Читать интересную книгу Гимназисты - Лидия Чарская

Сиятельные брови его высокопревосходительства поднялись и сановник протянул изумленное «у-у?» И так взглянул на Юрия, точно перед ним был не Радин, ученик восьмого класса №-ой гимназии, а бенгальский тигр или ему подобное чудовище из диких лесов.

— Обо мне говорят… Про маму… Что я из-за ее поездки университет бросил! — вихрем пронеслось в голове, и он сжал зубы, заскрипев ими от нравственной боли.

— И чего в чужую душу врываются! — запротестовало его сильно, разом, вдруг забившееся сердце. Между тем сановник еще раз окинул его глазами и, снова обмакнув перо, поставил подле его пятерки жирный и сочный, крупных размеров, крест. Потом благодушно кивнул и, улыбнувшись ласково, процедил тягуче:

— Можете идти, я доволен… Я очень доволен вашим ответом, молодой человек.

Обласканный, но не радостный Радин пошел от стола. Маленький Флуг занял его место. Горячо и возбужденно доказывал юноша-еврей значение крестьянского раскрепощения 61-го года… Как всегда, волнуясь и горячась, он своей образной, красочной речью увлек слушателей. Его глаза горели… Нежный голос вибрировал, черные стрельчатые ресницы вздрагивали. Чахоточный румянец играл на впалых щеках…

Его похвалили тоже и отпустили с миром.

— Господин Каменский и господин Соврадзе! — прозвучало зловеще среди наступившей тишины.

Миша вскочил.

— С мурзой вызвали… От этого олуха подсказки не жди… Сам, как слепой, путается! — ожесточенно произнес юноша в мыслях… — А дяди все нет как нет, точно на зло, и подлая Шавка, как пиявка, впилась глазами. Шут знает что! хоть ложись на пол и умирай.

И, безнадежно махнув рукою, Миша потянулся за билетом…

— № 4! — произнес он громче, нежели следовало бы, и весь замер…

Билет был одною сплошною хронологией… События и годы… Годы и события… Сама судьба оказывалась против него — Миши…

— Ну, милушка, вывози! — мысленно произнес не на шутку струхнувший юноша и, набираясь храбрости, потянул шпаргалку.

Трах!

Резинка слабо звякнула, как струна, и оборвалась!

— Сонька, глупая, не сумела пришить как следует! — в смертельной тоске выбранил сестру Миша, — теперь уже эта дрянь (он подразумевал шпаргалку) и действовать не будет! — и тут же случайно его глаза, устремленные на круг экзаменаторов, встретились с торжествующими злыми глазками Шавки.

— И чего радуется, чучело! — снова с удовольствием выругался Миша.

А Шавка радовался на самом деле. Его щелочки-глазки с особенным наслаждением впились в этого стройного, не по годам моложавого мальчика с лукавым лицом и красивыми глазами. Он давно знал и помнил, что этот здоровый, упитанный, стройный мальчик, племянник попечителя округа, — мучитель его и злейший враг. Это он, этот розовый, хорошенький Каменский нарисовал на доске его карикатуру… Это он высмеял его на глазах всего класса, выдумав глупую историю с наградой. Все он, все он и один он!

И теперь ему, Даниле Собачкину, является прекрасный случай отомстить врагу. И он отомстит! Отомстит… О, да! Непременно! Он даже облизнулся, как кот, почуявший травлю мыши.

— А скажите, молодой человек, когда были первая, вторая и третья пуническая война? — почти задохнувшись от долго сдерживаемой радости, обратился он к Мише.

Даже капельки пота выступили на красивом, крутом и открытом лбу Каменского.

— Вот леший-то! Прямо в больное место вонзился! — мысленно негодовал он, красивыми голубыми глазами впиваясь в хитрые маленькие глазки учителя, и молчал…

Ужасное молчание!..

Оно длилось и минуту, и две и три… и целую вечность…

— Не знаете-с! гм! нехорошо, молодой человек! — своим противным голосом скрипел Шавка. — Ну-с, в таком случае… Павел Кунктатор, прозванный Медлителем, в котором году потерпел поражение?

Опять молчание…

— Господи, какая мука!

Старичок сановник нахмурил свои седые брови и смотрит на Мишу, как некогда Христос смотрел на распятого с ним о бок Варраву. А Миша молчит. Пот градом катится с его лица и капает, капает без конца на грудь мундира.

Вдруг…

Широко распахнулась дверь. И всегда довольный, розовый и сияющий Александр Нилыч Каменский, попечитель учебного округа, быстрой и легкой походкой вошел в актовый зал.

— Дядя! — чуть ли не вырвалось из груди Миши неистовым криком.

— Я, кажется, опоздал немножко! Виноват, простите! — говорил своим непринужденным довольным голосом Каменский-старший, пожимая руки экзаменаторов направо и налево.

— Дядя, милый! Как кстати! — благодарно сияя глазами, мысленно повторял Миша, чуть ли не плача от радости.

И правда кстати.

Шавка прикусил язык и, весь зеленый от злобы за неудавшееся мщение, замолк.

Теперь заговорил директор.

— А мы вашего племянничка экзаменуем как раз, ваше превосходительство, — произнес он с самою сладчайшею улыбкою по адресу попечителя и, обращаясь к Мише, произнес с снисходительною ласковостью, имевшеюся у него всегда в запасе: — Расскажите мне все, что знаете про вторую и третью пуническую войну.

— Вот-то блаженство!

Это уже Миша знал «назубок», отлично. Его звонкий молодой тенор полился, как серебряный ручеек, по зале, не умолкая ни на минуту.

— Молодец, хорошо! — произнес сановник.

— Отлично! — вторил ему директор.

— Недурно! — в тон, как-то сквозь зубы, цедил Шавка…

А Миша летел, летел, как на крыльях… Ганнибал… Муций… Кунктатор… так и реяло на его молодых, лукаво улыбающихся губах.

— Довольно-с! — процедил сановник, у которого, очевидно, от звонкого голоса юноши затрещали уши, — весьма-с, весьма-с похвальный ответ!..

И поставил Мише крупную пятерку.

Поставили по пятерке и остальные ассистенты, не желавшие отстать от его высокопревосходительства. Поставил пять и Шавка.

— Что, взял? а? — торжествуя, вихрем пронеслось в мыслях Миши. — А Соньке я все же уши нарву за то, что не сумела пришить как следует шпаргалку.

И он было зашагал к месту бодрый, сияющий и счастливый.

Но дядя-попечитель незаметным знаком подозвал его к себе.

— Учишься хорошо… А когда шалить перестанешь? — притворно сердитым голосом шепнул он племяннику, легонько ущипнув его за ухо.

— Когда умру, дядя! — не задумываясь, брякнул Миша и ласковыми смеющимися глазами окинул старика.

— Висельник! — пробурчал тот притворно-сердито, но его любящий взор, помимо воли, ласково остановился на красивом открытом лице мальчика. Ликующий и счастливый вернулся на свое место Миша.

«Бесова» хронология не подвезла… Он блестяще выдержал экзамен.

Глава XVI

На пороге новой жизни

Быстро, как в калейдоскопе, менялись события. Гимназическая жизнь, вся пестрея ими, катилась все дальше и дальше, то вспыхивая ярким фейерверком, то тянулась повседневной обычной чередою, беспокойною и все же волнующеюся суетливой нитью.

Кончился экзамен истории, сошла страшная латынь, на которой расходившаяся Шавка, почуяв свою неограниченную власть, «срезал» чуть ли не половину класса. Двойки так и посыпались, как из рога изобилия, на злосчастные головы классиков.

Срезался Каменский, срезался Соврадзе, схватил по латыни «пару» и Самсон-Бабаев.

— Соврашка! Ты что же делать-то будешь? — искренно сокрушались вокруг него ариане.

— Что дэлать буду? — невозмутимо отзывался армянин. — Первое дэло, Шавку вздую на улыце, а потом в Тыфлыс поеду и духан[11] открою… Мылосты просым!

— Дело! — иронизировали гимназисты. — А ты, Миша? — обращались они к своему любимцу.

— А я, братцы вы мои, улечу, свободный, на Рейн… Там, говорят, скала Лорлеи — чудо!.. Пальчики оближешь… Зарисовывать буду… И развалины старых замков… тоже, я вам доложу, латыни не чета. Влечет меня туда неведомая сила! — Неожиданно зазвучал его красивый тенор. — А осенью «bonjour» comment allez vous?[12] в университетском коридоре тут как тут.

— Ху-до-ж-ник! — дружески хлопали его по плечу товарищи.

— А я, господа, на лето в чемпионы! — неожиданно пробасил Самсон.

— Что? Что такое? — так и посыпалось на него со всех сторон.

— В борцы, в сад, на летнюю сцену контракт подпишу. А не то батька в магазин упрячет, пока что до университета — сахаром, чаем торговать. Слуга покорный! — лучше в борцы.

— Шавку бы тебе в противники! — засмеялся кто-то.

— Сокру-ш-шу! — страшно поводя глазами, зарычал Самсон.

Классики хохотали.

Прошла злополучная латынь. Прошла словесность. Божья Коровка осталась на высоте своего призвания… Насколько у Шавки балльник пестрел парами, настолько у благодушного Андрея Павловича он красиво разукрасился «пятерками». Даже злополучному «мурзе» поставили три с минусом вместо единицы, когда на вопрос ассистента, почему плакала Ярославна в «Слове о полку Игореве», черноглазый армянин, не задумываясь ни на минуту, брякнул: