Гейб ничего не сказал, и после нескольких секунд тягостного молчания Лу несколько раз нажал на кнопку вызова.
— Ползут как черепахи эти лифты, — пробормотал он.
Наконец дверцы лифта открылись, и выяснилось, что в переполненную кабину может влезть только один человек.
Гейб и Лу переглянулись.
— Ну, один кто-нибудь, решайтесь же! — грубо поторопил какой-то брюзга.
— Давайте вы, — сказал Гейб. — Я же вот с этим. — Он указал на тележку. — Поеду на следующем.
— Точно?
— Ну оторвитесь же наконец друг от друга! — крикнул кто-то, и остальные засмеялись.
Лу ринулся вперед, не в силах отвести взгляда от Гейба, холодно смотревшего на него, пока не закрылись дверцы и лифт медленно не пополз вниз.
После всего лишь двух остановок лифт достиг нижнего этажа, и Лу, притиснутому к задней стенке, пришлось пропустить всех. Он наблюдал, как бежали к входным дверям служащие — закутанные, готовые к природным катаклизмам, они спешили на обед.
Толпа поредела, и сердце его словно на секунду замерло, когда он увидел Гейба, стоящего со своей тележкой возле стола охранника. Взгляд Гейба выискивал в толпе Лу.
Лу медленно вышел из лифта и направился к Гейбу.
— Я забыл оставить вам на столе вот это. — И Гейб передал ему тонкий конверт. — Он лежал под кипой других, я и не заметил.
Лу взял конверт и, даже не взглянув, торопливо сунул его в карман пальто.
— Что-нибудь не так? — спросил Гейб, но в голосе его не было озабоченности.
— Нет. Все в порядке. — И опять Лу как зачарованный уставился в лицо Гейба. — Как это вы так быстро очутились внизу?
— Тут? — Гейб ткнул пальцем, указывая на пол.
— Да, тут, — с ехидцей произнес Лу. — На первом этаже. Ведь вам надо было спуститься на следующем лифте. С четырнадцатого этажа. И всего за полминуты.
— О, конечно! — согласился Гейб и с улыбкой добавил: — Не думаю, правда, что это действительно заняло полминуты.
— И что же?
— А то, что… — Он замялся. — По-моему, я добрался сюда раньше вашего…
И, пожав плечами, он движением ноги отпустил тормоз своей тележки, готовясь двинуться в путь. И тут зазвонил мобильник Лу и одновременно на экране замелькал сигнал нового мейла.
— Ну, бегите, — сказал Гейб, отходя в сторону. — Ждут дела, и люди ждут, — повторил он слова Лу. Он сверкнул белозубой улыбкой, но, не в пример утренней, от этой улыбки на Лу не повеяло теплом. Напротив, она несла в себе заряды страха и беспокойства, нацеленные в самое сердце Лу и в самые его кишки.
В оба места разом. Как всегда, одновременно.
8
Пирог и пудинг
Вполовине одиннадцатого вечера город выплюнул Лу, бросив на приморское шоссе, ведущее к его дому в Хоуте, Дублинское графство. Вдоль моря, как причудливая рама чудесного акварельного пейзажа, протянулась череда домов. Овеваемые неустанными солеными ветрами, дома эти, следуя духу бодрой американской моды, расцветили свои крыши Санта-Клаусами и оленями. В каждом окне за раздернутыми шторами посверкивали огоньки рождественских елок, и Лу вспомнил, как мальчиком, чтобы скоротать время в пути, считал эти елки и все сбивался со счета. Справа за бухтой глазу открывались Далки и Киллини. За маслянистой и густой чернотой морского простора, как электрические угри на дне колодца, мерцали огни Дублина.
Сколько Лу себя помнил, Хоут был для него самым желанным местом, пределом его мечтаний. Без преувеличений, к жизни он пробудился здесь. Здесь зародились первые его желания, его чувство родины и нерасторжимой связи с ней. Этот рыболовецкий и морской порт на севере графства был также популярным местом отдыха, располагался он к северу от Хоут-Хед, в пятнадцати километрах от Дублина. Поселок имел свою историю, и тропинки, вьющиеся по склону, огибали развалины старинного аббатства и удаленный от моря замок пятнадцатого века, окруженный лужайками рододендронов, а после вели к маякам, тут и там помечавшим береговую линию. Поселок был густонаселенный и шумный, с пабами, отелями и замечательными рыбными ресторанчиками. Отсюда открывались чудесные виды на Дублинскую бухту, горный хребет Виклоу и долину Война за ними. Хоут был полуостровом, соединенным с материком лишь узенькой полоской суши. И только эта узкая полоска соединяла будни Лу с буднями его семьи. Этот жалкий лоскуток то и дело атаковали шторма — в такие неспокойные дни Лу глядел из окна своего кабинета на бурную Лиффи и представлял себе, как яростные волны накатывают, набрасываются на несчастную полоску суши, как они лижут ее подобно языкам пламени, грозя отрезать его семью от остального мира и от него в том числе, отрезать навечно. А в хорошие деньки он бывал вместе с ними, обнимая их и защищая от злых стихий.
За его большим ухоженным садом лежала пустошь, дикая и непроходимая, поросшая лиловым вереском и высокой, по пояс, травой; тянулась она до самой Дублинской бухты. Прямо перед домом широко раскрывалась даль — зеленые просторы центральной части острова, и в ясные дни картина была просто потрясающей: как будто откуда-то с неба, с облаков до самого океана спускался колышущийся зеленый занавес. От гавани тянулся пирс, по которому Лу обожал гулять, особенно в одиночестве. Одинокие прогулки начались не сразу — ведь пирс он полюбил еще в детстве, когда родители привозили по воскресеньям в Хоут его, Марсию и старшего брата Квентина, и всякий раз, в любую погоду, будь то солнце или дождь, они гуляли по пирсу. Те дни были либо такими знойными, что даже и теперь, едва нога его ступала на пирс, во рту, казалось, возникал вкус мороженого, либо штормовыми, когда приходилось цепляться друг за друга, чтобы ветер не сдул с пирса и не унес в море.
В те дни семейных прогулок Лу обычно уходил в отдельный от всех свой собственный мир. Он становился спасателем, солдатом. Он был китом. Всем, кем только ни пожелаешь. И кем он не был. Каждая такая прогулка начиналась для него с того, что он несколько минут шел задом наперед, глядя на оставленную на стоянке машину, пока красное пятнышко ее не скрывалось из виду, а люди не превращались в пингвинов — черные точки, маячившие вдали, странно колеблющиеся, двигающиеся туда-сюда, едва различимые.
Лу до сих пор любил гулять на пирсе, этой дорожке, ведущей к спокойствию и умиротворению. Он любил разглядывать машины и дома на скалистом берегу, становившемся все туманнее, по мере того как он удалялся от суши и оказывался вровень с маяком, как и он, глядя в море и видимый морю. Здесь после долгой и утомительной рабочей недели Лу сбрасывал с себя все заботы, все беспокойства, швырял их в воду и следил, как плюхаются они прямо в волну, а затем идут на дно.