Начиная думать об Олафе, быстро переключаюсь на В., поздравляю, Вера, это ты как раз молодец.
Правильно ли это, дорогая редакция? Ответьте, пожалуйста. Пиши про свидание с В., какая тебе редакция, матренаиванна.
02.00
После со мной и бутылкой коньяка на мраморном больничном крыльце, В. романтично взял меня за кончики замерзших пальцев и повел внутрь. Это было очень эротично, сгущающаяся темнота вокруг, новые неожиданные запахи, отступает холод и моя рука вложена в его руку, я немного поплыла, но В. громко и недовольно произнес: «Так, сейчас надевай вот здесь халат, будешь медсестра» «По глазки?» – пискнула я.
(Песня незабвенного Филиппа-блин-Киркорова: «Медсестра По Глазки в марлевой повязке», глупая Вера никак не могла уразуметь, что такое это самое ПОГЛАЗКИ, румынская фамилия медсестры?!)
Халат, протянутый В., был ужасен: в каких-то отвратительных пятнах, мятый, огромный, он абсолютно не соответствовал моим представлениям о собственном внешнем виде на свидании с возлюбленным мужчиной, и я закручинилась. В. же смотрел на меня небольшими голубыми насмешливыми глазочками, он так умел смотреть, специальным взглядом, как будто ставил на меня печать: вот здесь. И здесь. И потом еще воооот здесь.
И я взяла противный халат в отвратительных пятнах и надела противный халат в отвратительных пятнах, плюс он мерзко пах дезинфекцией.
«По крайней мере они его дезинфицировали», – уныло подумала я.
«Кажется, отлично скоротаю вечерок», – уныло подумала я.
В. рывком поднял меня на руки, он всегда с такой очевидной легкостью меня поднимал, было приятно, а я заботливо и кокетливо спрашивала: тебе не тяжело? не тяжело тебе? не надорвешься? ах, мои 45 килограммов – и усадил на перегородку, отделяющую гардероб от скамеечек и стульчиков, где больные и навещающие обязаны напяливать Синие Бахилы, и просунул руки мне под чужой дезинфицированный халат, под черный свитер, пахнущий ванилью и уткнулся своим носом, очень теплым, прямо в мой нос – очень холодный. «Дууурочка моя», – нежно проворковал он.
И засмеялся. Смеялся он здорово, я уже говорила, доктор?
В тот вечер мы к нему наверх не поднимались.
Любовь, дрянь, имеет несчитано определений, пресытишься существительными, возненавидишь прилагательные, устанешь от глаголов, захлебнешься местоимениями.
Я тебя люблю, говорю я, вру, потому что не знаю, что это такое. Стою, ноги на ширине плеч, руки опущены и чуть развернуты в локтях, пальцы вниз, ключицы параллельны полу, тронь меня – лопнет кожа и выбрызнет любовь, или что-то такое, что?
Мои губы расквашены бледно-розовым по лицу, серый глаз припух, сука, со сна, да и второй тоже, если я плачу, а я плачу, ты слизываешь со щеки – не слезы. Закрываю рот, поднимаюсь с коленей и утираю со лба – не пот. Выхожу из-за березового грязно-белого ствола, сплевывая через прореху выбитого зуба – не кровь.
Не стоит продолжать ассоциативный ряд, будет слишком физиологично, а я ведь про любовь.
Где она генерируется во мне, каким предательским органом, INTEL INSIDE, реакция трансплантант против хозяина, я имею право знать.
Ты улыбаешься и говоришь: а как же душа? – оставь, оставь. Ах, какая душа.
Я думаю, мозг. Я думаю, заглянуть. Я думаю, победитовым сверлом двенадцать аккуратных отверстий, ножовка по металлу, бережно снять черепную верхушку, как-то она называется? Купол черепа, может быть? Вот она, кора больших полушарий, серо-желтая и страшноватая, традиционно похожая на грецкий орех тоже изнутри, что? И вот в этой неопрятной массе моя любовь? – не может быть.
Двигаемся глубже, кухонный нож, цельнометаллический, твоя рука не дрожит, таламус, мозжечок, ствол мозга, серое вещество, белое вещество, может быть, наоборот, нет, не здесь. Нейроны, говоришь? Ах, какие нейроны.
Что же, едем дальше? Вскрой мою грудную клетку, возьми мое сердце, давай, мне не больно, электропила для грудины, наверное – «дружба». М-да.
Вот этот синюшный полупустой мешочек с белесыми толстыми трубками, нисколько не похожий на валентинку с сюрпризом, судорожно сжимающийся в твоей руке, фуууу, ну нет.
Моя любовь не здесь. Уверяю тебя.
Снимаем слои розовато-бодрых мышц, отодвигаем странное дерево легких с ветвями трахей, а вот и ребра, какие белые, госссподи, абсолютно мертвые. Не здесь.
Может быть, любветворение сродни кроветворению, гемопоэзу? Побудем немного гемопоэтами. Заглянем в гости к костному мозгу, наведаемся через подвздошную кость, уважим незаслуженно забытую мигрантку-селезенку?
Ничего, просто кровь и кровь, и здесь и тут, ярко-алая, темно-красная, может быть, дело в переходе количество в качество? Да-да, Периодический закон.
Я думаю, пальцы. Я уверена почти, пожалуйста, посмотрим, я прошу тебя. Ну почему-почему, сам знаешь, давай отрежем парочку, уж делать так делать. Пальчики, они же такие молодцы, они то изобретательно ласкают тебя – милый, то пребольно вцепляются, белые от усилий, – не уходи жжже. Ах, пальцы.
Можно и ножом, вот эти давай, на левой, так, насинг здесь, полный насинг.
Ну что, поищем еще ГДЕ?
Правильно, спускаемся ниже, раковина пупка, и еще. Еще ниже. Большие срамные губы, малые, все остальное, великолепно действующий механизм, универсальная машина, а у кого-то бывает еще точка «джи», или врут?
Ннне увлекайся, сейчас не время, может быть, потом будет время, мы же делом занимаемся, генератор моей любви к тебе ищем, ннну ннне ннна-до сейчас, пожалуйста, я жжже нне о-с-т-а-н-о-в-л-ю-у-усссссь…
…да, но, тем не менее, здесь тоже ничего нет.
Я тебя люблю, говорю я. Стою, ноги на ширине плеч, руки опущены, пальцы вниз, нескольких не хватает, снесено полголовы, полмозга выворочено и обсыхает на кухонном ноже, сердце вынуто, пытается биться где-то, или уже нет – выпотрошена, обескровлена и счастлива.
Хохочу. Я поняла.
…Ты откупоришь выловленную в синем море бутылку, поймаешь за красную лапку почтового голубя, кликнешь на значок «проверить почту», заглянешь мне в монитор через правое плечо, через Балканский хребет, через Среднерусскую возвышенность. Ты спросишь: ну и про что мы пишем? Я отвечу: про любовь. Ты скажешь: ничего нового не придумаешь, и поцелуешь в сломанный мизинец. Я отвечу: а я не хочу – нового, я хочу – тебя. И скажу: НА!
25 марта
23.30
Моталась сегодня по работе в Тольятти. Вообще у меня некоторое двойственное отношение к этому городку (в Табакерке) – с одной стороны, я его недолюбливаю за Абсолютное Жлобство, но с другой – там так приятно чувствовать себя Королевой в Изгнании, русской аристократкой в селе Кукоево, Надеждой Константиновной Крупской в Шушенском, Татьяной Лариной в малиновом берете, вздыхать, закатывая глаза: «Оооо, если еще раз услышу слово «ложить», просто умру от горя…»