Читать интересную книгу Когда я снова стану маленьким - Януш Корчак

Один кричит:

- Ему лучше выйти!.. А другие:

- Нет, ему тут лучше, госпожа учительница!

Что ни случись, из всего сделают забаву: рады, что урок прервался. И не подумают о том, как человеку неприятно: ведь учительница, того и гляди, опять рассердится.

Наконец-то звонок. Урок кончался. Я бегу к сторожу.

Но тут меня останавливает сторож с нашего этажа, тот самый, злой.

- Куда? Не знаешь разве, что нельзя?

Я струсил, но все о своем думаю:

"У кого бы попросить десять грошей на молоко".

Может, у Бончкевича? У него всегда есть деньги. Нет, он не даст, он меня мало знает. И, когда у него один раз кто-то попросил в долг, он сказал:

- Вот еще, в долг тебе давать, голодранец несчастный!

"У кого же взять денег? У этого? А может, вон у того?" Я смотрю по сторонам. И вдруг вспоминаю, что ведь Франковский должен мне пять грошей. Разыскал его, а он играет с мальчишками н от меня убегает.

- Послушай, верни мне пять грошей. - Отстань,- говорит он,- мешаешь!

- Да они мне нужны.

- Потом, сейчас не могу!

- Да мне сейчас нужно!

- Говорю тебе, потом! Нет у меня.

Я вижу, что он начинает злиться, ну и денег у нею нет, значит, ничего тут не поделааешь. У Манека тоже нет.

Делать нечего, иду к Бончкевичу. У его отца магазин, он богатый. Бончкевич скрашивает:

- На что тебе? Я говорю.

- Нужно.

- А когда отдашь?

- Когда а будут.

Что же я могу сказать? Другой пообещает: ".Завтра", а сам и в ус дует. Еще выругает; если напомнят. Скажет: "Отвяжись!"

- Ну что, дашь мне в долг?

- А если у меня нет?

- Есть, только дать не хочешь.

Если бы я сказал, на что мне нужны деньги, он, наверное, дал бы. А может, скаазать? А он говорит:

- Я уже столько пораздавал, и никто не возвращает. Иди к Франеку он уже целыми месяц мне двадцать пять грошей должен.

А Франек никому не отдает. Я поморщился, по делать нечего.

Ищу Франека, а его нет нигде. Как тут найдешь, в такой сутолоке?

А Бончккевич даже добрый, не любит отказывать. Только любопытный, все ему надо знать. Сам уже теперь со мной заговаривает:

- Что дал?

- Да я не знаю, где он.

Бончкевикч подумал немножко и опять спрашивает:

- Скажи, на что тебе?

- Тогда дашь?

- Дам! .

- А естгь у тебя?

- Есть, только я хочу купить картон, рамку сделать.

Я ему все рассказал. Крадемся мы на третий этаж, а тут звонок. Надо идти в классе.

Я очень беспокоюсь. Пятнашка голодный, может, начнет скулить, визжать, а сторож возьмет да и выкинет его.

Я его Пятнашкой назвал. А теперь думаю, что, может, это нехорошо. Похоже на прозвище. Собака, правда, не понимает. Человеку это было бы обидно. Может, назвать Снежком, ведь я его на снегу нашел? Или Бе-лыш, Белышка. Или как-нибудь от слова "зима".

Я уже о нем так думаю, словно знаю, что мне его позволят взять-.

Женщина в лавке и сторож говорили, что у него, наверное, есть хозяин. Может быть, расспросить ребят около тех ворот? Но там даже и ворот-то никаких близко не было. И вдруг кто-нибудь скажет, что щенок его, а это будет неправда: поиграет с ним и опять на мороз выбросит. Да хотя бы и правда, все равно хозяин о нем не заботится, раз вы

гнал. А может быть, он сам убежал? Ведь я не знаю, какой у него характер. А молодые щенки озорные. Может быть, нашкодил, испугался нака

зания и сбежал.

Ну просто не знаю, что делать! Такой озабоченный сижу, словно у меня маленький ребенок. А Снежок, наверное, думает, что я о нем забыл. Собака и правда похожа на ребенка. Ребенок плачет-собака скулит. И лает, когда сердится или когда чему-нибудь рада. И играет она, как ре-бенок. И смотрит в глаза; и благодарит-лижет и рычит, словно гово-рит, предостерегая: "Перестань".

Но тут я вспомнил, что сейчас урок и надо быть внимательным,- и так я уже стоял за партой.

Эх, Белыш, Белыш! Мал ты и слаб, поэтому тебя ни во что не ставят, с тобой не считаются, тебя не ценят. Ты не собака-водолаз, которая спа-сает утопающих, по сенбернар, который откапывает замерзших пгутеше-ственников из-под снега. Не годишься ты и в упряжку эскимоса, ты даже не умный пудель, как пес моего дяди. Обязательно пойду со своим песиком к дяде, пускай подружится с пуделем. Собаки тоже любят общества. Вот я думаю: "Пойду-ка я с ним к дяде". Но ведь все это только мечты. Потому что, наверное, мне не позволят его оставить. Взрослый скажет ребенку: "Нельзя"! - и тут же забудет. И даже не узнает, какую он причинил ему боль.

Когда я хотел стать ребенком, я думал только об играх и о том, что детям всегда весело-ведь у них нет никаких забот. А теперь у меня больше забот с одним щенком на трех лапах, чем у иного взрослого с це-лой семьей.

Наконец я дождался звонка.

И вот мы даем сторожу десять грошей на молоко. А сн говорит: - На что мне ваши гроши! Поглядите лучше, что он тут наделал. И отпирает темную каморку, где скулит Пятнашка. - Ничего,- говорю я.- Можно эту тряпочку, я вытру?.

И я вытер и даже не побрезговал.

- А Белыш меня узнал, обрадовался. Чуть было в коридор не выскочил. Прыгает вокруг меня. Совсем забыл обо всех опасностях и бедах. А ведь он мог бы теперь лежать мертвый на холодном снегу. - Ну, выметайтесь! - говорит сторож, но тут же поправился: - Идите, у меня времени нет.

Взрослому никто не скажет: "Выметайтесь", а ребенку часто так гово-рят. Взрослый хлопочет - ребенок вертится, взрослый шутит - ребенок паясничает, взрослый подвижен - ребенок сорвиголова, взрослый печа-лен - ребенок куксится, взрослый рассеян - ребенок ворона, растяпа. Взрослый делает что-нибудь медленно, а ребенок копается. Как будто и в шутку все это говорится, но все равно обидно. "Пузырь", "карапуз", "малявка", "разбойник" - так называют нас взрослые, даже когда они не сердятся, когда хотят быть добрыми. Ничего не поделаешь, да мы и привыкли. И все же такое пренебрежение обидно.

Бедный Белыш - а может быть, лучше Снежок? - снова должен си-деть два часа взаперти, во тьме кромешной.

- А может, спрятать его за пазуху, и он будет сидеть на уроке спокойно?

- Дурак,- сказал сторож и запер дверь на ключ. А Манек встречает меня в коридоре и говорит:

- Что у тебя там за секреты?

Я вижу, что он обижен, и все ему рассказал.

- Так ты... так ты ему первому сказал?

- Но ведь я ему должен был сказать, а то он ае дал бы денег на молоко.

- Да уж знаю... знаю...

Жалко мне Манека, потому что и мне ведь было бы неприятно, если бы он другому рассказал что-нибудь раньше, чем мне. И на большой перемене я его спрашиваю:

- Хочешь пойдем посмотрим?

А тут на третьем этаже мальчишки курили, и идет следствие, кто курил, кто ходил на третий этаж - не "ходил", а "лазил". Наш сторож говорит:

- Все время гоню их, а они все как-то прокрадываются.

И смотрит на нас. Я спрятался за Томчака. А то бы сразу узнали, потому что я покраснел. Меня даже в жар бросило. А взрослые думают, что, если ребенок заикается и краснеет, значит, он врет или в чем-нибудь виноват. Но ведь мы часто краснеем просто оттого, что нас подозревают, со стыда или от страха, или потому, что сердце сильно бьется... И еще у некоторых взрослых есть обыкновение заставлять смотреть в глаза. И иной мальчишка, хоть и виноват, но смотрит прямо в глаза и врет как по писаному.

Кончилась вся эта история тем, что, кто курил папиросы на третьем этаже, не выяснили, а мы нашего песика так и не повидали.

После занятий сторож говорит:

- Ну, забирайте своего пса, и в другой раз мне сюда собак не водить, некогда мне! А не то отправлю вас в учительскую вместе с собакой.

Мы вышли: я, Манек и Бончкевич. И Пятнашка - пусть его остается Пятнашкой!

И как же он обрадовался, когда его выпустили на свободу. Как все живое тянется к свободе! И человек, и голубь, и собака.

Советуемся втроем, что делать дальше. Бончкевич согласился взять его до завтра, а я тем временем дома разрешение выпрошу.

Но, когда Бончкевич взял у меня Пятнашку, я на него вроде как бы обиделся.

Ведь Пятнашка мой. Ведь это я грел его под пальто. Он меня первого лизнул. Я его нашел и принес в школу и все время о нем думал. А Бончкевич только дал десять грошей, и все.

Ну, разве это справедливо, что одним родители все позволяют, а другим нет? Каждый больше всего своих родителей и свой дом любит. Но ведь обидно, когда знаешь, что другому отец позволяет то, что запрещают тебе.

Почему Бончкевич берет себе Пятнашку, и асе тут, а я должен еще разрешения спрашивать, и, наверное, ничего из этого не выйдет.

Когда знаешь, что у родителей нет денег, их еще больше любишь, потому что становится их жалко. Кто станет сердиться на отца за то, что у него нет работы, или за то, что он мало зарабатывает? Другое дело,

если он тратит деньги на ненужные вещи, а на ребенка скупится, думает только о себе, а ребенку жалеет. Вот отец Манека,- почему он тратит деньги на водку да еще скандалы устраивает?

Мне жаль Манека и жаль отдавать белого Пятнашку. Столько пришлось из-за него вытерпеть, а теперь он достается другому.