Читать интересную книгу «Люди в верности надежные…». Татарские муфтияты и государство в России (XVIII–XXI века) - Ренат Ирикович Беккин

им запрещалось заниматься миссионерской деятельностью[183].

К категории «терпимых непризнанных» религий относились представители различных толков и согласий в старообрядчестве. Принадлежность к этой категории предполагала большие ограничения для последователей религии в таких вопросах, как строительство культовых зданий, занятие государственных должностей и т. д. Такая строгость по отношению к старообрядцам может быть объяснена тем, что они были серьезными конкурентами Синодальной церкви, поскольку значительная часть русского населения империи тайно придерживалась «старой веры»[184].

Среди «непризнанных нетерпимых» религий были различные христианские секты – хлысты, скопцы, молокане, духоборы и т. д.[185] Их приверженцы подвергались уголовному преследованию, которое ограничивало их личную свободу, а не только свободу вероисповедания.

Таким образом, государство как регулятор религиозного рынка ставило его участников в заведомо неравное положение. Синодальной церкви был предоставлен статус монополии, в то время как другие фирмы были существенно ограничены в том, что касается распространения религиозного продукта. Реформированное (никонианское) православие как государственная религия имело привилегированный статус и как таковое охранялось законом. Переход из православия в другую религию был запрещен и влек за собой уголовное наказание[186]. При этом государство поощряло переход последователей инославных и иноверческих вероисповеданий в православие.

Создание ОМДС стало радикальным шагом, изменившим всю систему иерархии в мусульманской умме России. Государство выстраивало принципиально иную систему отношений с исламом, чем та, которая существовала со второй половины XVI в. До учреждения муфтията в Уфе в России не было единого мусульманского религиозного центра. Иерархическая структура в среде служителей исламского культа в Российской империи не выходила за границы определенной общины, и «подчинение решениям того или иного улема – знатока богословия, исламского предания и этико-правовых норм (шариата) зависело исключительно от его личного авторитета, обусловленного уровнем знаний и образом жизни»[187].

С конца XVI в. в некоторых мусульманских регионах стали формироваться религиозные центры, возглавляемые ахунами[188]. Ахуны контролировали деятельность низших служителей исламского культа (например, обеспечивали правильное исполнение религиозных обрядов), толковали шариат, разрешали споры о супружеской собственности, рассматривали различные споры между мусульманами и последователями других религий[189]. Ахуны также действовали в качестве посредников между властями и верующими[190].

Религиозную жизнь Волго-Уральского региона со второй половины XVI до конца XVIII в. было трудно представить без так называемых абызов. Слово «абыз» (от искаженного арабского «хафиз» – человек, знающий Коран наизусть) употреблялось в XVIII в. для обозначения любого образованного мусульманина[191]. Абызы были местными интеллектуалами и занимали различные должности, от секретарей и переводчиков до служителей культа. В последнем случае абыз избирался самой мусульманской общиной. После падения Казанского ханства в 1552–1557 гг. абызы, многие из которых были суфиями, служили своеобразными хранителями исламских традиций и выступали в качестве консолидирующего элемента для жителей замкнутых сельских общин. Абызы подчинялись ахунам.

Правительство пыталось выстроить взаимовыгодные отношения с отдельными ахунами и абызами. К середине XVIII в. в Петербурге поняли, что необходимо установить другую систему взаимодействия государства с ‘улама’. В 1736 г., во время одного из башкирских восстаний, императрица Анна Иоанновна издала указ о сокращении количества ахунов в Волго-Уральском регионе до четырех, по одному в каждой из четырех существовавших административно-территориальных единиц (даруг). Ахуны продолжали избираться представителями верующих, но их кандидатуры должны были утверждаться в Уфе, после чего они приносили присягу на верность монарху[192]. Инициатором этого преобразования был статский советник И. К. Кириллов (1689–1737), глава Оренбургской экспедиции.

Регламентирование количества служителей культа касалось не только ислама. Так, в 1741 г. был издан указ, согласно которому утверждался штат буддийского духовенства, включавший 150 лам (монахов), освобожденных от уплаты податей и исполнения повинностей. Однако в дальнейшем реальное количество лам расходилось с тем, которое предписывал закон[193].

Регламентация количества служителей культа не означала признания той или иной религии, но была одним из важнейших шагов в этом направлении. Вмешиваясь в дела управления религиозными общинами, государство неизбежно должно было взять на себя и решение других вопросов, связанных с обеспечением их деятельности.

Несмотря на регламентацию государством количества и порядка утверждения в должности служителей исламского культа, полностью поставить ‘улама’ под свой контроль имперским бюрократам не удалось. Ахуны и другие мусульманские религиозные деятели продолжали опираться не на поддержку правительства, а на собственный авторитет среди верующих. Это обстоятельство, во-первых, ослабляло контроль государства над религиозной жизнью мусульман, а во-вторых, представляло потенциальную угрозу, поскольку в случае волнений харизматические лидеры могли возглавить бунт против власти. Так произошло, например, в 1755 г., когда поднялось восстание башкир и мещеряков под предводительством Батырши, носившего титул ахуна[194]. В таких условиях в интересах государства было создать бюрократическую структуру во главе с муфтием, от которого требовалось быть и духовным лидером, и чиновником, проводником интересов правительства среди мусульман России и соседних стран[195].

Мусульманский богослов, муфтий Ризаэтдин Фахретдин считал, что одной из основных целей правительства при создании ОМДС было «оставить без силы [т. е. без влияния. – Р. Б.] не имеющих официального статуса улемов, оказавшихся под скипетром России»[196].

Государство боролось с любыми проявлениями неформального (нелицензированного) религиозного лидерства; оно взяло на себя функцию определять, кто является богословом, а кто нет. Игельстром ясно выразил эту идею, полагая, что в результате создания муфтията и формирования системы назначения на религиозные должности мусульман должны быть «уничтожены негодные духовные ранги, те ученые, которые, как известно, сами себя называют улема»[197]. Другими словами, российское государство фактически попыталось присвоить себе функцию высшей религиозной власти для мусульман.

Неслучайно, как только такое намерение со стороны представителей власти стало очевидным, оно было воспринято некоторыми мусульманскими религиозными деятелями крайне негативно. Первый муфтий Мухамеджан (Мухаммад-джан) Хусаинов (1756–1824) столкнулся с активным противодействием со стороны абызов, значительная часть которых отказалась признать власть муфтията и принять назначенных мулл. Это сопротивление ОМДС было названо «движением абызов»[198]. Оно сошло на нет только в начале XIX в., когда позиции официального духовенства укрепились. В Волго-Уральском регионе «движение абызов» частично трансформировалось в ишанизм[199].

Если применить подход Макса Вебера к движению абызов, противостоявшему назначаемым (указным) муллам, то мы обнаружим столкновение двух противоположных типов легитимного господства: харизматического и бюрократического. Первый был представлен абызами, а затем ишанами, второй – муфтием, заседателями ОМДС и назначенными (указными) муллами. В первой половине XIX в., особенно во время правления Николая I, ‘улама’, обладавшие харизматическими качествами, постепенно были заменены религиозными бюрократами.

Лояльность к правительству предполагала и выполнение мусульманскими религиозными деятелями иногда весьма деликатных поручений. Например, второй муфтий Духовного собрания в Уфе Габдессалям Габдрахимов (1765–1840) занимался шпионской деятельностью, еще когда служил ахуном. Оренбургский военный губернатор Г. С. Волконский обратился к властям Санкт-Петербурга с ходатайством о награждении