Читать интересную книгу Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

— Что я должна понимать?

— «Скрипка — и немного грустно». Есть такое стихотворение у кого-то. У меня это случилось сегодня. Впервые в жизни. А я не так уж молод. Четвертый десяток на днях распечатал.

— Любишь стихи?

— Любил когда-то… Откуда у тебя такой акцент, будто ты не русская?

— Я русская, только выросла в Польше.

— Почему тебя называют принцессой?

— Потому что я и есть принцесса. Вернее, графиня.

— Так я и думал, — насупился Никита. — И все же повторяю приглашение.

— Не отстанешь, да?

— Конечно. Это рок. — Он осторожно обнял девушку за плечи и поцеловал в губы. У Аниты подогнулись колени, но она вежливо ответила на поцелуй. Софья Борисовна наблюдала за ними через стеклянную дверь. В отдалении Гоша и Леха смущенно потупились…

Из «Кукушки», хотя была уже ночь, Никита отправился к Жеке Коломейцу: километра два вдоль побережья, потом крутой подъем в гору. Как он и предполагал, Жека еще не спал, они с Валенком пили водку в баньке. Сидели, как патриции, в белых простынях. На узком дощатом столике нехитрая закуска: груда ранней черешни, буханка черняги и полукружье сыра. Зато бутылка водки большая, литровая — и наполовину пустая. Друзья пожурили его за поздний приход, и Жека налил штрафную чашку.

— Где шатался-то? Небось по девкам бегал? — Жека женился пять лет назад, у него по дому уже шустрили два карапуза-погодка, и он искренне осуждал своих друзей за склонность к случайным связям. Цитируя самые разные источники, он убедительно доказывал, что только семейный мужчина, народивший детей и построивший дом, имеет право на звание человека. Дом, приземистый кирпичный особнячок в глубине абрикосовой рощицы, он, правда, купил готовый, но баньку действительно соорудил сам, оттого она, видно, и кренилась на левый бок, как Пизанская башня. В ней, в этой просторной баньке они все трое провели много счастливых часов.

Никита выпил штрафную до дна, и Валенок пододвинул ему сыр и хлеб.

— У девок не был, — ответил он Жеке, передохнув. — На концерте был в «Музыкальной шкатулке».

— Ого! — удивился Жека. — И чего там увидел?

— Познакомился кое с кем… Мика, у тебя что, брюхо болит?

— Его кинули кусков на десять, — объяснил за друга Жека. — Представляешь, явился мужичонка, приволок целый мешок. Сверху все нормально, бирюза, хризолит, нефрит, яшма. Сказал, у него на Карадаге канал. Ну, Мика, святая душа, копаться не стал, сразу расплатился наличкой. Потом прочухался, в мешке один булыжник. Переживает.

Валенок нервно потянулся за бутылкой.

— Я не переживаю, но обидно. В Москве дерьмо жрали с лопаты, и здесь то же самое. На Север надо подаваться, на Север. На хорошем морозце человека гниль не берет.

Микины слова ничего не значили, подаваться они никуда пока не собирались. Возможно, ближе к Ледовитому океану народ действительно меньше скурвился, но от добра добра не ищут. Фирма «Лунная радуга», затеянная Жекой в одиночку, — уж потом в нее влились московские беглецы, — можно сказать, процветала. Граверная мастерская, два магазина плюс филиалы в Симферополе и Киеве. Их продукция, в основном забавные поделки из полудрагоценных камней, пользовалась спросом и на круг давала прибыль в двести — триста процентов на рубль — чудовищные цифры. Мыслили в скором времени развернуться еще круче, с прицелом выхода на Запад. Старый мастер Савел Валерьянович, который приохотил их к этому делу (дальний родич Жеки), уверял, что они все талантливые ребята, но особенно, конечно, выделял Мику. Валенок еще в армии баловался живописью, малевал все, что на глаза попадало. Товарищам делал портреты, от которых те балдели. Но раскрылась его натура именно в камне. Любо-дорого было смотреть, когда он работал. Под его резцом мертвый камень оживал, на нем проступали причудливые узоры, из потаенной глубины возникали фантастические существа, не птицы, не люди, не звери, но все с печальными мордочками и с пронзительными глазками. Существа плакали, царапались ноготками, пытаясь вырваться на волю из многовекового каменного плена. Валенок не мог объяснить, как он это делает, иногда сам в испуге отдергивал руку, словно боялся укуса чересчур суетливой зверушки. Некоторые из его изделий, которые он пренебрежительно называл «чушками», уходили по пятьсот и по тысяче долларов за штуку, но лишь в том случае, если на них набредал истинный ценитель иноземного происхождения. Какой уж тут Ледовитый океан.

Когда приняли еще по маленькой, Никита сказал:

— Я ее завтра приведу в погребок к Максимычу.

— Кого — ее? — не понял Жека.

— Ну, с кем познакомился. Принцессу Аниту.

Жека переглянулся с Валенком, и тот сразу повеселел, забыл про кидок.

— Небось пил на голодный желудок — определил с уверенностью. — Поберегся бы, Никитушка.

Никита спросил:

— Мужики, вы ничего не слышали про Станислава Желудева?

— Мы не слышали, — ответил Жека. — Зачем он тебе? Кто такой?

— Наверное, тоже принц, — предположил Валенок. — Наверное, папаня принцессы.

— Тогда уж король, а не принц, — поправил Жека.

Никита на дружеские подначки никак не отреагировал.

— У него тачку подпалили возле театра. Хотелось бы узнать, чья работа.

— Это можно, — кивнул Жека, разливая остатки из бутылки. — Ганя Желток из Симферополя не его брательник?

— Одичал ты немного, старлей. Газетки бы, что ли, почитывал. Желудь — из самых крупных наших кровососов кремлевского масштаба.

— Тебя каким боком касается?

— Никаким. Он принцессу опекает. Тачку дал напрокат. Да я еще толком не разобрался, кто он ей. Но разбираться придется.

— Почему?

— Она на скрипке играла, а я ревмя ревел. Вы когда-нибудь видели, чтобы я плакал?

— Кто играл? Принцесса?

— Да.

— Она, выходит, скрипачка?

— Получается так.

— Красивая?

У Никиты глаза блеснули фарфоровым светом.

— Не то слово. Завтра увидите.

Мика Валенок опасливо чокнулся с ним:

— Тебе поспать надо, Никитушка. Утро вечера мудренее. Во сне все болезни излечиваются. И разум возвращается на свое место. Вон ложись на лавку, простынкой накроешься. Жека, есть сухая простынка?

— А я тебя понимаю, Никита, — сказал Жека. — Вы мою Галку знаете, она не принцесса, обыкновенная крестьянка. Но когда я ее первый раз увидел, тоже очумел. Года на два. Потом прошло. Увы, все проходит, как сказал Соломон.

— У меня не пройдет, — возразил Никита. — Я по горло увяз.

3

Жека, Евгений Потапович Коломеец, был человек мистический, с уклоном в потусторонние видения. В отличие от своих друзей-сироток, с родителями у него все было в порядке: отец — профессор, мать — врач-педиатр, но он их рано и неожиданно покинул. Думал, на несколько месяцев, оказалось — на долгие годы. Что-то на него накатило чумовое — и после десятого класса он взял и уехал в Красноярск, где поступил в танковое училище. Но это не было признаком шизофрении, все было сложнее. Жека рос хлипким мальчонкой, был тонкокостный, вечно простуженный, а книги читал исключительно про суперменов — воинов, первопроходцев, героев. Красноярск он выбрал потому, что опять же из книг почерпнул: большинство настоящих мужчин обитает в Сибири. В училище ему пришлось несладко, очень несладко, но там он обрел вкус к преодолению любых препятствий. Упрямство в преодолении, которое он развил в себе до такой степени, когда его можно спутать с тупостью, стало на ту пору главной чертой его характера. Потом — Чечня, где он утратил ощущение полноты и объемности жизни. Наивная мечта о суперменстве, которую пытался осуществить много лет подряд, обернулась хрустом ломающихся костей, ядовитой гарью паленого человеческого мяса и вываленными на траву синюшными кишками. Через полгода войны он уже вряд ли сумел бы четко ответить на вопрос, кто он такой, и грезил лишь о том, чтобы вернуться в Москву, обнять своих бедных родителей и успеть покаяться перед ними.

Дальше все как у Никиты с Валенком: скитание по госпиталям — Моздок, Ростов, долгие дни беспамятства и, наконец, обретение новой реальности, в которой призраки порхали среди живых людей, словно стрекозы на лугу. Списали его подчистую, но в Москву он не вернулся, уехал с Галей в Феодосию к ее родителям долечиваться и строить семью. Перемещение из сумрачной полосы невзгод и страданий в царство любви оказалось столь сокрушительным, что он едва не угодил в психушку, а еще говорят, что счастье не убивает. Еще как убивает, вернее, чем пуля. Веселая хохлушка Галя Коловоротная работала медсестрой в хирургическом отделении и как раз дежурила, когда привезли обожженного, израненного старлея. Они потом не раз обсуждали свою первую встречу, и было что вспомнить. Он мог с точностью до секунды определить, когда началось его выздоровление и сквозь мешанину боли, которую привез с собой, пробился яростный пульс жизни. В процедурном кабинете, на перевязочном столе, покрытом синей клеенкой, Галя рывком отодрала с его раны слипшийся, пропитанный черной кровью марлевый ком, и он жалобно вскрикнул, чем вызвал ее неудовольствие: «Ну, ну, миленький, потерпишь, не мимоза». Он сказал с обидой: «Можно ведь поаккуратней». А она спокойно объяснила, что нельзя, потому что ей надоели симулянты, которые изображают из себя умирающих. «Это я симулянт?» — удивился Жека. «Ну а кто же, — ответила Галя Коловоротная. — Подумаешь, царапнуло в трех местах…»