входила в состав культбригады и выступала с танцевальными номерами. Ей было 23 года. Артистка блистала яркой и вызывающей красотой. Дюма-отец, которого Иголкин превзошел в рассказе о побеге графа Монте-Кристо из замка Иф, описал бы эту женщину так:
«На ее лице выделялись большие темно-карие бархатистые глаза, обрамленные черными ресницами, и большой пухлый и чувственный рот. Меж приоткрытых алых губ блистали белые зубы. Тонкая розовая кожа была удивительно нежной и чистой. Подруги говорили, что у балерины самое красивое тело в Сверхлаге. У нее были точеные плечи, гибкий и тонкий стан, округлые бедра и стройные сильные ноги. Прелесть тела венчала неожиданная для стройной фигуры распустившаяся пышная грудь с широким овалом пигмента вокруг сосков. В жилах Татьяны текла русская кровь, но в блеске ее красоты сверкало что-то от яркой и быстротечной прелести женщин Востока. В институте театра шутили — это студентка с цыганским акцентом. Она была грациозна и изящна в движениях, но эта грация напоминала не движения кошечки, а повадки тигрицы. В облике чувствовались сила и власть. Надменное и несколько капризное выражение не смывалось с лица даже улыбкой. Она умела повелевать. Будь эта женщина королевой, у нее в услужении оказался бы не только весь двор, но и сам владыка король».
К описанию, данному Александром Дюма, можно добавить лишь прозу — Татьяна была среднего роста, ее короткие волосы не слушались гребенки и стремились подняться торчком.
Сборный поезд пришел на станцию Жарык под утро. Василий вошел в полупустой вагон, который оказался последним в составе, и продолжил свой путь домой. Купе плацкартного цельнометаллического вагона не имеет дверей. Возникающие в нем звуки расходятся по всей железной коробке вагона. До студента, расположившегося на нижней полке во втором от края купе, из середины вагона доносились оживленные женские голоса и смех. Пробыв некоторое время в нерешительности, молодой человек отправился посмотреть на говоривших. Перед купе, где находились пассажирки, Василий замедлил шаг. Совсем остановиться было неудобно, а если пройти чуть медленнее, то это дало бы несколько лишних секунд для обзора. Вдруг он остановился как вкопанный. Иголкин узнал женщину, расположившуюся у прохода, и вспомнил ее имя. Это была балерина Татьяна, выступавшая почти год назад в составе приезжей культбригады артистов-заключенных во время концерта на Медном Руднике.
2. Концерт на Медном Руднике
Во всех особых лагерях, в каждом лагерном отделении имелась культурно-воспитательная часть (КВЧ). Медный Рудник не составлял исключения. Автор не знает, какие задачи было призвано решать это подразделение. Безусловно, что действия КВЧ направлялись циркулярами и инструкциями, что писались отчеты и сводки об их исполнении, что среди КВЧ были свои передовики и отстающие, что шел обмен опытом. Следы этой жизни остались где-то в архивах и недоступны для обозрения.
Особые лагеря были лагерями уничтожения. Уместно спросить: уж не считалось ли, что культурно-воспитательная часть призвана довести антисоветские души заключенных до такой степени патриотического экстаза, когда идущие на смерть оставляют записку на ученическом листе: «Считайте меня коммунистом!»?
А может быть, администрация боялась, что узники забудут сказать в свой смертный час: «Да здравствует товарищ Сталин!»
Василий не думал о задачах КВЧ. Его никто не воспитывал, не перевоспитывал, не просвещал и не приобщал к культуре. Бывший студент не ощущал никакой заботы со стороны КВЧ. Как и другие заключенные, он знал о существовании культурно-воспитательной части главным образом потому, что в зоне стоял маленький домик с табличкой на двери: «КВЧ». В реальной лагерной жизни в КВЧ принимали письма (два раза в год) и раздавали посылки и письма. Несмотря на эти блага, домик пользовался недоброй славой. Болтали, что именно там кум в особой тайне встречался со стукачами.
Начальник КВЧ старший лейтенант Черногрудов появлялся на службе редко, а когда приходил, то был просто пьян или пьян очень сильно. Заключенные ценили его за беззлобность и отеческие поучения. Собственно, поучение было только одно:
— Не хотели, суки позорные, жить с портретами, живите теперь без портретов!
Ликов руководителей партии и правительства и гения всех времен и народов товарища Сталина в зоне действительно не выставляли. Ограничивались лозунгами про ударный труд. В лозунгах не говорилось ничего определенного о том, как пример Стаханова воздействует на злейших врагов Советской власти — исправляет или не исправляет.
В помещении КВЧ обосновались художники. Они рисовали и обновляли номера на одежде заключенных, делали таблички и указатели, писали лозунги и посмертные бирки с личным номером, которые привязывались на большой палец левой ноги усопших при погребении. В свободное от работы время художники создавали индивидуальные и групповые портреты жен, детей, а также другой дальней и ближней родни и самих граждан начальников. По договоренности писались акварели с заключенных. Старший лейтенант Черногрудов обложил художников высоким подоходным налогом. Доход в виде водки шел деятелю культуры и от сослуживцев, заказывающих портреты для семейной галереи.
Однажды старший лейтенант заявил на бригадирском собрании, что скоро в зоне состоится концерт с бабами и надо выделить лучших для его посещения. Черногрудов находился в мрачном похмелье и, понимая это, бывалые лагерники отнеслись к словам начальника КВЧ не без сочувствия, но легкомысленно. Кроме того, всем было известно, что никаких концертов на Медном Руднике быть не должно и не положено. Ослепленные мнимым всезнанием, лагерники не поняли ничего. Черногрудов никогда раньше не говорил столь серьезно. Накануне он побывал у полковника Чеченева.
Полковника не беспокоило, что заключенные уйдут в лучший мир, забыв прокричать: «Да здравствует товарищ Сталин!»
Начальник был реалист. А горькая правда заключалась в том, что выработка медной руды не только не увеличивалась, но даже падала. Просматривая сводки, Чеченев слышал треск ниток и блеск срываемых погон. Хороший глоток коньяка не приносил облегчения. Полковник потребовал начальника КВЧ Медного Рудника старшего лейтенанта Черногрудова. Решение в полковничьей голове уже созрело. Раньше он действовал на заключенных кнутом и пряником. Теперь эти скоты получат не только хлеб, но и зрелища. Культура и взгляд на баб поднимут выработку.
Вызов к руководителю пришел к начальнику КВЧ в неподходящий момент. Черногрудов был не просто пьян, а пьян очень сильно и собирался докончить свою бутылку. Поняв неизбежность дальнейшего, он брел по пыльной дороге к административному зданию. Земля уходила из-под ног, как палуба утлой каравеллы Колумба в свирепую качку. В кабинете начальника