тоже очень солидно. В Мангейме носил приличный костюм: светлый пиджак, под ним – рубашка с галстуком. Это уже был не скромный, рассеянный юноша, поглядывавший на шахматных гуру снизу вверх, а уверенный в своих силах молодой человек, которого примечали, когда он появлялся на представительных турнирах. Соперники собирались группками, обсуждая его игру, пытаясь понять, как избежать нуля очков в партиях против юного правоведа. Садясь за доску, он испепеляюще смотрел на игроков, а его рот превращался в прямую, жесткую линию. Конечно, Алехина уже тогда побаивались. На фоне маститого трио – Ласкера, Рубинштейна и Капабланки – он находился в тени, но делал все, чтобы выскользнуть из нее, заявить о себе громче. В арсенале Алехина появлялось больше коварных орудий, и сопротивляться его азартному натиску за доской становилось все проблематичнее.
Когда он разворачивал свои смертельные комбинации на мангеймских досках, австро-венгерская тяжелая артиллерия стремилась превратить Белград в руины. Николай II писал экстренную телеграмму немецкому коллеге – императору Вильгельму. Но ничего поделать было нельзя. Мир агонизировал, а 1 августа точка невозврата оказалась официально пройденной – Германия объявила России войну.
Военная машина набрала тогда невиданную мощь. Были впервые применены химическое и газовое оружие, на полях сражений появились внушавшие ужас металлические чудовища – танки. Люди в очередной раз проверяли друг друга на живучесть, и вдруг оказалось, что человек слишком хрупок для этой неслыханной по уровню жестокости мировой костедробилки. Поля сражений были усеяны трупами, в семьи врывалось оглушавшее горе, а все потому, что политики в очередной раз сошли с ума и решили отказаться от мирной риторики, забыв о совести и морали.
В какой-то момент Алехину сообщили, что участвовать далее в мангеймском турнире невозможно, и выдали приз за первое место – 1100 марок.
* * *
Петроградская газета «Вечернее время» выходила с громадным словом «ВОЙНА» на первой полосе. В статьях затрагивались события, происходившие на фронте, – тяжелые бои и потери, печальная участь многих солдат, ожидание близких… Интервью с Алехиным, которого немцы держали в тюрьме и почти расстреляли, сейчас кажется сенсацией, но его разместили лишь на третьей странице газетного выпуска № 906 (13 (26) октября 1914 года). На передовице бывший полковой офицер, переполненный состраданием, писал о перебоях с корреспонденцией и доставкой ценных бандеролей на фронт, о том, что армия не получает вестей с Родины. «Жить неделями, месяцами, бок о бок со смертью, в лишениях, в страшно напряженном состоянии, в тревожных заботах и думах о близких – и быть от них оторванными той нравственной и духовной связью, которая заключается в строках, написанных любимой или дружеской рукой. Ведь в трех словах: “Жив, здоров, целую” – целый душевный мир, глубокая радость и облегчение для тех, кто тоже томится вдалеке от походных биваков, молится и плачет в тяжкой неизвестности. Это такое серьезное дело, в нем столько заложено того, что Наполеон называл “моральным элементом”, от которого на три четверти зависит победа, что необходимо на него обратить самое серьезное внимание. Получая письма из действующей армии (далеко не все, мне посылаемые), я неизменно читаю жалобы и упреки: “Ни одного письма не получил. Пришли, ради Бога, папирос, теплых вещей, то и то. Не вижу газет неделями”. <…> Табак, папиросы, шоколад – не прихоть. Это необходимость, это питание на войне. Посмотрели бы вы, с каким наслаждением наш серый герой где-нибудь в окопе, после боевой работы, свернет “козью ножку” или “цыгарку”, глубоко и с наслаждением затянется, изысканно-длинно сплюнет, опять затянется ароматным куревом; “Дюбек, от которого черт убег” – и вы поймете его самочувствие по довольной, широкой улыбке».
В интервью Алехина тоже кипят эмоции. «Прямо сплошной кошмар ужаса, какой-то страшный сон. Те нравственные и физические страдания, которые мне пришлось пережить <…>, не поддаются ни рассказам, ни описанию», – заявил шахматист.
Хотя поначалу все шло неплохо. «Шахматный турнир в Мангейме начался 5 июля (по старому стилю) при участии небывало большого числа русских шахматистов, которые с честью поддерживали свою славу, – рассказывал Алехин журналисту петроградской газеты. – В турнире маэстро я шел на первом месте и, не прервись турнир, первый приз остался бы за мной. <…> Слухи о политическом осложнении нас в Мангейме особенно не тревожили. Все же в субботу мы обратились к русскому консулу Броссе, который нас предупредил о серьезности положения. Но немногие ему поверили. Лишь один Сосницкий (редактор шахматного отдела газеты “Новое время”. – С. К.) учел опасность положения и уехал. Но в субботу нас ждало сообщение, что турнир прерывается. Выдачи денежных призов нам пришлось ожидать до понедельника».
Несмотря на катившийся к чертям мир, Алехин решил задержаться в Германии – но по весомой причине: его мать была больна и проходила дорогостоящее лечение в Висбадене, куда и поехал шахматист.
Теперь род деятельности значения не имел, более важной стала национальность. Алехина задержали на железнодорожном вокзале в Висбадене и увели на первый из длинной череды допросов в отдельную камеру. «Спрашивали о самых мелких подробностях. Некоторые вопросы доходили до глупости», – сокрушался Алехин. Малоприятное общение продлилось недолго, и Алехин в прескверном настроении вернулся в Мангейм, когда был уже час ночи.
Город начал преображаться в соответствии с военным временем, люди высыпали на улицы для участия в демонстрациях. Правда, ночное столпотворение было больше связано с дезинформацией. «На улицах у вокзала необычайное оживление. Слышна стрельба. Оказалось, кто-то пустил слух, что над Рейном показался французский аэроплан. В сущности никакого аэроплана не было и стрельба была открыта по тучам», – вспоминал Алехин.
Ему совершенно не хотелось становиться частью всего этого апокалиптичного действа. Оказавшись во власти всеобщей истерии, люди вели себя, как безумцы, и шахматист пробирался сквозь толпу разгоряченных немцев к себе в номер, чтобы хоть немного выспаться и уже утром, на свежую голову, собраться с мыслями и выстроить план дальнейших действий. Но такой роскоши не предоставили местные держиморды, бесцеремонно вломившись ночью к нему в апартаменты. «Не прошло и двух часов, как страшный стук разбудил меня. Ко мне в комнату вошел сыщик, в грубой форме потребовавший, чтобы я немедленно следовал за ним, не давая мне даже как следует одеться», – вспоминал Алехин.
Его и других русских шахматистов, которые приехали в Мангейм в избытке, бросили в арестантскую комнату местного участка, толком ничего не объяснив. Среди задержанных оказался и бывший участник матчей против Эмануила Ласкера Давид Яновский, который после всех этих передряг эмигрировал в США, где стал третьим по силе игроком после Капабланки и Маршалла.
В клетку к шахматистам подсадили подозрительного субъекта, который внимательно следил