Читать интересную книгу Зимняя луна - Дин Кунц

Схватив наручные часы со столика, посмотрел, сколько времени. Девятнадцать минут второго.

Он отбросил одеяло и встал с кровати. На нем были только длинные спальные трусы; синие джинсы и фланелевая рубашка находились близко, сложенные на спинке кресла, рядом с которым стояла пара ботинок. Носки уже были надеты, так как по ночам ноги часто мерзли, если он укладывался спать без них.

Звук был громче, чем месяц назад, и пробивался сквозь дом с заметно большей силой. В марте Эдуардо ощущал давление на фоне ритмического биения – оно, как и звук, увеличивалось сериями волн. Теперь давление страшно возросло. Он не просто чувствовал его, а ощущал всем телом, невнятно отличное от простого давления бурного воздуха, более похожее на невидимый прилив холодного моря, проходящий сквозь него самого.

К тому времени, как он поспешно оделся и схватил заряженный пистолет с ночного столика, шнурок лампы бешено раскачался и начал со звяканьем биться о полированный медный бок лампы. Оконные рамы дрожали. Картины с грохотом ударяли по стене, перекашиваясь на гвоздях.

Он рванулся вниз, в холл, где уже не нужно было включать свет. Скошенные края овальных рам окошек парадной двери блестели отражением таинственного свечения снаружи. Оно было гораздо мощнее, чем в прошлом месяце. Рамы отбрасывали дымчатое сияние всех цветов спектра, и яркие голубые, зеленые, желтые и красные тени преломленного света бродили по потолку и стенам, так что казалось, будто бы он попал в церковь с богатыми витражами.

В темной гостиной слева от него, куда не проникал свет снаружи, так как жалюзи были опущены, коллекция хрустальных пресс-папье и других безделушек, грохоча и звякая, скакала от одного конца стола, где им полагалось находиться, до другого. Фарфоровые статуэтки дрожали на стеклянных полках в шкафу.

Справа, в кабинете, заставленном полками книг, мраморно-медный письменный набор прыгал по стопке промокательной бумаги, ящик с карандашами выдвигался толчком и хлопал обратно в стол, совершая все свои эволюции в соответствии с переменами волн давления, а вертящийся стул позади стола вихлял из стороны в сторону так, что его колеса скрипели.

Когда Эдуардо открыл парадную дверь, большая часть цветовых пятен и иголочек из облака света отлетели в сторону, пропали, как будто канули в другое измерение, а оставшиеся перетекли на стену холла справа, где сплавились в дрожащую мозаику.

Лес светился точно в том месте, где это происходило в прошлом месяце. Янтарное сияние исходило от той же самой группы тесно сбившихся деревьев и от земли под ними, как будто иглы и шишки, кора и грязь, камни и снег стали горящими частичками в колбе лампы, сияя ясно и ровно. На этот раз свет был более ослепительным, чем тогда, точно так же и биение было громче, а волны давления – мощнее.

Эдуардо обнаружил, что вышел к ступенькам, но не смог вспомнить, как покинул дом или пересек крыльцо. Оглянулся и увидел, что даже закрыл за собой переднюю дверь.

Мучительные волны басового звука пробивались сквозь ночь в ритме, быть может, тридцать раз в минуту, но его сердце билось в шесть раз чаще. Ему захотелось развернуться и убежать обратно в дом.

Он поглядел вниз на пистолет в своей руке. И пожалел, что рядом с кроватью не было заряженного дробовика.

Когда он поднял голову и отвернул взгляд от оружия, то вздрогнул, увидев, что лес ближе придвинулся к нему. Светящиеся деревья угрожающе выросли.

Затем осознал, что он сам, а не лес передвинулся. Снова бросил взгляд назад и увидел дом в тридцати-сорока футах сзади. Он спустился по ступенькам, даже не почувствовав этого. Его следы отчетливо виднелись на снегу.

– Нет, – сказал Эдуардо дрожащим голосом.

Нарастающий звук был похож на прибой с отливом, который неумолимо утягивал его с безопасного берега. Электрическое завывание песней сирены проникало в него, говорило с ним на уровне столь глубоком, что он, казалось, воспринимал сообщение, не слыша слова, – музыка в крови, влекущая его к холодному огню в лесу.

Мысли становились все туманней.

Он поглядел вверх на усеянное звездами небо, пытаясь прояснить свой рассудок. Изящная филигрань облаков посреди черного свода блестела под серебристым сиянием четвертой доли луны.

Старик закрыл глаза. Нашел в себе силы сопротивляться тянущей силе звука отлива.

Но когда открыл их, то обнаружил, что его сопротивление было воображаемым. Он был еще ближе к деревьям, чем раньше, всего в тридцати футах от начала леса. Так близко, что приходилось щуриться от слепящей яркости веток, стволов и земли под соснами.

Угрюмый янтарный свет теперь был пронизан красным – как будто ниточки крови в желтке яйца.

Эдуардо был напуган: страх, давно перешедший в полнейший ужас. Он боролся со слабостью во внутренностях и мочевом пузыре, трясясь так яростно, что не удивился бы, услышав, как его кости щелкают друг о дружку, – но его сердце больше не убыстряло своего биения. Оно резко замедлилось и теперь соответствовало постоянному биению в тридцать раз за минуту, ритму того звука, который, казалось, шел от сияющей области.

Но ведь он не смог бы стоять на ногах, будь его пульс таким редким, если бы кровь подавалась в мозг столь медленно и помалу. Он давно бы потерял сознание. Значит, и его собственному восприятию нельзя доверять. Может быть, наоборот, биение звука участилось в соответствии с ритмом его сердца.

Занятно, но он больше не чувствовал морозного воздуха. Хотя загадочное излучение не сопровождалось теплом, оно не было ни горячим, ни холодным.

Он не ощущал земли под ногами. Не испытывал силы гравитации, собственного веса или усталости мышц. Энергия извне затопляла его.

Зимние запахи больше не воспринимались. Пропал слабый, бодрящий, похожий на озоновый аромат снега. Исчезло легкое благоухание соснового леса, который поднимался прямо перед ним. Куда-то делась кислая вонь его собственного заледеневшего пота.

Никакого вкуса на языке. Это было самым странным. Он никогда раньше не осознавал, что всегда ощущал бесконечные и понемногу меняющиеся серии различных привкусов во рту, даже когда ничего не ел. Теперь же – пустота. Ни сладко, ни кисло. Ни солено, ни горько. Даже не безвкусие. Нечто за безвкусием. Ничто. Кайа. Он подвигал языком во рту, ощутил, как его заполнила слюна, но все еще не вкус.

Вся его сила чувственного восприятия, казалось, сфокусировалась единственно на призрачном свете, шедшем от чего-то в деревьях, и на мучающем, настойчивом звуке. Он больше не чувствовал басовитого биения, промывающего холодными волнами его тело; похоже, что звук исходил теперь из него самого, точно так же, как и от деревьев.

Внезапно Эдуардо остановился у края леса, на участке земли, лучистой, как расплавленная лава. Внутри феномена. Поглядев вниз, он увидел, что его ноги как будто стоят на листе стекла, под которым пенится океан огня. Океан, чья глубина сравнима с расстоянием до звезд. Мысль о размерах этой бездны вызвала у него панический вопль, хотя никакого, даже самого тихого шепота не вырвалось изо рта.

Со страхом и неохотой, но все еще с долей любопытства, Эдуардо оглядел свои ноги и тело и увидел, что янтарный свет исходит и от него, а на туловище постоянно взрываются маленькие красные вспышки. Он казался человеком из другого мира, полным чужой энергией или святым духом индейцев, который явился с высоких гор на поиски древнего народа, когда-то царившего над обширной монтанской пустыней, но давно уже исчезнувшего: черноногих, кроу, сиу, ассинибойнов, чейеннов.

Он поднял левую руку, чтобы осмотреть ее более внимательно. Кожа стала прозрачной, плоть лучистой. Сначала он мог видеть кости руки и кисти, четкие серо-красные формы внутри расплавленной янтарной ткани, из которой теперь состояло его тело. Но пока смотрел, и кости сделались такими же прозрачными, и он целиком стал человеком из стекла, больше никакой материи в нем не было вовсе; он превратился в окно, через которое можно было видеть неземной огонь, и земля под ним была окном, и камни, и деревья.

Трещащие волны звука и электрический визг рвались из потоков огня теперь еще более настойчиво. Как в мартовскую ночь, у него было сверхъестественное ощущение: будто что-то бьется в неких границах, пытается пройти сквозь барьер, вырваться из чего-то наружу.

Нечто пыталось открыть дверь.

Он стоял у этой самой двери.

На пороге.

Его охватила странная убежденность, что если дверь откроется, пока он стоит рядом, то он немедленно распадется на разобщенные атомы, как будто его никогда и не существовало. Сам станет дверью. Неизвестный гость пройдет через него, из огня и через него.

Боже, помоги мне, взмолился он, хотя никогда не искал в религии никакой опоры.

Он попытался шелохнуться.

Парализован.

Внутри его поднятой руки, внутри всего его тела, внутри деревьев, и камней, и земли огонь становился все менее янтарным, но все более красным, горячим, целиком красным, алым, кипящим. Потом резко сделался мраморным с бело-синими прожилками вен, словно соперничая с блеском в самом сердце какой-нибудь гаснущей звезды. Зловещая пульсация росла, разрывалась, росла и разрывалась, как от толчков колоссальных поршней, звеня и громыхая. Это ход поршней вечных двигателей, которые вертели саму Вселенную, – все сильнее и сильнее. Давление возрастало, его стеклянное тело дрожало, хрупкое, как хрусталь. Давило со всех сторон, требуя, стуча молотом; огонь и гром, огонь и гром, огонь и гром…