Борис Акунин озаботился вывести формулу ценнейшего человеческого качества и назвал выведенное "аристономией". Формула и текст, написанный в обоснование, так писателю понравились, что он подписал их вдвойне: Акунин-Чхартишвили. Время для экспериментального выведения аристонома тоже выбрано внушительное: Россия, 1917-1920 гг. Вот так всё серьёзно.
Композиция романа любопытна: каждую беллетристическую главу предваряет выдержка из философского трактата - по многим признакам можно предположить, что автор его и есть Антон Клобуков, заглавный персонаж беллетристической части. Из содержания также следует, что он жил в России и в пору Великой Отечественной войны. Потому мы вправе ожидать, что сей философ - не alter ego Чхартишвили, на долю которого никаких тяжких исторических испытаний не выпадало. Ожидания наши не оправдаются. Когда автор трактата забракует русское слово "достоинство", потому что в нём ему слышится нечто "надутое, спесивое" и одновременно эротическое, затем бросится с энтузиазмом копаться в иностранных корнях (тоже, впрочем, ничего не найдёт), а под конец решит взять корень из "аристократии", в чём не усмотрит спесивого, - уже тогда мы поймём, что снова встретили Акунина-филолога, который за деревьями не видит леса. Когда автор трактата будет всюду поминать Гитлера и Сталина исключительно через запятую, попутно рассуждая о том, насколько дальше продвинулись к аристономии страны цивилизованного Запада по сравнению с его дикой страной, мы увидим Акунина-историка, которому совершенно безразлично, что без его "дикой страны" цивилизованный Запад усовершенствовался бы до Великого рейха в границах от Атлантики до Урала. Можно с трудом представить себе, что подобное написал бы русский, действительно переживший в СССР Великую Отечественную, и невозможно представить, что он бы написал это так поверхностно и безапелляционно.
[?]А гости между тем съезжались на квартиру к бывшему приват-доценту права Марку Клобукову в двадцатую годовщину после памятных студенческих беспорядков, когда приват-доцент потерял место, а студенты были отправлены в солдаты. Начинаются разговоры сих интеллигентных людей о русском народе и судьбах России, и этим разговорам внимает юный Антон Клобуков, которому, как приготовляет нас зачин, предстоит прожить незаурядно.
Все собравшиеся - люди различных мыслительных поветрий - говорят вещи как будто разные, но сходные в одном: русский народ ("народ моей бедной страны") - дитя неразвитое, не способное самостоятельно решать свою судьбу. Этим он отличается от народов просвещённого Запада: дикостью, грубостью, отсталостью на пути к демократии, а также неопрятностью и жестокостью.
Здесь следует вспомнить то, что Акунин предпочитает не знать: с не менее жёлчным натурализмом Мопассан писал о французском крестьянстве того времени, а Джек Лондон - об американских рабочих. Европейское и американское простонародье рубежа XIX-XX вв. во многих художественных источниках тоже выглядит грубым, невежественным, низменным в помыслах и жестоким в быту. Другое дело, что невежество не является основанием для того, чтобы художник отказывал этим людям в праве самим решать, что для них лучше, даже если они это делают примитивно. Ведь, собственно, это и есть демократия. Она зиждется на уважении к мнению большинства, даже если оно тебе не нравится.
Тут мы подходим к тому, о чём в действительности написал Акунин-Чхартишвили свою книгу: тем компонентам аристономии, которые, как прямо указывает автор, не утверждаются жизненным опытом интеллигенции, а присущи ей по одному только её происхождению и воспитанию. По мысли писателя, развитие многих свойств аристономии - как то: выдержка, стойкость, стремление к расцвету - в беллетристической части его книги представлено в динамике. И лишь самоуважение дано сыну интеллигентных родителей априори, а из самоуважения - нам предлагается поверить в это - вытекает уважение к другим людям.
Русская литература давно прозябает без героя, если под таковым понимать человека, который ведёт линию, меняет художественную действительность - иногда даже авторская воля не поспевает за тем импульсом индивидуальности, который был так убедительно дарован герою, что теперь увлекает его превыше воли создателя. Антон Клобуков нас этим не порадует: он тускл, плосок, зануден, инфантилен и предсказуем. Когда люди, имеющие вес и почёт в акунинской вселенной, сообщают читателю, что считают Антона юношей недюжинным и дельным, в эти характеристики очень трудно поверить, так они опровергаются тем, что Антон Клобуков делает. Недоучившийся студент-юрист. Плохой стенографист, взятый на службу по протекции друга покойного отца. Зиц-председатель фонда, основанного ещё одним другом покойного отца - фактически нахлебник. Во всех своих перемещениях Антон выглядит тщательно сохраняемой вещью, которую передвигают по своему разумению, попутно снабжая материальными благами, друзья его покойного отца. Менее года изучал медицину в Цюрихе (находясь на полном обеспечении фонда помощи Белой армии) и волею случая ассистировал в исторической операции на сердце. Во время операции, будучи побуждаем к этому хирургом и двумя медсёстрами, дрожащими руками сделал единственный несложный укол, что тут же подвигло беспощадно-строгого хирурга объявить, что у Антона Клобукова задатки выдающегося анестезиолога.
Самое смешное, что Акунин пишет серьёзно. Он действительно так видит своего аристонома в трудных условиях, уважает его и уважает себя в нём - недаром они слились в философском трактате. Он готов увидеть себя вот так, рядом с историей, и чтобы какой-нибудь красный Панкрат Рогачов всегда мог избавить его от погибели, а какой-нибудь белый Пётр Бердышев щедро дарил деньгами и возможностями, и Акунин считал бы, что это судьба так испытывает его на прочность, и уважал бы себя.
А рядом возились бы чёрные, грубые, страшные, недоразвитые. В это трудно поверить, но в пятисотстраничном романе нет ни одного сколько-то значимого привлекательного персонажа из необразованного народа. Зато в нём есть не один пассаж, где какой-нибудь солдат с перекошенной от пьянства рожей или толстая неряшливая баба рассуждают, что простой народ слов не понимает, "нас бить надо". А вот выдержка из судьбоносного письма Антона Клобукова (которое сам он почитал высшим взлётом своей самостоятельности): "Чем мы[?] культурные россияне хуже крестьянско-рабочей массы? Да мы несравненно лучше, мы высший продукт национальной эволюции! Мы в массе своей порядочны, честны, отзывчивы, чувствительны к красоте и терпимы к инакости. Они же в массе своей грубы, жестоки, примитивны, раболепны перед сильными и безжалостны к слабым[?] Они хотят нас истребить до последнего человека; мы же им, недоумкам, желаем только добра". Далее следует рассуждение, что их, грубых, раболепных, бить всё равно не надо, а надобно развивать в них добрые чувства.
Пусть читатель вспомнит своих предков, среди которых, вероятно, были и представители "крестьянско-рабочей массы" - много ли он вспомнит таких, кто желал быть битым, а равно и быть недоумком, которому прекрасные, милые люди снисходительно желают добра.
Это стремление во что бы то ни стало показать необразованную Россию дикой, страшной, несамостоятельной - и всё равно самостоятельно-виноватой в своих бедах (интеллигенция согласна принять единственный упрёк: она недостаточно просвещала грубый народ) - превращает книгу Чхартишвили в китч, карикатуру, поскольку в каждой главе вступает в противоречие даже с убогой, экспериментальной, усечённой акунинской реальностью. Другое дело, что это несовпадение нигде не останавливает автора: он всё равно сделает тот вывод, которого требуют его пристрастия.
Неразвитая девушка Паша (которая предположительно не может заботиться о себе сама) призвана заботиться о том, чтобы Антон Клобуков "не остался без ухода" и фактически спасает его от отчаяния и от голода - что не помешает Акунину затем превратить её образ в вульгарный и отталкивающий. Другой пример: Антон Клобуков получает указание распечатать заклеенное на зиму окно. Он теоретически знает, как это делается, но, не умея, зовёт на помощь караульного солдата. Солдат домашних премудростей не знает, и это вообще-то не его обязанность. Он выбивает окно и уходит. Стоит ли говорить, что этот казус безоговорочно истолкован автором в пользу интеллигента, а солдат - грубый и бесхозяйственный хам в сапожищах.
В "Аристономии" есть ещё много занятного. Есть сражение русских с поляками, где русские представлены жестокими уродами, истребившими беззащитных польских юношей, а поляки - жестокими, но отважными и справедливо-мстящими. Есть непременный еврейский погром, в котором звероподобность армии рус[?]ского простонародья, как и желалось показать, становится поистине чудовищной. Уважение к людям, как к своим персонажам, так и к своим читателям, отнюдь не следует из самоуважения писателя - вот главный вывод, который можно сделать из акунинской "серьёзной" книги. Вывод противоречит авторской интенции, но когда подменяешь литературу политической прокламацией, другого ожидать трудно.