Дженни ела половинку грейпфрута, запивая мятным чаем. Она села на диету с весны, как толь¬ко у нее начались критические дни. Но диета не помогала: ее грудь росла как на дрожжах. Дэн бес¬покоился, что сестра заморит себя голодом, но Дженни была живой и веселой, как никогда. Дэн только разводил руками, не подозревая, что каж¬дое утро по пути в школу Дженни покупала на Бродвее аппетитную булочку с маслом и шоколад¬ной крошкой.
Не лучший способ уменьшить объем груди.
Дэн уплетал второй шоколадный пончик, запивая его растворимым кофе с молоком и четырьмя ложками сахара. Он не мог жить без сахара и кофеина — потому-то его руки и тряслись. Дэн не следил за здоровьем. Ему нравилось думать, что он живет на грани риска.
За завтраком Дэн перечитывал сценарий фильма Ванессы — того, в котором ему была отведена главная роль. Он произносил про себя, будто мантру, одну и ту же строку: «Жизнь хрупка и нелепа».
— Ну давай, скажи, что тебе нет дела до Серены Ван дер Вудсен, — подначивала Дженни.
Она положила в рот дольку грейпфрута и принялась ее обсасывать. Потом сунула палец в рот, извлекла белую пупырчатую кожуру и положила ее на тарелку.
— Ты бы видел ее, — продолжила она. — Офигительная. И так изменилась. Тряпки прежние, а лицо новое. Выглядит старше, но не старее, а как Кейт Мосс или другая модель, которая будто везде побывала и все попробовала, и грязь к ней не прилипла. Будто она… ну, многоопытная, что ли.
Дженни ждала ответа, но брат сидел, уставившись в чашку.
«Жизнь хрупка и нелепа».
— Ты что, даже не хочешь ее увидеть? — спросила Дженни.
Дэн подумал о том, что Чак Басс говорил про Серену. Ему не хотелось верить его словам, но раз даже Дженни назвала Серену многоопытной, возможно, Чак был и прав, и Серена действительно шлюха из шлюх, торгует наркотиками и награждает партнеров венерическими болезнями.
Дэн пожал плечами и указал на горку кожуры на тарелке Дженни:
— Какая мерзость. Почему ты не ешь пончики, как все нормальные люди?
— Чем плох грейпфрут? — сказала Дженни. — Очень освежает.
— Но ешь ты его омерзительно, — сказал Дэн. Он запихнул в рот остатки пончика и облизал шоколад с пальцев, чтобы ни капли не упало на сценарий.
— Не нравится — не смотри, — огрызнулась Дженни. — И вообще, ты не ответил на мой вопрос.
Дэн встряхнулся:
— Какой вопрос?
Дженни облокотилась на стол и наклонилась вперед:
— Серена Ван дер Вудсен. Я-то знаю, что ты мечтаешь ее увидеть.
Дэн пожал плечами и перевел взгляд на сценарий:
— Да мне плевать.
— Ну конечно, — сказала Дженни, закатывая глаза. — Ладно, через неделю в пятницу намечается грандиозная вечеринка в защиту сапсанов Центрального парка. Вот уж не знала, что в Центральном парке есть соколы. В общем, за вечеринку отвечает Блэр Уолдорф, а Блэр и Серена — лучшие подруги, так что Серена там точно будет.
Дэн уткнулся в сценарий, как будто ему не было дела до слов сестры. А Дженни продолжала говорить, как будто ей не было дела до молчания брата.
— Короче, нам осталось только заполучить приглашение на бал, — сказала Дженни. Она взяла бумажное полотенце, смяла его в комок и запустила в голову брата. — Дэн, прошу тебя, — заискивающе сказала она. — Нам надо пойти.
Дэн отложил сценарий и взглянул на сестру, серьезно и печально.
— Дженни, я не хочу, — сказал он. — В пятницу я пойду к Дэку играть в приставку, а потом поеду в Бруклин с Ванессой и компанией. Как всегда.
Дженни пнула ножку стула, как маленькая.
— Почему, Дэн? Почему же ты не хочешь пойти?
Дэн покачал головой, горько усмехаясь:
— Потому, что нас не позвали. И не позовут. Забудь, Джен. Мне очень жаль, но ничего не поправить. Мы не такие, как они, и ты это знаешь. Блэр Уолдорф, Серена Ван дер Вудсен и все их друзья принадлежат к иному миру.
— Почему же ты все время хнычешь? Я с ума схожу, — сказала Дженни, закатывая глаза.
Она встала, швырнула тарелки в раковину и принялась яростно работать губкой. Затем резко развернулась и уперла руки в бока. На ней была розовая фланелевая рубашка, темные кудри торчали во все стороны — накануне она легла спать с мокрой головой. Она выглядела как миниатюрная домохозяйка — с грудью на десять размеров больше, чем все тело.
— Плевала я на тебя. Я иду на вечеринку, — заявила она.
— На какую вечеринку? — В дверях кухни появился мистер Хамфри.
На конкурсе отцов, позорящих детей, Руфус Хамфри завоевал бы первый приз. На нем была белая майка с кругами пота под мышками и красные семейные трусы. Он почесывал промежность. Лицо покрывала разномастная щетина, где седая и густая, где легкая небритость, а где плешь. Курчавые седые волосы всклокочены, карие глаза словно подернуты пеленой. За каждым ухом торчало по сигарете.
Дженни и Дэн молча уставились на отца.
Затем Дженни вздохнула и вернулась к тарелкам.
— Забудь, — сказала она.
Дэн ухмыльнулся и откинулся на стуле. Их отец не выносил пафосного Верхнего Ист-Сайда. Он отправил Дженни в Констанс ради хорошего образования и отчасти потому, что когда-то встречался с одной из тамошних учительниц английского. Но он все опасался, что Дженни попадет под влияние одноклассниц, «дебютанток», как он их презрительно называл.
Дэн знал, как отец отнесется к вечеринке.
— Дженни хочет выйти в высший свет, — сказал он.
Мистер Хамфри выудил из-за уха сигарету, вста¬вил в рот и начал перекатывать между губами.
— По какому случаю? — осведомился он.
Дэн покачался на стуле с ухмылкой на губах. Дженни выключила воду и яростно взглянула на него, готовая убить, если он скажет еще хоть слово.
— Только послушай, — сказал Дэн. — Они собирают деньги в помощь сапсанам Центрального парка. Наверное, хотят выстроить им птичьи особняки. Будто тысячи бездомных людей не нуждаются в этих деньгах куда больше.
— Да заткнись ты! — разъяренно бросила Дженни. — Хватит строить из себя всезнайку. Обычная вечеринка. Я и не говорила, что там какой-то суперповод.
— Повод? — прогремел отец. — Стыдись, дочь. Этим людям нравятся птицы, потому что это красиво. Они, видите ли, чувствуют себя на лоне природы, будто на загородных виллах в Коннектикуте или Мэне. Птички украшают их жизнь. Пускай этот класс бездельников сам выдумывает помощь, которая никому не нужна!
Дженни облокотилась спиной о разделочный стол и уставилась в потолок, пытаясь не слушать отца. Она слышала такие речи не первый раз. Они ничего не меняли. Она по-прежнему хотела пойти.
— Я только хочу немного праздника, — упрямо сказала она. — К чему столько шума?