Читать интересную книгу Мама, я жулика люблю! - Наталия Медведева

— Тебе всех, Наташка, жалко, кроме меня.

— Интересно, за что же тебя жалеть надо? Здоровый мужик! Вон у тебя зубы какие огромные, как у осла, только белые, ха-ха!

Александр вдавливает меня в решетку, и я кричу, испугавшись осла.

— Вот! Это ты на осла похожа — орешь так же, губы оттопыриваешь и упрямая, как осел. Ослик ты!

Сначала была корова, потом хвостик, теперь ослик. А Дача Ковалевского — настоящий живой уголок, по школьному определению. Сенечка-безрукий гордо расхаживает по своему владению. Двор с такой же жестяной, как и наша времяночка, кабинкой душа посередине. Дом, увитый плющом, а рядом почему-то грядки с луком зеленым. Чтобы пожить на море какие-то пару недель, надо прописываться. Но Сенечка даже не спросил у Сашки документов. Тем лучше — Александр не паспорт взял, а военный билет. Младший лейтенант он всего. Но командовать любит. В голосе всегда повелительные интонации. Даже имя когда произносит — «Наташа», — и дальше должен последовать приказ.

* * *

Времяночка такая узенькая, что две казарменные коечки вместе не соединить. Сашка сидит на своей и доедает нашу неизменную яичницу, кусочком хлеба собирает расплывшийся белок со сковороды. Сопли. Или сперма. Ненавижу яйца! Скоро надо будет ехать в город и покупать билеты на поезд. В Ленинград возвращаться. В семью, в школу… Страшно! А вдруг меня не в школу, а на работу отправят? В булочную к Зосиной мамаше… Сашка пообещал проводить меня в школу первого сентября.

— Ты еще не все ногти съела? Могу тебе свои предложить…

Когда я нервничаю, то всегда ногти кусаю. С детства привычка. Но тогда это объяснялось глистами. Мать пичкала меня таблетками, а я грызла ногти до крови. Мой брат тогда жил с нами — я совсем маленькая была, он еще даже в армию не пошел. Мы как-то вечером собирались уже ужинать. Я стояла у большого стола, который был выше меня. И вдруг я почувствовала у себя в штанишках, на мне такие тепленькие штанишки в цветочек были надеты, что-то шевелящееся. Я засунула руку в штанишки и вытащила из них прямо на тарелку — глиста. Длинный и тонкий глист! Мой брат ударил меня и не стал ужинать. Я разрыдалась, и мама успокаивала меня. А мне так обидно было…

— Саша, а в Одессе лучше одеваются, чем в Ленинграде. Все бабы на платформах!

— Жулики!

У меня чуть не вырвалось: «А ты не жулик разве?» Но он бы ответил, как моей маме, что то, чем он занимается, за границей называется «бизнес», а человек — «бизнесмен».

Я ложусь в узенькую кровать рядом со своим «бизнесменом». И когда он уже во мне, я открываю глаза и вижу его. Его качающееся надо мной тело, закушенные губы, напряженные мышцы, и мне хочется завизжать и заплакать от восторга. Еби, еби меня! Будь во мне. Мне так радостно быть в твоей власти. Дать тебе властвовать. Это ведь я тебе даю.

15

Мы вернулись в Ленинград. Мужчины в белых рубахах с закатанными выше локтей рукавами, женщины в цветастых бесформенных платьях с желтыми подтеками под мышками стукали кулаками по полосатым шарам, потрясали ими над ухом. Арбузы продавали на всех углах.

Все спешили. Всех было много. Много загорелых лиц. Бабок с детьми. Они шли из универмагов, где покупали новые портфели, школьные дневники для новых двоек и замечаний родителям. Кучки толпились у автоматов с газированной водой. Там был всего один стакан. Ожидающие с нетерпением смотрели на уже пьющего: «Поторопитесь, гражданин, всем пить охота!» Вода капала с подбородка на рубашку.

Даже в окно «моей» комнаты, той, что выходит во двор, влетал шум города, прощающегося с летом. Было время обеденного перерыва. Мы сидели с Александром на диване. Рядом на полу лежали сетки с помидорами, грушами, огурцами. Мы покупали их на маленьких станциях, прямо из окна поезда.

Вошла мама. Улыбнулась. Встала у пианино.

— Здравствуйте, Маргарита Васильевна. Вы прекрасно выглядите. Загорели.

Да, мама была загорелая, с блеском в глазах.

— Ну я не так, как вы, конечно, загорела… Провели вы меня, черти! Небось, голодные! На одной любви не проживешь. Мясо тоже надо кушать. Ох, худющие какие!

Она вышла — наверняка пошла на кухню готовить. Александр стал собираться.

Я увидела его из окна бабушкиной комнаты: он перебегал переулок.

— Ну что, дочь моя, может, ты поделишься со мной своими, вашими, планами?

Мама сидела за столом и ела «супчик».

— Мамуль, ну чего ты? Ты же записала меня в школу. Пойду завтра на медосмотр. Буду в школу ходить…

Из арки двора, на противоположной стороне переулка, вышла Ольга. Тоже вернулась. «Ооо-ля!» Она посмотрела вверх, замахала рукой. Потом повернула руку тыльной стороной ко мне, пряча на ладошке большой палец, — придет в четыре.

— Ты должна вернуться в свою среду. Учиться, а не ублажать Сашу по ночам. Я уезжаю на дачу и надеюсь, что ты сама себя в школу соберешь. Не заставляй меня не спать и переживать о тебе каждую минуту.

Она опять в мире с Валентином. Воблу ему с пивом везет. Я подошла к ней, когда она уже выходила из квартиры.

— Мамочка, спасибо тебе. Ты не волнуйся, мамика.

Я обняла ее. С какой радостью она прижала меня к себе! Как обрадовалась она, что я к ней подошла. Сама она будто боялась. Она беззвучно заплакала.

— Гуленька моя, доченька. Дай-то Бог, чтобы все было хорошо.

Соседи тоже вернулись. Ирина Яковлевна, которая нянчила меня, когда ни бабушки, ни мамы не бывало дома, как-то бочком прошмыгнула мимо меня в коридоре. Пролепетала что-то про мой загар. Я пошла в ванную. Сбрила волосики под мышками. Сашка смеялся, говорил: «Как пиписька!» — тыкаясь своим членом под мышку. Он, наверное, тоже ванну принимал. И грязи, наверное, было не меньше. Серые клочья на стенках. Пляж Дачи Ковалевского, соль Черного моря, пот любви на узкой кровати.

Пришла Ольга, и мы стояли перед зеркалом, разглядывая себя.

— Наташка, ты — как негритос!

Обычно она всегда более загорелая, чем я. Я никогда не завидовала ей, но порой считала, что все ей незаслуженно. Из-за того что у нее и мама, и папа, она каждый год ездит отдыхать с ними на юг. На Кавказ они все время ездят. Опять она в себя кого-то влюбила. На этот раз в Абхазии. Я была уже чуть выше Ольги, худее. Ее круглые щеки сделались совсем шарами. Отъелась на шашлыках.

— Ну, как ты сможешь ходить в школу, Наташка? Я просто не представляю тебя за партой!

Мы пили белое вино, принесенное Ольгой, курили. Конечно, в такой ситуации трудно представить себя в школе. Может, Ольга видела во мне какую-то перемену? Ну да — у меня вот даже сиськи выросли! Точно в это же время года, только нам было по двенадцать, мы встретились после летних каникул, и я с завистью смотрела на подпрыгивающие Ольгины сисеньки. У меня были какие-то прыщики. Мы носились по улицам, и под красную футболочку я засовывала кусочки ваты. Ольга хохотала, и мы забегали в парадное, потому что эти шарики то и дело сползали вниз.

— Ольга, а что с Зосей, ты ее не видела?

Ольга сидела нога на ногу. Золотистые волосики поблескивали на загорелой ноге. На слишком спортивной ноге.

— Ой, у Зоси такая лажа вышла! Она наконец-то забеременела, а мамаша ее — дура! — заставила аборт делать. И как! Повела к какой-то тетке на дом. Зося стала рассказывать подробности, как она сначала должна была выдуть литр водяры, чтобы боли не чувствовать, но я уши заткнула. Гадость какая-то! И она тоже должна в школу возвращаться. Бляди, не могли ее на тройки вытянуть!

Ольга рассказывала про рестораны, ночные бары с «клевыми» ребятами. У грузина, который в нее влюбился, была американская машина «форд». Мне было неловко сказать, что ни в Сочи, ни в Одессе в ресторане я не была. Я врала, придумывала, и так увлеклась, что самой стало потом обидно. Но, может, я своим обманом защищала нашу с Александром любовь от Ольгиных насмешек? Все равно она бы не восторгалась моим рассказом о ежике, найденном в одну из наших ночных прогулок на дорожке. Разве это роман?! «Форд» — это да! Я бы хотела на «форде» поездить, но и ежика, ежика тоже!

Я стояла у дверей квартиры и ждала, пока Ольга сядет в лифт.

— Всегда у вас темнотища на лестнице, Наташка. Я стала ее пугать, прячась за дверью. Она просила подождать.

— А вот ты, Олечка, меня не ждала! Помнишь?

Ольга загромыхала дверью пришедшего лифта и стала оправдываться.

— Я сама боялась! Что я, смелее тебя? Ну пока, до завтра.

Она обманывала меня. Нам по одиннадцать тогда было. Вечерами мы возвращались из Юсуповского сада с катка. Ей-то что, у нее во дворе всегда бабки на скамейке сидят допоздна, парадное ярким светом освещается. Я боялась на лифте ехать, мне казалось, он обязательно между этажами застрянет! Я бежала по лестнице, окликала ее. Громко, чтобы каких-нибудь дядек пугать. А она мне не отвечала снизу. Ее там не было. Ей не могло быть страшно — там внизу всегда был свет, мимо парадного люди ходили. Ей лень было. И тогда, не слыша ее ответа, я начинала петь во весь голос: «Взвейтесь кострами, си-иние ночи! Мы, пионеры, — дети рабочих!»