Читать интересную книгу Летучая мышь - Дерек Картун

Рассказывая, она пила. Алкоголь замедлял её речь, но без него она и вовсе не стала бы говорить.

— Эти сплетни, которые о нем ходили, — рассказывала она, — Нет, ей не известно, что служило поводом, но распространяли их коммунисты, это точно. Нет, конкретно министра ни в чем не обвиняли — говорили что-то о его дружеских отношениях во время войны с одним человеком, который потом оказался предателем. Кто был этот человек и где это все происходило, она не знает. Но она этому не верит, потому что министр сам поклялся ей, что ничего такого не было. Нет, ей он не лгал — такого просто быть не могло. Последнее было сказано с гневом, и я осторожно ретировался с минного поля, на которое чуть было не ступил. Больше всего её воспоминания касались его работы. Бесконечной работы. И были краткие мгновения радости, разделенного счастья — когда она утешала его, успокаивала, снимала напряжение. Да, в Авейрон он иногда брал её с собой, это были их лучшие дни. Ночью они могли спать вместе в отеле, у него в номере или у нее, там тебе не Париж, никакого риска. Потому что на горизонте вечно маячила его жена. Она умерла три года назад, — сказала Анни Дюпюи. — Но и раньше жена ничего не значила.

— Для него существовала только одна женщина — всего одна! — первый и единственный раз я увидел, как улыбка тронула её губы, сузила глаза красивая, нежная улыбка. И тонкая рука оттянула шифоновый шарфик, повязанный на шее — это был трогательный и будто призывный жест.

Во время этих поездок ей приходилось много работать, поэтому она не могла повсюду сопровождать его. В мэрии Родеза у неё был кабинет там она разбирала почту, договаривалась о встречах, сортировала посетителей — пока он разъезжал по всей округе, произносил речи на митингах. А где он бывал? Да повсюду, это большой округ. И повсюду его обожали, просто боготворили. Неужели он заезжал и в такие крохотные поселки как, скажем, Вильфранш или Мило? — я припомнил карту. Ну, конечно, заезжал, он любил деревни, старые церкви. Великолепно разбирался в архитектуре. А куда он ездил чаще всего?

Наша беседа становилась чересчур похожей на допрос, моя собеседница ничего не замечала: воспоминания о счастливом прошлом окутали её как туман, она смягчилась, спрятала когти.

— Да повсюду, — сказал она задумчиво, — в Корд, в Северак, в Конш чаще всего в Конш, пожалуй.

— А почему?

— Там такое красивое аббатство, он часто ездил туда посмотреть, как движутся реставрационные работы.

— Вы тоже ездили с ним?

— Нет, мне приходилось работать

Ее эмоции достигали меня как волны, стаккато, я чувствовал себя исповедником — однако информации во всем этом было немного, лишь воспевание покойного и горький плач по невозвратимому прошлому, которое отнюдь не было столь уж прекрасным, как ей теперь представлялось.

— Мадемуазель, вы так добры, вы очень мне помогли. Могу я вам позвонить в случае надобности?

— Да.

Я оплатил всю её выпивку и проводил до метро. Глядя ей вслед, я подумал, что знаю теперь Андре Маршана немного больше, чем до этого свидания, а нравится он мне значительно меньше.

ГЛАВА 9

Городок Вер-ле-Шартр и дорогу в Фоссе я отыскал не без труда. Дорога эта оказалась, можно сказать, проселочной, с одной её стороны тянулись возделанные поля, а с другой густой лес — сплошь каштаны и березы. В просветах между деревьями мелькали скромные домики под красными черепичными крышами. Таким оказался и тот, который я искал, он стоял метрах в двадцати от дороги. Ближайшие соседи жили в сотне метров, отгороженные зарослями кустов.

Я прибыл на место к восьми вечера. Из предосторожности выехал из Парижа через Шарантон и обогнул город с запада по улочкам окраин Иври и Вильжуиф. Возле Орли выехал на большую магистраль. Я был уверен, что никто меня не преследует, зато посылал проклятья тем, кто подсунул мне эту машину. До чего недобросовестные люди: пепельница полна окурков, отопление не работает, а застежка ремня безопасности, предназначенного для водителя, неисправна — на черта он, такой ремень?

Я свернул к югу, на шоссе, ведущее в Орлеан, и по пути прикинул, как обстоят дела.

Первое. Баум практически ничем пока не помог в розысках, если не считать той записки, которую он оставил мне в гостинице: он ещё не ознакомился с интересующими меня документами, но попытается.

Второе. Что сказать Ариане Сегюр-Бонтан? Она, возможно, и рада будет снять покров тайны с той давней трагедии. Однако, как жена Бонтана, может сделать противоположный выбор: оставить все, как есть, не ворошить прошлое. Бывшая коммунистка, если действительно она вышла из партии, возможно, захочет помочь расследованию, лишний раз уличить КГБ. Но есть и такие бывшие коммунисты, что сохраняют лояльность по отношению к партии и вспоминают свое пребывание в ней как лучшие годы своей жизни. Что, если она из таких?

Третье. Кто все же убил Артуняна — КГБ, французская контрразведка, или ещё какая-то секретная служба? И когда они меня поймают на мушку, смогу ли я хоть узнать врага, если вообще его увижу? А если я пришью его первым как тогда выкрутиться, ведь скандал неизбежен. Одно дело пристрелить человека где-нибудь в Магребе или на сирийской границе, и совсем другое во Франции. Да вообще — сколько времени удастся продержаться, пока мои дружки из ДСТ не наложат на меня лапы?

— Итак, мадам, наше агентство полагает, что эта давняя история сейчас весьма актуальна, что у неё есть политическая подоплека. Вряд ли Андре Маршан совершил самоубийство в состоянии депрессии. Скорее, его к этому принудили. Как я уже сказал, из всех тех, кто имел касательство к Маршану, только ваш покойный муж мог бы согласиться со мной, он ведь знал что-то такое о Маршане…

Пока я излагал свою легенду — мол, журналист, работаю над материалом, представляющим международный интерес и всякое такое — Ариана Сегюр пристально изучала меня. Я не Бог весть какой актер, но тут старался вовсю.

Хозяйка пригласила меня поужинать — отлично приготовленная телятина, на десерт шоколадный крем, — и теперь мы сидели втроем в довольно обшарпанной, но по-своему уютной гостиной. Сам господин Бонтан оказался на редкость молчаливым: бессловесный, бородатый гигант. Разговаривать он, видимо, всегда предоставлял жене.

— Вы же прочли эти вырезки, — сказала она, — и знаете, что полицейское расследование ни к чему не привело. Вас, должно быть, это не слишком удивило. Что мне вам рассказать? Вы и так все уже знаете.

— Это правда, что Марк Сегюр не оставил никаких записей?

— Если и оставил, их украли, пока я лежала в больнице.

— Он вам не сказал, куда направлялся в тот день?

Она чуть помедлила с ответом:

— Н-нет. Сказал только, что, наконец, прищучил Маршана. Знаете, как талмуд учит: "У твоего друга есть друг, а у того тоже есть друг…" Мы старались соблюдать правила конспирации.

— Ваш покойный муж состоял в коммунистической партии?

— Нет. У него было тому философское объяснение. Хотя он и считал себя убежденным революционером, ему не хотелось связывать себя с реальной политикой — а все партии именно тем и заняты. Его больше интересовали моральные аспекты революции — добро и зло, справедливость и несправедливость, правда и ложь. И он не склонен был толковать эти понятия однозначно.

— А вы?

— А я — да.

Она добавила кофе в мою чашку — кофе был отличный.

— Ночуйте здесь, — предложил Бонтан, — У нас есть свободная комната.

— Большое спасибо, — обрадовался я, — Мне бы не хотелось ехать ночью.

Я объяснил им обоим, что намерен поискать какую-нибудь информацию о Маршане в окрестностях Авейрона, там, где он действовал во время войны. Потом повернулся к Ариане:

— Чего я не могу понять: почему в свое время левые — я имею в виду коммунистов — сами не занялись расследованием смерти Сегюра? Для них-то это был подарок судьбы, лакомый кусок. Темные силы реакции подсылают наемных убийц, чтобы заставить замолчать благородного журналиста, который может доказать, что один из ведущих министров в правительстве во время войны предал участников Сопротивления. Заодно и о насквозь коррумпированной полиции представлялся случай сказать… В пятидесятые годы это бы прозвучало. Коммунисты должны были ухватиться за эту смерть — однако, судя по газетным вырезкам, она была забыта всеми очень скоро.

Карие глаза Арианы уставились на меня, она молчала долго, зябко кутаясь в черную большую шаль. И вздохнула наконец так тяжело, будто на плечи ей легла усталость, накопившаяся за все прошедшие годы.

— Партия приняла решение не заниматься этим. В тот момент смерть Сегюра не была делом первостепенной важности. Мне дали понять, что никто не собирается скрещивать мечи по этому поводу. Никто к тому же не верил, что правительство позволит довести дело до суда. Так что компартию эта смерть особо не тронула.