Читать интересную книгу Иначе жить не стоит - Вера Кетлинская

И вот уже вынесены из клети носилки. Кто? Чей?

Сотни глаз впились в лицо того, кто лежал на них. А затем толпа зашевелилась и расступилась, пропуская вперед ту, которой всего нужнее. И женщина в голубом платочке одна пробежала по двору и без крика склонилась над черным от угольной пыли лицом, подрагивающим в такт покачиванию носилок. Глаза раненого приоткрылись, черные губы раздвинулись, силясь что-то сказать. Женщина всхлипнула, положила руку на черный лоб и пошла рядом, плача от боли и от радости: жив! И вся толпа перевела дыхание: жив.

Вторые носилки.

Кузьма Иванович шел сбоку. Весь в угле и в поту, он тяжело, неотступно шел сбоку, стиснув губы и глядя прямо перед собой. Иногда он спотыкался на неровностях двора, выправлял шаг и снова шел в ногу с санитарами, глядя прямо перед собой.

Его губы дрогнули, когда он увидел жену, дрогнули и снова окаменели.

Кузьминишна на цыпочках пробежала по двору, беззвучно вскрикнула и упала на неподвижное тело того, кто был ее сыном.

Санитары опустили носилки. Кузьминишна быстрыми руками огладила голову, лицо, плечи сына и припала к холодеющему телу.

— Ксюша!.. Ксюша!.. Ксюша! — звал Кузьма Иванович.

Палька стоял рядом и не отрываясь смотрел на искаженное судорогой, окровавленное лицо друга. На секунду в памяти возникли две слившиеся фигуры у калитки, блаженное лицо живого, счастливого Вовки, его робкий ответ: «Выходит… А что?»

— Мамо, мамочка! — плача, повторяла Люба.

Кузьминишна оттолкнула дочь, оттолкнула мужа и врача. Ее руки оторвались от перекладин, расправили и пригладили спекшиеся от крови волосы, платком отерли уголь и кровь со лба и щек сына.

— Берите носилки, — приказал санитарам врач.

Ничего не слыша, Кузьминишна все гладила, оправляла, прибирала родное бездыханное тело. Кузьма Иванович отвернулся, засопел носом, смежил веки. По черному лицу покатились слезы, оставляя белые бороздки.

И тогда Палька решительно подхватил и поднял Кузьминишну. Крепко держа ее и прижимая к себе, он впервые вспомнил о сестре. Она сегодня работает в ночь, а с утра на велосипеде поехала купаться. Как сообщить ей и что с нею делать?..

Но в это время сомкнувшаяся вокруг носилок толпа снова раздвинулась как по команде. По узкому проходу бежала Катерина. В красном сарафане, таком чудовищно праздничном в эту минуту, она бежала напрямик к своему горю. Добежав, с разбегу остановилась над самыми носилками. Ее руки взлетели и сцепились у горла.

— Да покричи, покричи! — не выдержав ее молчания, выдохнула какая-то женщина и попыталась обнять ее.

Катерина повела плечом, скидывая чужую руку, и продолжала стоять, сцепив руки у самого горла.

— Берите носилки! — крикнул врач и согнутым пальцем вытер глаза.

Санитары подняли носилки и понесли их, обходя застывшую на месте Катерину.

— Катерина, пойдем, ну, пойдем! — бормотал Палька, топчась рядом с нею.

Вынесли третьи носилки. Женский вопль встретил их.

От этого вопля Катерина очнулась, безразлично отвернулась от чужого горя, рванулась туда, где санитары уже вдвигали носилки в санитарную машину… Плечом отодвинула брата и стремительно пошла прочь от людей — излишне твердой походкой, в праздничном красном сарафане, все так же сцепив руки у горла.

8

Инженер Катенин проснулся. По тусклым щелям между занавесями Катенин понял, что еще рано, и торопливо закрыл глаза, удерживая сон. Но мысль уже работала по-дневному. Уснуть не удастся. Его разбудило… Что? Не звук извне, не привычка, нет, что-то тревожило, мешало.

Он повернулся на спину и постарался вспомнить — что. Перебирал новости, рассказанные женой и дочерью вчера вечером, когда он вернулся из Донбасса. Новости были мелкие, обыденные. Обычно все, связанное с дочерью, вызывало у него тревогу, но вчера Люда выглядела превосходно, а самый подозрительный поклонник — майор — уехал в летние лагеря, так что и тут никаких страхов не было. Катя? Но что могло случиться с Катей? Вот она посапывает рядом, и все в ней знакомо, привычно и мило. На службе, в управлении техники безопасности? Но и там все в порядке. Несколько дней назад он очень волновался из-за аварии на одной из шахт, по дороге в Донецк представлял себе разные неприятности. Грозная комиссия, созданная для расследования, могла раздуть упущения, которые всегда обнаруживаются после аварии… Выводы комиссии были благоприятные для Катенина, а привлечение профессора Русаковского к разработке методов предупреждения взрывов газа было его заслугой. Так что же?

Похороны погибших… Да, это тяжко. Он всегда старался избежать похорон, но на этот раз пришлось присутствовать. Тысячи людей шли за красными гробами. Шахтерский оркестр неумело играл траурные марши. Над холмиками непросохшей земли плакали жены, матери, ребятишки… Катенину запомнилась девушка, неподвижно стоявшая над могилой самого молодого из погибших. Кто она: жена, невеста? Она не плакала, и от этого ее горе выглядело еще страшнее.

Там, на кладбище, в его памяти ожил давний день, когда он практикантом начал работать в шахте. Ранним утром, в сером полумраке, он шел в толпе молчаливых шахтеров, выделяясь новой чистой робой. Он чувствовал себя чужим среди этих черных теней и обрадовался, когда увидел светлую домотканую робу такого же, как и он, новичка. Катенин спросил как можно солидней: «Что, братец, первый раз идешь?» У парня было курносое деревенское лицо, светлые глаза под белесым чубом. «Впервой. Оженился недавно, мы сами бедные и невесту взяли из бедных, по любви. Поработаю до весны, сколочу денег, купим корову…»

Они расстались у клети. Страшной показалась Катенину шахта: теперь и представить себе трудно шахтерский труд в те годы, когда ни механизации, ни техники безопасности не было, — дикий труд кайлом, на карачках или лежа, в черных, душных недрах земли… Среди дня прозвучал сигнал тревоги. Катенин побежал к месту обвала, хотя больше всего ему хотелось бежать вон из шахты. И первое, что он увидел в мутном свете шахтерских ламп, были торчавшие из-под обвала ноги в светлой, еще не испачканной робе…

Вернувшись осенью домой, Катенин признался своему другу Арону Цильштейну: сделал ошибку, не полюбил и не полюблю свою профессию. Арон сказал со свойственной ему прямолинейностью: «А ты думал, шахта — рай? Конечно, можно переменить профессию и самому избежать этого ада, но я бы добивался, чтоб ада не было ни для кого!» Арон и не мог ответить иначе. Катенин избегал политики, его желания были скромней: кончить Горный институт, стать инженером, жениться на Кате. Он этого добился. Арон повлиял на него только в одном: Катенин отказался от протекции отца-профессора, желавшего оставить сына при себе, и поехал с молодой женой в Донбасс. Годы были трудные: война, потом революция, гражданская война, разруха… Где-то в самом центре революционных боев мотался Арон. Катенин воспринимал все происходящее из глубины своего маленького дорогого мирка — Катя и крошечная Люда. Все его помыслы были направлены на то, чтобы обеспечить незыблемость этого мирка. Чем только не занимался он в то время! Когда началось восстановление угольной промышленности, Катенин вернулся на шахту. Он избегал и большевиков с их агитацией, и всяких контрреволюционеров и саботажников, которых тогда хватало, работал со свойственной ему добросовестностью.

И вдруг его увлекли темпы работ и огромные начинания по охране труда, по технике безопасности, по механизации угледобычи. Он написал Арону, узнав, что друг юности работает в Москве: «Вы (он имел в виду — большевики) хотите все пропитать политикой, а я делаю для народа самое главное — улучшаю труд, практически работаю для того, чтобы ликвидировать „ад“, помнишь давний разговор?» Арон ответил: «Узнаю старого скептика и приветствую, но ведь это „политика“ дала тебе возможность заниматься ликвидацией „ада“. Будешь в Москве, приходи, вспомним прошлое и поговорим о будущем». Арон стал крупным специалистом по газогенераторам, его имя мелькало в технических журналах. А Катенин? Устал ли он, начал ли стареть?.. Какая-то вялость сковала его, особенно после того, как Люда заболела воспалением легких и Катя взбунтовалась: хватит донецкой пылью дышать!

Он добился перевода в Харьков, в управление. Работа отошла на второй план. Семья — в этом была вся жизнь. Люда, ее занятия музыкой, ее хрупкое здоровье, ее капризы… Иногда он горько задумывался: жизнь перевалила за половину, а чего-то самого главного так и не сделал. Правда, в последние годы ощущение неполноценности, незавершенности приходило к нему все реже.

Но именно оно разбудило его сегодня.

«Да, да, да! Я еще могу что-то сделать. Что?»

Вчера ночью, лежа в постели, он рассказал Кате о похоронах погибших шахтеров.

— Но что же делать? — сказала Катя, вздыхая. — Под землей не убережешься. Ты же сам говорил, что какой-то процент непредусмотренной опасности неизбежен.