Читать интересную книгу Июль, июнь, май - Алексей Бакулин

— Так! Это нам танцевали, а сейчас нам споют! Друзья дорогие, певица начинающая, трусит феноменально! — вы уж её поддержите…

Все тотчас великодушно захлопали, но Славик продолжал:

— Да подождите, не сейчас! Её ещё на сцене нет! Это всего лишь я, — прошу не путать! Вот сейчас она выйдет… вот сейчас, сию секунду… и вот тогда уж поаплодируйте как следует! А главное, не надо болтать, пока она поёт! Это к вам, молодые люди, относится, да… Человек впервые выступает, — сделайте так, чтобы это выступление было самым счастливым воспоминанием в её жизни! Она бы и сама вас об этом попросила, но стесняется, бедная, поэтому я и вынужден за неё распинаться… Короче, встречайте!.. АЛИНА АПОЛЛОНОВА! Прошу, прошу…

В общем, ничего особенного он не сказал, и держался не особенно артистично, но что-то в нём было такое внушительное, что любое слово, сорвавшееся с его уст, доходило зрителям до самых печёнок. Все сразу как-то подтянулись, глянули друг на друга со значением и приготовились слушать.

А что за Алина Аполлонова? В первый момент я вообразил было, что это какая-то престарелая труженица областной эстрады, а потом-то понял! Это они Шурку так обозвали: Александру сократили до Алины, а фамилию произвели от Аполлона Григорьева. И вот она сама выходит в длинном, тёмном платье, густо нарумяненная по бледным щекам, улыбающаяся с некоторым ехидством, дескать: нате-ка, выкусите, не ждали меня, — а я вот она!

Она размашисто подошла к микрофону, цапнула его на лету, словно мышку сова и, не дожидаясь гитары (Пупсик только ещё высунул нос из-за кулис) запела «Очи чёрные». Народ, несколько напуганный славиковой речью, заметно приободрился: всё же звучало нечто знакомое.

Что и говорить: пела Петровна хорошо, — только сейчас я в этом убедился в полной мере. Не то чтобы это профессиональное пение, — откуда профессионализму-то взяться? — но именно это и привлекало: и то, что держалась она слегка скованно, и то, что голос у неё немного дрожал, и то, что за всем этим смущением чувствовалась настоящая страсть, которая просто боится развернуться в полную силу. Где-то к середине песни робость ушла, и закончила Петровна просто замечательно. Обрадованный народ щедро похлопал певице, думая, что на этом всё и кончится. Но вышло не так. Петровна тут же завела следующую песню, — тот самый романс, который я уже слышал в ДК, — потом ещё одну, потом и третью; не без удивления узнал я в них заумные стихи из моего жёлтого западно-европейского сборника. Публика, в общем, в претензии не была, я тоже слушал с удовольствием и параллельно пытался разгадать загадку, всё время мучившую меня в Песочном парке: куда деваются опавшие сосновые иглы и шишки, почему песок под соснами всегда чист, — ведь за столько лет должны же были скопиться целые горы хвойного перегноя. Кто мне это объяснит? Покамест никто не сумел…

Когда Петровна затянула пятую песню, народ слегка расслабился, начал шушукать, кое-кто побежал за пивом, на скамейках образовались многочисленные свободные места, все вспомнили, что праздник концертом не ограничивается. Я тоже хотел уйти, но прислушался к словам пятой песни и решил остаться. Петровна пела всё того же Аполлона Григорьева, «К Лавинии»:

«Для себя мы не просим покояИ не ждём ничего от судьбы,И к небесному своду мы двоеНе пошлём бесполезной мольбы…»

Пожалуй, это было действительно хорошо, — я имею в виду песню. Пожалуй, это было слишком хорошо, для выступления в парке перед отдыхающей публикой; Пупсик расстарался, выводя прихотливые цыганские рулады на маленькой, расписанной под Хохлому гитаре; Петровна, наконец, полностью овладела своим голосом, и теперь заставляла его порхать по-птичьи в ясном июльском воздухе, — печальная такая птичка, очень красивой, изысканной расцветки, хотя и мрачноватой слегка, — однако народ уже устал, и слушал вполуха. Из-за кулис выглядывали Славик с Томой, Славик рассерженно поглядывал на часы, Тома сдержанно усмехалась. Потом, не дожидаясь последнего аккорда, Тома вышла вперёд, встала рядом с Петровной, поаплодировала ей, ещё не успевшей закрыть рот, выхватила из рук микрофон и объявила:

— Замечательно! Целый концерт в концерте! Ну а теперь поблагодарим молодую певицу, и пусть мастерицы из нашего свирского дома быта познакомят с вас с новой коллекцией летних платьев…

В первые секунды Петровна, ещё не пришедшая в себя после пения, молча слушала Тому, но оцепенение её продолжалось не долго. Она тихо взрычала: «Куда лезешь-то?..», выцарапала микрофон у Томы и с силой ткнула красавицу ладонью в плечо:

— Куда лезешь? А? Куда лезешь? Что ты руки-то распускаешь? Ты, коза линючая! Я здесь пою! А ты куда прёшь? А?..

С каждым таким возгласом, разносимым динамиками по всему парку, — больше! по всему городу! — Петровна подталкивала Тому к краю эстрады. Изумлённая, испуганная Тома не сопротивляясь, но шаг за шагом, путаясь в длинном подоле белого, нарядного платья, отступала к роковой черте. Самое ужасное заключалось в том, что Славик, стоя возле кулисы, смотрел на всё это безобразие с видом заинтересованного зрителя и не трогался с места. Наконец, Петровна, свирепо прошептав в микрофон: «Всё! Вали отсюда!..» — столкнула соперницу со сцены. Тома взмахнула руками и с тихим криком: «Вячеслав!..» упала на руки столпившихся под сценой парней, давно готовых спасти несчастную, но не решавшихся ввязываться в драку.

— Вот так вот! — с силой сказала Петровна, глянув сверху вниз на поверженную врагиню. — И сейчас никаких новых платьев не будет, а продолжаем наш концерт. Давай, Пупсик, что-нибудь весёлое!

Пупсик равнодушно заиграл что-то весёлое, Петровна пустилась в пляс, запела что-то залихватское; зрители заволновались, — кто-то принялся радостно отбивать ладонями ритм, кто-то громко возроптал; я видел, как Славик тихо и настойчиво внушает что-то подоспевшим милиционерам, я видел, как Рулецкий, презрительно усмехнувшись, по-верблюжьи побрёл в сторону пивного лотка, — но на большее меня не хватило, я развернулся и пошёл домой. И всю эту долгую дорогу до дома, — от репродуктора до репродуктора меня преследовала разухабистая «Малиновка» в исполнении Алины Аполлоновой. Некуда было скрыться от этих ликующих воплей, просто некуда.

16

Прошло несколько дней. Я не выходил из дома. Я валялся на диване, читал старые университетские учебники по высшей математике, я смотрел по телевизору сериалы — один тупее другого, — я ничего не готовил, и жил только на чае с чёрным хлебом. Как-то вечером я позвонил Славику в ДК, — он тут же снял трубку и торопливо закричал:

— Кто?.. Это ты, Дроныч?.. Нет, нет, извини! Сегодня уезжаем! Через два часа, да! Прямо в Анапу, — всё уже готово. Всё здорово, всё отлично! Ты в парке на концерте был? Ну! — это кино и немцы! Как я с милицией разобрался, — сам не понимаю! Сидела бы сейчас на нарах вместо фестиваля. А что жена?.. Твоё-то какое дело? Разберёмся, как-нибудь, ты за нас не страдай душой. Что она не поймёт? — она толковая тётенька, она понимает, что такое производственная необходимость. Короче всё, пора собираться, пока! Пожелай нам всё, что полагается… А что Петровна? Она прекрасно себя чувствует, полна сил, рвётся в бой! Так что ты и за неё не волнуйся. Жди нас с победой, брат Эдисон!

И ещё два дня я провалялся на диване, — а лето шло, июль шёл, и, хотя он шёл, но время остановилось, — как всегда в этом бесконечном месяце, который всякий раз кажется не просто вершиной лета, но целью всей мировой истории, — века сменялись веками для того, чтобы достичь июля и, ликуя, возлечь на его тёплых, благоуханных полянах.

17

На третий день в дверь позвонили. Я открыл. На пороге, в перламутровых сумерках побелённой лестничной площадки, стояла Тома, светясь длинными, серебряными волосами.

— Входите! — закричал я, едва лишь узнал свою гостью. По идее я должен был онеметь, долго подбирать слова, краснеть, — и я очень боялся такой своей реакции, а потому, едва лишь понял, что предо мной стоит сама Тома, тут же выпалил первое, что пришло в голову. К сожалению, больше туда уже ничего не приходило.

— Простите, — сказала Тома и вошла.

— Э… вот сюда… Рад… Я понимаю… Я тоже… Мне… Но я рад вас видеть. Вы правильно сделали, что пришли.

Последние слова мне понравились, и я решил считать, что фраза в целом вышла удачной.

— Простите, — повторила она. — Его ведь нет здесь?

— Нет, нет! — я отрицательно замахал руками. — Нет! Они уже знаете, где!.. Они уже на Юге! В этой, как её… Забыл… На Всероссийский Поп-Фестиваль поехали. Ещё позавчера.

— Я, собственно, знала, что его здесь нет… Простите. Сама не знаю, зачем пришла. Хочется его искать по всему городу… Такое чувство, будто он где-то у нас, не уехал никуда… Я знаю, знаю, что уехал, я вас не подозреваю ни в чём… Просто такое ощущение неотвязное…