Иван Давыдович. Пойдете под нож, как баран, а это ничтожество, эта тварь дрожащая, коей шестьсот лет как пора уже сгнить дотла, еще шестьсот лет будет порхать с цветка на цветок без малейшей пользы для чего бы то ни было! А я-то вообразил, что у вас действительно есть принципы. Ведь вы же писатель. Ведь сказано же было таким, как вы, что настоящий писатель должен жить долго! Вам же предоставляется возможность, какой не было ни у кого! Переварить в душе своей многовековой личный опыт, одарить человечество многовековой мудростью… Вы подумайте, сколько книг у вас впереди, Феликс Александрович! И каких книг — невиданных, небывалых!.. Да, а я-то думал, что вы действительно готовы сделать что-то для человечества, о котором с такой страстью распинаетесь в своей статье… Эх вы, мотыльки, эфемеры!..
Феликс. Вот мы уже и о пользе для человечества заговорили…
Иван Давыдович поднимается и некоторое время смотрит на Феликса.
Иван Давыдович. Вам, кажется, угодно разыгрывать из себя героя, Феликс Александрович, но ведь сочтут-то вас глупцом!
Он выходит, и сейчас же в спальне объявляется Клетчатый.
Клетчатый. Прошу прощения… Телефончик…
Он быстро и ловко отключает телефонный аппарат и несет его к двери. Перед дверью он приостанавливается.
Клетчатый. Давеча, Феликс Александрович, я мог показаться вам дерзким. Так вот, не хотелось бы оставить такое впечатление. В моей натуре главное — прямота. Что думаю, то и говорю. Однако же намерения обидеть, задеть, возвыситься никогда не имею.
Феликс. Валите, валите отсюда… Да с телефоном поосторожнее! Это вам не предмет конфискации! Можете позвать следующего. Очередь небось уже выстроилась…
Оставшись один, Феликс валится спиной на кушетку и закладывает руки под голову. Бормочет: «Ничего… Тут главное — нервы. Ни черта они мне не сделают, не посмеют!..»
У двери в спальню Курдюков уламывает Клетчатого.
Курдюков. Убежит, я вам говорю! Обязательно удерет! Вы же его не знаете!
Клетчатый. Куда удерет? Седьмой этаж, сударь…
Курдюков. Придумает что-нибудь! Дайте я сам посмотрю…
Клетчатый. Нечего вам там смотреть, все уже осмотрено…
Курдюков. Ну я прошу вас, Ротмистр! Как благородный человек! Я вам честно скажу: мне с ним поговорить надо…
Клетчатый. Поговорить… Вы его там шлепнете, а мне потом отвечать…
Курдюков (страстно, показывая растопыренные ладони). Чем? Чем я его шлепну? А если даже и шлепну? Что здесь плохого?
Клетчатый. Плохого здесь, может быть, ничего и нет, но ведь, с другой стороны, приказ есть приказ… (Он быстро и профессионально обшаривает Курдюкова.) Ладно уж, идите, господин Басаврюк. И помогай вам бог…
Курдюков на цыпочках входит в спальню и плотно закрывает за собой дверь.
Феликс встречает его угрюмым взглядом, но Курдюкова это нисколько не смущает. Он подскакивает к тахте и наклоняется к самому уху Феликса.
Курдюков. Значит, делаем так. Я беру на себя Ротмистра. От тебя же требуется только одно: держи Магистра за руки, да покрепче. Остальное — мое дело.
Феликс отодвигает его растопыренной ладонью и садится.
Курдюков. Ну, что уставился? Надо нам из этого дерьма выбираться или не надо? Чего хорошего, если тебя шлепнут или меня шлепнут? Ты, может, думаешь, что о тебе кто-нибудь позаботится? Чего тебе тут Магистр наплел? Наобещал небось с три короба? Не верь ни единому слову! Нам надо самим о себе позаботиться! Больше заботиться некому! Дурак, нам только бы вырваться отсюда, а потом дернем кто куда… Неужели у тебя места не найдется, куда можно нырнуть и отсидеться?
Феликс. Значит, я хватаю Магистра?
Курдюков. Ну?
Феликс. А ты, значит, хватаешь Ротмистра?
Курдюков. Ну! Остальные, они ничего не стоят!
Феликс. Пошел вон!
Курдюков. Да почему? Дурак! Не веришь мне! Ну, ты мне только пообещай: когда я Ротмистра схвачу, попридержи Ивана Давыдовича!
Феликс. Вон пошел, я тебе говорю!
Курдюков рычит, совершенно как собака. Он подбегает к окну, быстро и внимательно оглядывает раму и, удовлетворившись, устремляется к двери. Распахнув ее, он оборачивается к Феликсу и громко шипит: «О себе подумай, Снегирев! Еще раз тебе говорю! О себе подумай!»
Едва он скрывается, в спальню является Наташа и тоже плотно закрывает за собой дверь. Она подходит к тахте, садится рядом с Феликсом и озирается.
Наташа. Господи, как давно я здесь не была! А где же секретер? У тебя же тут секретерчик стоял…
Феликс. Лизавете отдал. Почему это тебя волнует?
Наташа. А что это ты такой колючий? Я ведь тебе ничего плохого не сделала. Ты ведь сам в эту историю въехал… Фу ты, какое злое лицо! Вчера ты на меня совсем не так смотрел… Страшно?
Феликс. А чего мне бояться?
Наташа. Ну, как сказать… Пока Курдюков жив…
Феликс. Да не посмеете вы.
Наташа. Сегодня не посмеем, а завтра…
Феликс. И завтра не посмеете… Неужели никто из вас до сих пор не сообразил, что вам же хуже будет?
Наташа. Слушай. Ты же не понимаешь. Они же совсем без ума от страха. Они сейчас от страха на все готовы, вот что тебе надо понять. Я вижу, ты что-то там задумал. Не зарывайся! Никому не верь, ни единому слову. И спиной ни к кому не поворачивайся — охнуть не успеешь! Я видела, как это делается…
Феликс. Что это ты вдруг меня опять полюбила?
Наташа. Сама не знаю. Я тебя сегодня словно впервые увидела. Я же думала: ну, мужичишка, ну, кобелек, на два вечерка сгодится… А ты вон какой у меня оказался! (Она совсем придвигается к нему, и прижимается, и гладит по лицу.) Мужчина… Хомо… Обними меня! Ну что ты сидишь, как чужой?.. Это же я… Вспомни, как ты говорил: фея, ведьма прекрасная… Я ведь проститься хочу… Я не знаю, что будет через час… Может быть, мы сейчас последний раз с тобой…
Феликс с усилием освобождается от ее руки и встает.
Феликс. Да что ты меня хоронишь? Перестань! Вот уж нашла время и место!
Наташа (цепляясь за него). В последний разочек…
Феликс. Никаких разочков… С ума сошла… Да перестань, в самом деле!
Он вырывается от нее окончательно и отбегает к окну, а она идет за ним, как сомнамбула, и бормочет, словно в бреду: «Ну почему? Почему?.. Это же я, вспомни меня… Трупик мой любимый, желанный!..»
Феликс. Слушай! Тебе же пятьсот лет! Побойся бога, старая женщина! Да мне теперь и подумать страшно!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});