В дверях представитель машин остановился… Обернулся ко мне и сказал:
— Не предложить ли вам хорошенькую «американку»?3
Я вспыхнул до корней волос и принужденно засмеялся.
— Кого?
— «Американку»! Очень хорошая «американка». Вы ее работой будете довольны. Попробуйте, не понравится — заберу обратно.
— Вы и этим делом занимаетесь? — проворчал я, с омерзением глядя на этого разнузданного человека. — Нечего сказать — нравы!
— Что? Может быть, у вас уже есть «американка»? Может быть, и не одна?
— Прощайте, — грубо сказал я. — У меня есть жена, милостивый государь! Нам с вами не о чем больше разговаривать!
Я проклинаю свое ложное самолюбие, которое отравляет мне жизнь. Что стоило бы сразу спросить у моего гостя — какой тип гимнастической машины он называет ротационной машиной?.. Тогда не пропал бы у меня час прекрасного рабочего времени, в течение которого можно было бы написать какуюнибудь действительно хорошую вещь…
Душа общества
Когда вошел в столовую маленький Жорж, супруги очень обрадовались.
— Жоржик! — воскликнул Балтахин. — Душа общества! Очень рад вас видеть…
— Миленький Жоржик! — захлопала в ладоши Елена Ивановна. — Вот-то прелесть, что вы пришли…
Неизвестно почему Балтахин назвал Жоржа душой общества… Наоборот, Жоржик был маленький скромный человек, с вечно потупленным взором и застенчивостью в движениях. Весь он был эластичный, мягкий, деликатный, и, если на румяных устах его появлялась изредка улыбка, он сейчас же и гасил ее, пряча в нависших ярко-рыжих усах.
Его все любили за эту мягкость и деликатность.
Он уселся за стол, придвинул к себе стакан чаю, благожелательно взглянул из-под опущенных век на супругов Балтахиных.
— Вот, Жоржик, — сказал Балтахин. — Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.
— Ай-я-яй, — покачал головой Жоржик. — Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить?
— Да ведь мне же скорей со стороны видно — ревнив он или не ревнив, — засмеялась Елена Ивановна.
— Положим, это верно, — мягко сказал Жоржик. — Действительно, со стороны виднее…
— Со стороны? Да позвольте… Если я в себе чувствую отсутствие ревности, если ее нет — вот, понимаете, — нет! Хоть ты что хочешь делай — нет ее, да и только… Как же меня хотят убедить в таком случае, что она есть?
— Да, — сказал Жоржик, обращаясь к Елене Ивановне. — Как же так можно убеждать человека?
— Он просто не отдает себе отчета!
— Да что вы! Это нехорошо. Разве можно не отдавать себе отчета?
— Кто, я? Я не отдаю себе отчета?
— Можно, — сказала Елена Ивановна.
Жоржик подтвердил:
— Можно.
Балтахин пожал плечами.
— Какая чепуха! Это все равно, если бы у меня не болел зуб, а ты бы стала уверять, что у меня зуб болит… Это ведь одно и то же…
— Конечно, одно и то же, — кивнул головой Жоржик.
— Ну, так вот… Значит, вы, Жоржик, согласны со мной, что ревность, как чувство субъективное, скорее всего может чувствоваться мною — ревнующим или неревнующим, — чем другими…
— Понятно, — задумчиво сказал Жоржик. — Это ясно как день.
— Да ведь он, — обратилась Балтахина к Жоржику, — может думать, что ничего не чувствует, а на самом деле в глубине души будет раздираем муками ревности.
— Да что вы? — покачал головой Жоржик. — Неужели он такой?
— Уверяю вас — такой.
— Это нехорошо, — огорчился Жоржик.
— Ну вот поговорите с этой женщиной, — воскликнул Балтахин. — Она больше меня знает: раздирает меня внутри что-нибудь или нет?..
— В самом деле, — сказал Жоржик. — Откуда вы можете это знать?
— Ах! — нетерпеливо махнул рукой Балтахин. — Женщина всегда останется женщиной!
— Да уж… это так. Эти женщины — действительно… женская логика.
— Ну вот! Ты видишь — почему же Жоржик меня понимает, а ты не можешь понять?..
— Почему? — воскликнула обиженная немного жена. — Да потому, что я тебя уже давно раскусила.
— Ага! — сказал Жоржик. — Значит, вас раскусили? Ишь ты… Его раскусили, а он сидит как ни в чем не бывало.
— Ты? Ты?! Меня раскусила? — воскликнул разгоряченный Балтахин. — Ну, знаешь ли…
— Да уж, знаете ли, — возмущенно вздернул плечами Жоржик. — Это действительно…
— Ты?! Меня?!
— Пожалуйста, без патетических восклицаний… Да! Я тебя раскусила. Ха-ха… Подумаешь, какая загадочная натура… Почему же в таком случае ты не отпустил меня на лето в имение к Кандауровым?
— А-а, батенька, — воскликнул Жоржик. — Так вот оно что? Значит, вы ее не отпустили к Кандауровым?
— Да… представьте себе, Жоржик… Я уверена — он не отпустил меня потому, что туда съезжается на лето много молодежи, студентов. Как вам это нравится?
— Возмутительно, — вздернул плечами Жоржик.
— Ну, скажите вы, человек беспристрастный! Если бы вы были женаты, как он, неужели вы бы не отпустили меня на лето куда-нибудь?
— Что вы! — сказал Жоржик. — За кого вы меня считаете. Конечно бы отпустил.
— Вот вы и поговорите с ней! — стукнул кулаком по столу Балтахин. — Она уверена, что я не отпустил ее, потому что ревную к каким-то молокососам?! Как вам это понравится?
— Кому же это может понравиться? — сочувственно сказал Жоржик. — Нравиться тут нечему.
— Ага! Вот видишь… Это в твоей голове, может быть, студенты занимают какое-нибудь место, а я, матушка моя, человек серьезный!
— Глупо! — раздраженно сказала жена. — Не забывай, что ты говоришь при постороннем человеке.
— Да, действительно… — сказал Жоржик. — Такие вещи при постороннем немножко не того.
— Ну, Жоржик, знаете, если я вижу человека, который говорит идиотские абсурды, — я и при постороннем замечу ему это…
— Спасибо за комплимент, — злобно вскричала Елена Ивановна. — Заслужила… Стоило выходить за такого человека замуж, отдавать ему жизнь…
— А в самом деле? — спросил Жоржик, оживляясь. — Зачем вы это сделали? Охота была…
— Да уж спросите… Клялся меня на руках носить, под золотым колпаком держать…
— Вот тебе… — меланхолически прошептал Жоржик. — То клялся и то и другое сделать, а потом обманул… Ох эти мужья…
— Выслушайте меня, Жоржик, — крикнул муж, цепляясь за его руки. — Ради бога… Вы должны меня понять. Она, эта вот женщина, говорит, что я клялся на руках ее носить… Да! Может быть, это и было… Но если человек мечтал носить на руках всю жизнь любимое существо, а у него потом на руках оказался мешок с отрубями, как он должен поступить?
— Ясное дело — как, — мужественно, не колеблясь, сказал Жоржик.
— Если я мешок с отрубями, — захлебываясь от слез вскричала жена, — то что же ты такое?! Что он такое, Жоржик?
— Он? — презрительно взглянув на мужа, переспросил Жоржик.
— Да, он… Мужчина… Рыцарь! Способны были бы вы, Жоржик, даже не любя женщину, назвать ее мешком с отрубями?..
— Что вы, что вы!
— А способны были бы вы, Жоржик, — воскликнул Балтахин, — жить бок о бок с нелепой женщиной и выслушивать ежедневно ее благоглупости?..
— Трудновато… — ответил Жоржик. — Это уж, знаете, нужно ангельское терпение…
— Ты вот как говоришь? — сверкая глазами и дрожа от возмущения, воскликнула жена. — Почему же ты в таком случае не разведешься со мной?
— А в самом деле, Владимир Васильич?.. Почему бы…
— Ты спрашиваешь, почему я с тобой не разведусь? Ты меня спрашиваешь — почему? Как вам, Жоржик, понравится этот вопрос?
— Да уж… вопросец…
Жена ударила кулаком по сухарнице.
— А я тебе скажу, почему ты со мной не разведешься… Потому, что через полчаса по уходе Жоржика будешь валяться у меня в ногах и просить прощения!..
— Неужели вы это сделаете? — изумился Жоржик.
— Конечно, сделает! Будет уверять в своей любви, плакать, говорить, что жить без меня не может…
— Однако… поступочки, — пожал плечами Жоржик.
— Што-сс? И вы серьезно думаете, Жоржик, что я это сделаю? Так я тебе скажу, кто ты такая: ты психопатка, больная манией величия!! Неужели вы этого не замечаете?
— Подлец! — крикнула жена и, закрыв лицо носовым платком, выбежала в другую комнату.
— Да… — сказал Жоржик. — Действительно, ваше положение тяжелое. Ну, я пойду домой. До свиданья.
— Всего хорошего, Жоржик. Заходите… Я так рад видеть вас.
— Жо-о-оржик! — донесся из другой комнаты голос Елены Ивановны. — Идите-ка сюда.
— Что прикажете? — спросил Жоржик, входя к ней.
— Ну, Жоржик? Как вы назовете эту жизнь?
— Да как же: ад!
— Можно ужиться с этим слабоумным ипохондриком?
— Ну, уж знаете — это трудно. Не очень-то уживешься тут.