средний пальцы надежно лежали в подпальцевых выемка рукояти. Большой и указательный слегка придерживали рукоять ножа, прихватывали тыльник. Казалось бы, почему не захватить нож всей рукой? Полным хватом? Ведь так крепче и надежней! Ан нет. Нож в руке Геннадия был зажат обратным хватом, лезвием наружу, и именно мизинцем и безымянным. Расслабленный средний во время жесткого прореза усиливал хват. А большой и указательный давали гибкость кисти, фиксируя при необходимости навершие рукояти, тыльника. Именно поэтому бойцы, занимающиеся ножевым боем, жмут кистевой эспандер пальцами. Особое внимание уделяется сжимание резинового бублика мизинцем и безымянным. При таком хвате можно было, прижав лезвие к предплечью, защищаться им, как маленьким щитком. Безбоязнено принимая на предплечье рубящие удары. Вообще, любые удары предметами. Нож играл в руке Гены, как часть конечности, и оказавшись сбоку от шеи, клинок нанёс порез справа налево снаружи вовнутрь круговым движением. Геннадий не собирался убивать своего оппонента. Просто технические действия и движения, привитые когда-то во время обучения, выполнялись на уровне рефлексов. И оказавшись в критической ситуации, его мозг не размышлял, а тупо включил запомненные рефлекторные движения, выполняемые когда-то сотнями и тысячами повторений. Тем самым защитив тело и себя от гибели.
Однако последнее финальное действие Геннадий осмыслил и изменив траекторию, решил нанести так называемый Гражданский порез. Когда нож круговым движением рассекает висок и кожу на лбу. Кровь обильно заливает глаз или глаза и ввергает в шок, но это не смертельно. Отсюда название. Однако по какой-то необъяснимой сверхъестественной причине клинок сам мгновенно вернулся к заданной изначально фатальный траектории, и рассек шею от позвоночного столба до кадыка. Нанеся Боевой порез, а не Гражданский. Но клинок, видимо, решил, что этого мало. И на обратном движении воткнулся в лопаточно-ключечный треугольник, вскользь зацепив клавикулу. Причём, не замедлившись, преодолевая сопротивление тела, а ускорившись, что просто-таки шокировала Гену. Кисть во время этого движения самопроизвольно разжалась, отказываясь от происходящего. Однако клинок продолжил движение и вошёл в тело полностью по самую гарду, наколов перикард. Этим движением, сверху вниз, скользнув ножом по клавикуле, как бы по опоре, убивали своих врагов бойцы военной разведки. Когда-то это был их фирменный почерк.
— А не надо было гитару ломать.
Прокомментировал последнюю фазу движения Стофелев. Он подхватил Геннадия, готового упасть в обморок от увиденного. От сделанного им, от совершенного им убийства обычного человека. Не на войне, и не по приказу. Подхватил и потащил прочь от детской площадки.
Свернули за угол дома и вышли к трамвайным путям.
Геннадий сидел на остановке, тупо уставившись в трамвайной рельс. Он пребывал в какой-то прострации. В руке была бутылка с минеральной водой.
— Блевать не будешь? Не в первый же раз. Сейчас посидим, подышим воздухом и поедем потихоньку. Мне надо одного человечка проведать. Он в больничке, в психиатрической. Как раз напротив конечный остановки трамвая, на Болотниковской. Может знаешь? Нет? А и ладно.
Ты же, вроде, должен был привыкнуть к виду крови?
— К виду-да. К запаху-нет. Кислятиной воняет неприятно. Когда её много. На армейских складах, где бочки с капустой и вечнозелеными помидорами стояли, та же вонь.
— Говорят, вроде, шахидам, которых поймали, уши отрезают. Зачем?
— Чтобы Всевышний не смог в райские кущи вытащить за уши. А отрезав одно ухо, дают понять правоверному, что дорога в рай под большим вопросом. Но это не на всех действует. Есть более радикальные варианты. Помню, одного джигита, главаря банды, не могли допросить. Боль терпит. Любую. А спецпрепарата с собой не было. И зубы ему выбили, ключицу прикладом сломали, яйца всмятку. И ухо одно отрезали. Ни хрена! Молчит, урод. И смеётся нам в лицо. Банда где-то рядом зашкерилась, нельзя было её на равнину выпускать. Отправил я срочно ребят во главе с парнишкой одним, контрактником. Он старшим головняка у меня ходил. Слышал, он здесь, в Москве сейчас, в учебном заведении трудится. Так и не виделись по сей день…Давно это было, ещё во Вторую Чеченскую…Я со своими не вижусь совсем, не люблю я этих воспоминаний. Вот он притащил шкуру свиную. Где уж он её раздобыл, не знаю, не спрашивал. И лопату. Снайпером был у меня в группе. Всё рассказы смешные сочинял, веселил бойцов…Так вот… Завернули мы этого джигита, борца с гяурами, в шкуру, связали и закапывать стали. Живьём. Он зарыдал и сказал, всё, что нам нужно, расскажет. Попросил, чтоб из шкуры вытащили, и после допроса сразу убили. Шкуру засыпали, допросили. Он сам лёг на землю, лицом вниз, в сторону Мекки головой. И парнишка этот, снайпер, ему эНэР лезвием к шее приставил. Опёрся коленкой ему в спину. И придерживая нож левой рукой за гарду, правой ладошкой хлопнул по тыльнику. Смерть мгновенная, без мучений и без свиной шкуры. Как и обещали… Открыли ему дорогу в их райские кущи.
— Прикольно. А потом?
— Что потом? Всё, как обычно. Кровь спустили, чтоб не пачкаться. Голову этот снайпер ему отрезал. Лопату в спину вогнал. И башку на черенок насадил.
— В назидание другим?
— Чтоб издалека местные мирняки увидели и до заката похоронили. Мы слово держим…
— Пришёл в себя?
Гена кивнул. Чувствовал он себя отвратительно, понимая, что влип по самые уши. Не боясь судебного преследования, нет. Он оборонялся. В его душе шла борьба добра со злом. белого и чёрного. Светлых божественных сил с тёмными дьявольскими. И занять какое-то промежуточное положение, как раньше, он уже не мог. Когда-то кто-то, он не помнил, сказал ему одну простую вещь. Невозможно усидеть голой задницей на заборе из заточенных прутьев. С одной стороны, которого всё светлое и чистое, а с другой тёмное и потустороннее. И надо либо спрыгнуть быстро, либо ты сам свалишься. Вопрос. Куда? Стофелев попытался отвлечь его от тяжких раздумий своими отвлеченными вопросами.
— Скажи мне, Гена. Ты должен знать. Я слышал, вроде всё снаряжение и акваланги бывают из немагнитных материалов? Зачем или для чего?
Геннадий поднял голову. Стофелев стоял напротив него чуть боком и крутил в пальцах какую-то безделушку, как гипнотезер. Это был Дрейдл, волчок. Которым иудейские дети играют на Хануку. Он хочет оторвать его от тяжелых мыслей, от реальности. Хочет, чтобы мозг переключился, проанализировал вопрос. И включилась память, её ПЗУ ячейки. Гена посмотрел, как завороженный на эту безделушку, и начал отвечать, переключившись с травмирующих психику размышлений на вытащенную из памяти информацию. Он объяснял обстоятельно, как бы читая лекцию студентам. Самое основное и необходимое, без лишней шелухи.
— На первом занятии во время вводного урока по