Читать интересную книгу Боратынский - А Песков

На дворе овечка спит, Хорошохонько лежит, Баю-баюшки-баю. Не упрямится она. Но послушна и смирна Щиплет ходючи траву На зеленом на лугу, Баю-баюшки-баю. Весела почти всегда, И не плачет никогда.

Там, в этой или другой такой же песенке, было про злого волчка, который ходит вокруг коровки и, когда она перестанет быть послушной, он ее ухватит и съест. Как бы дать волчку кусок говядины, чтобы он, сытый, убежал оттуда и коровке не надо было бы его бояться? Зачем ей бояться, если она такая послушная?

1805

Мария Андреевна Боратынская (Машурок) вышла замуж: за Ивана Давыдовича Панчулидзева — отличнейшего человека. Александра Федоровна принесла в феврале третьего сына: Льва — по-домашнему Вавычку. Аврам Андреевич ссорился с губернатором Кошелевым: то был редкий проходимец. Богдан Андреевич вышел в отставку вице-адмиралом. Дети росли. Бубинька учился читать и писать.

15 июня 1805.

Очень давно, дражайший батюшка, мы не имеем от вас никакого известия, что нас чрезмерно тревожит. Я сам виноват, что долго к вам не писал. Но я с лишком 40 дней был болен и едва после оного бродить начинаю. — Каждую весну я сию дань плачу. Лихорадки жестокие у нас не переводятся. Еще до сих пор не могу привыкнуть к сему климату; но как быть, надобно привыкать. — Забот еще новых мое предводительство, которое мне очень наскучило, а особливо служить с таким начальником губернии, который вместо ссылки сюда определен, в Тамбов. То чего доброго ожидать от такого помощника. — Но полно об оном.

Слава богу, мы все здоровы теперь, и дети наши. Бубинька уже выучился грамоте и теперь пишет. У него благодаря бога понятие очень хорошее, и мы, игравши с ним, его учим. — Мы выписали учителя, которого мы ждем из Петербурга. — Вот как скоро все растет и спеет! Давно ли ползали? Теперь ходят, бегают, учатся.

У нас весна очень поздно наступила; корму генерально у всех недостало, даже и у самих нас. От того много все пострадали, даже начался падеж на лошадей (самое важнейшее в хозяйственной части), но взятыми скорыми мерами не дали ему распространиться — теперь все прекратилось. — Хлебы нежатые хороши, но мороз в исходе мая много попортил; однако начали справляться. — Вот 7-й год засухами хлеб портит, ожидаем дождика, авось, будет. — Будем ожидать с нетерпеливостию, дражайший батюшка, известий о вашем здоровье и с глубочайшим нашим к вам высокопочитанием и преданностию пребудем покорнейшие дети

Аврам и Александра Боратынские.

* * *

Зря сетовал Аврам Андреевич на засухи. Лето выдалось неровное — с холодами и грозами. Солнце, казалось, навсегда было заслонено серой мутной пеленой; под этой пеленой стремили свой полег рваные сизые тучи, содрогавшиеся от холодного ветра, торопящегося выстудить землю до времени. Но пелена рассеивалась, быстро теплело, через день становилось жарко, душно, и те рваные тучи, согнанные ветром с севера на юг, видимо, возвращались теперь на свое место там, на севере. Они шли медленно, и сначала молча; затем с разных сторон начинало грохать нечеловечески гулко, и потом, как будто речка Вяжля, выгнувшись где-то за степью дугой, взошла на небо и сквозь тучи выливалась обратно, возвращаясь в свое русло, — такие были редкие проливные грозы. Видимо, ветер ждал этих туч сразу за северным краем степи, потому что на следующий день они, как разбитое турецкое войско, поодиночке летели снова под холодными запеленутыми небесами туда, на юг, откуда пришли с победным грохотом день назад.

* * *

1-го сентября в Петербурге объявили манифест о войне с Бонапартом. До губернии манифест касался не прямо: не Бонапарт нас воевал, а мы Бонапарта, и ничего военного в Тамбове не предвиделось, кроме рекрутского набора. Но этим тягучим делом заниматься должно было именно губернскому предводителю. Аврам Андреевич взял с собою в Тамбов Бубиньку. Александре Федоровне он писал по приезде:

"Теперь утро, и я только осмотрелся — скажу тебе, что мы доехали очень хорошо. Мне даже жаль, что ты не могла видеть и слышать все его вопросы! Он даже до того расспрашивал, что сам останавливался отдыхать, жалуясь, что у него губы и язык болят. Он Тамбов в воображении своем и садом и зверем или какой-нибудь рекою, словом, я очень много дивился на его воображение. Он несколько раз по дороге доставал свой рубль и тут-то было у него богатое воображение. Он провожает глазами каждую телегу и бегает из окошка в окошко смотреть. — Я посылаю к вам гостинца: 10 арбузов, 16 дуль и бочонок винограду".

* * *

В Тамбове Авраму Андреевичу было не до сына. Недобор рекрутов, подлые глаза губернатора, вести одна другой беспокойнее, поступавшие из-за границы, — вот что занимало ум Аврама Андреевича (за границей наших били, и под Австерлицем было потеряно сражение). Аврам Андреевич надеялся к новому году быть назад в Вяжлю — не вышло: "Что мне сказать о себе? Досадно, скучно, вот все. — Ах, когда я доберусь до мирного своего крова! И нет надежды к тебе быть… — Бубу наш еще не скучает и очень весел, но и он часто уже начинает разговаривать о возвратном нашем вояже".

К новому году Аврам Андреевич отправил сына домой.

1806

Тамбов. 10 генваря 1806.

Имею честь поздравить вас, дражайший батюшка, с новым годом, и желаем и просим бога, чтоб вы получили новые силы и здоровье, которое для нас всего драгоценнее. — Теперь у вас почти все наши; уделите, дражайший батюшка, и нам сие удовольствие отпуском сестры. Мы не смеем думать так для нас благоприятно, чтобы вы к нам приехали; но кажется мне, сама натура и самое время благоприятствуют, дав нам необыкновенно теплую и смирную зиму, которой еще никогда такой не бывало. — Ах, если бы и то исполнилось, то это было бы верх нашего благополучия.

Я все живу в Тамбове; по-прежнему с губернатором мы так ладны, как кошка с собакой. Грыземся беспрестанно. Я положил по крайней мере от него не отставать; а кто кого возьмет, мы после увидим, — при всем том очень скучно и неприятно так жить, но что делать, как лучше нельзя.

Мы все, слава богу, здоровы, но только должность моя меня разлучает и с женою и с детьми; однако и они меня иногда посещают. Вот все, дражайший батюшка, что здесь хорошего, но у нас в Вяжле лучше гораздо здешнего. Я за то порукою. — С глубочайшим высокопочитанием к вам и преданностию пребуду навсегда ваш, милостивый государь батюшка, покорнейший сын

Аврам Боратынский.

* * *

Губернатор Кошелев сочинил на губернского предводителя Боратынского рапорт, и скоро ябеда дошла до цели. Но в Петербурге Аврама Андреевича знали. Знала не только вечная Катерина Ивановна, знали не только прежние гатчинские сослуживцы, не только Мария Феодоровна, — знал государь, некогда, будучи только наследником, имевший частое сношение с командиром Гатчинской команды. Разумеется, на добрую память государя невозможно надеяться, ибо тут все дело в том, как дело представить. На крайний случай в Петербурге были два важных лица — невысоко стоявших, но много разумевших в тонкостях ведения спорных дел: Михайло Иванович Полетика, муж покойной Lise, и Григорий Иванович Вилламов, брат второй близкой подруги Александры Федоровны — Lise Ланской, жившей ныне по замужестве в Тамбовской же губернии, в Талинке (сын Ланской Paul был, кажется, одногодок Бубиньки, и, верно, они вместе играли, когда Боратынские гостили в Талинке, а Ланские в Вяжле).

И ябеды Кошелева натолкнулись в Петербурге на жалобы Аврама Андреевича. Разумеется, доносы губернатора благодаря некоторой ловкости, с коей оные пускаются в ход, оказались правдивее, и Авраму Андреевичу срочно пришлось ехать в октябре в Петербург — спасать свою честь. С ним вместе отправилась Александра Федоровна, а с нею, видимо, и Катерина Федоровна. На их место прибыл Богдан Андреевич, впервые приняв ролю степного помещика и попечителя невинных ребенков (их было уже пятеро — с весны жил младенец Федор). Конечно, при детях оставался и кто-то из женщин — вероятно, Катерина Андреевна — Катинька, младшая сестра Боратынских.

Богдан Андреевич начал хозяйствовать в Вяжле с того, что усмотрев великий обман, происшедший от немца управляющего, посадил того под караул и, если не прибил, то уж обругал немцем и канальей, по меньшей мере. Богдан Андреевич, как все Боратынские, бывал вспыльчив и бешен, но, как все братья, был сушим bon vivant [Добрый малый (фр.).]: он любил, когда все весело и хорошо, и не любил, когда плохо и печально.

Каждую неделю он писал брату в Петербург отчеты о здравии порученного ему семейства.

* * *

5 ноября 1806 года. Вяжля.

Любезнейшие братец и милая сестрица. По отъезде вашем и до сих пор милые и любезнейшие малюточки ваши, а теперь и наши, слава богу здоровы, веселы и покойны, чему мы все более всего рады. — Милый Вавычка час от часу становится любезнее, забавнее и живее — он как скоро приходит с верху, то тотчас и кричит: "Дядя Таляк, дядя Таляк, дай табачку". Таляк значит толстяк, и он его так живо и свободно произносит, что я никак ему ни в чем не могу отказать, а при том и несколько раз поцеловать. — Бубинька ведет себя очень хорошо и учится весьма успешно, за что отнесите вы свою признательность г. Боргезу, который поистине того достоин. — Любезная сестрица, я уверен, что вы точно то найдете по приезде своем, как я вам написал. Словом, я разговариваю с г. Боргезом посредством милого Бубиньки, которому всегда приказываю мой разговор перевести. И так он старается исполнять мою просьбу и вместе приказание, так порядочно и с такой охотой ему переводит по-французски, а мне по-русски, чего я никак в такое короткое время ожидать не мог. — Прощайте и верьте, что я ваш преданный брат и друг