Десять «мессершмиттов» уже приближались к четверке Паскеева.
«Паскееву нужно развернуться и идти с немцами в лобовую. Когда разойдутся на встречных курсах, его четверка сможет прорваться к бомбардировщикам. Понимает ли ведущий эту тактику? – Покрышкин с беспокойством искал его машину в разрывах облаков. – Вот и она… Отлично! Паскеев так и делает!»
Четверка «аэрокобр» действительно энергично развернулась и стала стремительно сближаться с «мессершмиттами». Вот-вот обе группы скрестят трассы.
«Все… Пора начинать… Почему он медлит?».
– Паскеев, огонь! – не выдержав, крикнул Покрышкин.
И в то же мгновение Паскеев резко отвернул и со снижением пошел в сторону Краснодара, оставляя за собой густую ленту сизого дыма. Его ведомый Козлов по инерции тоже отвернул, но вниз за командиром не пошел. Вторая пара, Речкалов со Степановым, как положено, открыли огонь и разошлись с немцами на встречных курсах.
«Он что, сдурел, что ли? Что он делает? Почему уходит? Неужели опять струсил? Бросил на произвол судьбы трех своих товарищей!» – Покрышкин не находил слов от возмущения.
Ситуация резко изменилась. Слаженные, отработанные боевые действия его шестерки секунду назад, в один миг рассыпались, как карточный домик. «Хватит возиться с этой парой, надо помогать нижним», – решил Александр и резко бросил свою машину в пике.
Но он опоздал. Самолет Козлова, потеряв управление, уже стремительно падал, а от него горкой уходил «мессершмитт».
«Все-таки подбили Козлова, сволочи!» – мелькнула в голове мысль, но он тут же переключился на другое.
– Речкалов! Пристроиться ко мне!
Тут же спохватился: «А где же Голубев? Черт, забыл его предупредить, когда делал резкий маневр. А он, видимо, не уследил, оторвался и остался один на один с парой «охотников». Те, конечно, своего не упустили. Опытные, гады!» – с горечью подумал он, но тут же в голову пришла другая мысль: «Где бомбардировщики? – Он крутанул головой: – Так, первая девятка уже приблизилась к переднему краю. Атаковать ее немедленно, заставить сбросить бомбы, не доходя до цели!»
– Речкалов! Атакуем!
Тройка краснозвездных истребителей, сделав стремительный разворот, сблизилась с бомбардировщиками и сзади, сверху открыла огонь из пушек и пулеметов. Навстречу неслись красноватые трассы немецких снарядов, но при огромной скорости сближения и под таким углом стрелки были просто не в состоянии вести прицельный огонь.
Нервы у немцев не выдержали. «Юнкерсы» начали отваливать в стороны, беспорядочно сбрасывая свои фугаски.
Рассеяв первую группу бомбардировщиков, тройка «кобр» бросилась на вторую, потом на третью. Закладывая крутые виражи, она носилась в гуще бомбардировщиков, не выходя наверх, не позволяя «мессершмиттам» включиться в бой. Те в растерянности шныряли вверху, ожидая, когда же бомбардировщики очистят небо и русские останутся одни. И они дождались своего.
«Трое против десяти. И боеприпасы на исходе. А бензин? Бензин еще есть… Значит, придется драться». – Покрышкин почувствовал неприятный холодок в груди.
Но «мессеры» неожиданно стали разворачиваться и неспешно потянулись на запад. Оглянувшись, он увидел приближающуюся группу наших истребителей, вызванную «Тигром». От сердца отлегло, теперь можно было возвращаться домой. Они свое задание выполнили.
…Гриша Чувашкин с тревогой всматривался в горизонт. Вот, наконец, показались три точки, через мгновение над аэродромом на бреющем прошли три «кобры». Первой шла машина под номером тринадцать. «Кого же нет? Паскеев давно вернулся. Значит, сбили двоих», – с беспокойством прикидывал Григорий. Потом он вместе с другими техниками стремительно побежал навстречу заруливающим на стоянку самолетам.
Пока он добежал, Покрышкин уже освободился от парашюта и реглана и, надев свой «блинчик» на голову, легко спрыгнул с крыла на землю.
– Паскеев с Голубевым дома? – отрывисто спросил командир, едва механик приблизился. По всему чувствовалось, что напряжение боя его еще не оставило.
– Паскеев прилетел, а Голубева нет.
– Дай закурить!
Покрышкин взял из протянутой пачки беломорину, быстрым, точным движением прикурил и с наслаждением затянулся.
– А Козлов? – растерянно спросил Гриша.
– Нету Козлова. Сбили его фашисты. Что случилось с машиной Паскеева?
– Говорит, что заклинило мотор… – как-то неуверенно начал объяснять Чувашкин, но Покрышкин его прервал:
– Ладно, потом!
Они направились к стоявшим в стороне летчикам.
«Что же все-таки произошло? – размышлял Александр. – Долго держал режим форсажа, и не выдержал мотор? Такое бывает. А может, струсил и сделал специально?.. Война преображает людей. Вон Колесников, до войны был лихач, бесшабашный парень, постоянно получал взыскания за недисциплинированность, а пришла пора испытаний, и он стал одним из лучших пилотов в полку.
И тот же Воронцов, всегда считался солидным, авторитетным офицером, а с началом боевых действий перед каждым полетом стал как мальчик волноваться, выпрашивать у техников стаканчик спирта для храбрости. Под Изюмом струсил, бросил меня в бою… Теперь «устроился» комиссаром эскадрильи…»
Саша всегда помнил, как первое время ему тоже становилось страшно, когда в полете натыкался на стену ослепительных вспышек от разрывов зенитных снарядов или когда, обернувшись, обнаруживал нависающее над собой желтое рыло «мессершмитта». Разве к такому привыкнешь, да еще когда почувствуешь тупые удары пуль в бронеспинку сиденья или в корпус самолета.
Сколько раз перед вылетом он подавлял в себе эту проклятую, сидящую словно заноза в подсознании мысль: «А вдруг собьют? А вдруг подожгут?» Он подавлял эту подлую мыслишку тем, что начинал злиться на себя, на нее, и она, словно пугаясь, исчезала. Этому научил его первый командир эскадрильи Атрашкевич незадолго до своей геройской гибели во время налета на Бельцы. «Каждому страшно, – говорил комэск. – И тебе, и мне, и Грише Речкалову, летающему на «чайке». Но ты сумей держать свою голову холодной. Сохранишь спокойствие – значит, твое счастье. Потеряешь – значит, конец!»
Постепенно Покрышкин нашел противоядие от этих подлых мыслишек: он научился не думать ни о чем постороннем, ни на миг не отвлекаться в бою от управления самолетом и использования оружия. Сосредоточиться только на одном, твердил он себе, как сбить противника и сделать это толково, без потерь. Боевые вылеты он стал расценивать как работу – тяжелую, изнурительную, изматывающую, но жизненно неизбежную и необходимую. Другого просто не дано. «Я чернорабочий войны – сбил сегодня противника, значит, поработал хорошо. Если сбили меня – значит, я работал небрежно, что-то упустил, прошляпил. Буду работать хорошо – никто меня не собьет».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});