– Ура! – закричали все, и она – звонче всех.
– Шурка, молодчина, все-таки пришла! – полезла к ней целоваться Пирогова, внимание всех было переключено на только что вошедшую. Да, вовремя она, эффект почти театральный получился...
– С таким трудом, – смеясь, объясняла счастливая Шурочка. – Не с кем ребенка было оставить, я была просто в отчаянии.
– Золотая ты наша! – Пирогова опять бросилась ее тормошить. – С собой бы взяла.
– Да ты что! Это же такой Терминатор...
Катя, бывшая Варшавская, принялась мне рассказывать о своем сынишке, но я опять ничего не слышала. Это был не вечер, а сплошной адреналин! Серж Мельников, во все глаза глядя на Шурочку, медленно пробирался к ней сквозь толпу, и что-то такое было в нем, что вызвало во мне прежнее бессильное разочарование.
– Ты смотри-ка, – подтолкнула меня локтем Катя, – старая любовь не ржавеет.
– О чем ты?
– Я о Сережке и Шурочке. Они же расстались после школы, а теперь, видишь... просто пожирают друг друга глазами.
– Но у нее ребенок... Разве она не замужем?
Катя посмотрела на меня с изумлением:
– Дорогая, ребенок и без мужа может родиться!
После первого общего тоста присутствующие разбились на небольшие группки, а я опять выскользнула из-за стола, с трудом отбившись от любезного Юрочки.
В дамской комнате я сполоснула лицо холодной водой, потом принялась пудриться. Зеркало отразило мое высокомерное, раздраженное личико.
«Ну и черт с ними! – в сердцах думала я. – Старая любовь не ржавеет. И он по-прежнему без ума от Шурочки... Надо выбросить из головы все эти бредни. Кончено. Серж Мельников для меня умер. Завтра пойдем с Митей подавать заявление в ЗАГС. Нет, завтра воскресенье, придется на той неделе...»
Я подмигнула себе, повернулась в профиль и оглядела костюм. Удачное приобретение, мне повезло.
И в этот момент появилась Шурочка. Она не успела заметить меня в суматохе и теперь, когда наши взгляды вдруг столкнулись в зеркале, вздрогнула и побледнела – яркий румянец стремительно исчез с ее по-прежнему очень симпатичного личика.
Не поворачиваясь, я довольно развязно сказала ее отражению:
– Шурочка, как я рада...
– Танита! – Она оглядела меня с ног до головы, не в силах скрыть в первую минуту встречи изумление и зависть. Я даже посочувствовала ей мысленно, что до сих пор она так и не научилась владеть собой.
Наконец она очнулась – это была уже прежняя очаровательная Шурочка, которую все любили. И с детской непосредственностью, немного наигранной, правда, она восхищенно воскликнула:
– До чего же забавные пуговицы у тебя!
– И это все, что ты можешь сказать мне после десяти лет разлуки? – шутливо уколола я ее.
– Нет, я просто в восторге от тебя. Да и все в восторге... – наконец нашла она верный тон и теперь говорила со мной как старая добрая приятельница. – Танюша, дорогая, ты из тех женщин, которые со временем становятся все лучше и лучше! Я слышала, ты у нас кинозвезда?
– Да, снялась случайно в одном фильме у... – Я назвала фамилию режиссера.
– Ну уж, не верю я в случайности, – скептически поджала она губки.
– Ты работаешь?
– Да, но моя должность звучит очень банально – я зубной врач.
– У тебя ребенок? Мальчик, девочка?
– Сын. – Она улыбнулась довольно. – Витюшка. Ему шесть лет...
– Прекрасно! – искренне восхитилась я. – А кто муж? Кто тот счастливец, которому досталась самая красивая девушка нашего класса?
Я не могла не задать этот вопрос, хотя ответ на него уже знала. Шурочка, глядя мне прямо в глаза, ответила очень просто:
– Я не замужем. И никогда не была.
– Счастливая! – Я вздохнула. – Я была два раза, и не слишком удачно. Детей нет пока...
Шурочка после этих моих слов заметно помягчела, расслабилась и произнесла так мягко, так дружески, что мне очень захотелось поверить в ее теплые чувства ко мне:
– Эх, Танита, нам ли быть в печали! Девушки мы видные, интересные, все у нас еще впереди!
– Сережка Мельников даже в лице переменился, когда тебя увидел, – поделилась я своим наблюдением.
– Да? – Она как-то вяло пожала плечами, хотя я ждала от нее совсем другой реакции. – Мы с ним давно расстались, кажется, сразу после школы. Юношеская любовь – она только на время юности, потом исчезает без следа. Как подростковые угри...
– Зато теперь вы два вполне взрослых самостоятельных человека, и есть шанс...
Она посмотрела на меня с любопытством.
– Возможно. Идем, а то весь вечер здесь проболтаем. Стоп, я же хотела подкрасить губы!
В зале веселье шло полным ходом. Шампанское уже выпили, и теперь на столах почетное место занимала водка. Борька Мусатов, скинув пиджак, лихо отплясывал «Яблочко» – когда-то ему довелось служить во флоте. Потом музыка сменилась, и танцевать принялись почти все присутствующие. Я выпила для куража стопку, и в это время ко мне подскочил Андрей Грибов – его имя наконец всплыло в моей памяти.
– Храбрая женщина, – сказал он, глядя, как я, не поморщившись, заедаю водку оливкой. – Станцуем?
Я протянула ему руку, и мы вошли в круг. Бывшие одноклассницы томно извивались под музыку, Мусатов упорно отплясывал «Яблочко». Ребята больше болтали, сбившись в кучу.
Андрей Грибов был очень хорош. Он и раньше был всеобщим любимцем, но сейчас его мужской шарм был сильнее в сто раз. Не очень высокий, но какой-то удивительно ладный, статный, с зачесанными назад черными волосами и короткой стильной щетинкой на щеках, он глядел на меня бесстыдными, нежными глазами – до такой степени порочными, что это уже было за пределами человеческой морали и потому осуждению не подлежало. Весь в черном, в черной водолазке...
Следующей была когда-то очень модная песенка на испанском языке, что-то про «мучачу» и «амор». Латиноамериканская музыка мне нравилась. Помнится, в одном спектакле я плясала на сцене лихую самбу под похожую мелодию.
Быстро почувствовав, что я двигаюсь очень уверенно, Андрей вытянул меня в центр круга, резко развернул, наклонил назад, потом закрутил в своих руках, как волчок. Это было какое-то безумие – я выделывала такие коленца, которые позволяла себе изобразить только на сцене, играя знойную Пакиту.
Набежал еще народ – все стояли вокруг, хлопали в ладоши, раскрасневшийся Мусатов орал что-то подбадривающее. Мне уже все было нипочем – я танцевала, не отрывая глаз от страстного лица Грибова.
Под конец он так лихо и так ловко опрокинул меня назад через колено, что я чуть не встала на мостик, мои волосы коснулись пола. Все завизжали, Грибов рывком поднял меня и прижал к себе. Танец кончился.
Я подошла к столу выпить чего-нибудь освежающего – было очень жарко. За мной шли Грибов и Фогельсон. Три девицы – Ленка-толстая, Ленка-в-очках и бывшая Варшавская – вопили что-то неразборчивое, Мусатов требовал, чтобы я станцевала и с ним. Но я не могла говорить, а только отмахнулась от всех, жадно глотая апельсиновый сок.