Рыцарь несся тяжелый, неподвижный, копье привычно держал в правой руке, забрало поднял. Он косился на калику — тот не касался поводьев, управлял конем, как дикий скиф, ногами. Лицо неподвижно, от ветра не пригибается, а глаза отсутствующие — по-прежнему ищет Истину? Думает о высоком? Но не забыл ни копье захватить для рыцаря, ни великолепный пластинчатый лук для себя. Впрочем, английский лук иомена не хуже, но тот в человеческий рост, а то и выше, а из этого можно стрелять с коня, если сумеешь натянуть стальную тетиву. Чтобы пользоваться пластинчатым луком, надо иметь богатырскую силу...
Слева у седла калики блестел на солнце шелковыми шнурками широкий колчан, туго набитый длинными стрелами с белым оперением. Там же висел в чехле топор. Сапоги калики держались в широких стременах как влитые.
— Сэр калика, — не выдержал Томас, он придержал коня, давая перейти на шаг. — А что ты умеешь еще?
Калика смотрел непонимающе. Томас поспешно поправился:
— В воинском деле, конечно. Ты мыслишь о высоком, вижу, но и благородное искусство войны в нашем мире стоит не на последнем месте!
— Увы, мир глуп и жесток. Все еще.
Томас воскликнул удивленно:
— О чем поют менестрели, как не о воинских подвигах? Не о боях, сражениях? Для чего еще рождаются герои, как не для битв и славной гибели?
Калика покачал головой, не ответил. Под ним был такой же огромный жеребец, как и у Томаса, но Томас помнил, какого труда стоило обломать своего зверя, а под каликой конь как шелковый, лишь пугливо косится. Неужели верны слухи о том, что скифы способны сдавить коленями так, что ребра трещат, а конь падает замертво?
— Эллины, — заговорил Томас, пытаясь вызвать калику на разговор, — знавшие езду только на колесницах, когда впервые увидели конных тавро-славян, сочли их сказочными зверями — полулюдьми-полуконями. Так и назвали: конные тавры, кентавры! Они, говорят, на полном скаку метко стреляли из луков!
Калика покосился на рыцаря, спросил коротко:
— В твоем мешке еда есть?
— Нет, только чаша, — ответил Томас огорченно. — А что?
Калика мгновенно сорвал с плеча лук, мелькнуло белое оперение, сразу же Томас услышал звонкий щелчок. Калика с безучастным лицом снял тетиву, повесил лук за спину. Лишь тогда остолбеневший Томас посмотрел вперед на дорогу, куда унеслась стрела.
В сорока шагах на обочине бился пронзенный насквозь крупный заяц. Томас, все еще не веря глазам, пустил коня впереди калики, концом копья подхватил добычу. Калика все с тем же непроницаемым лицом протянул руку. Томас поспешно выдернул стрелу, вытер кровь и почтительно подал калике:
— На привале сам освежую, святой отец!.. Э-э... сэр калика. Конечно, вера Христова самая правильная, но в язычестве тоже что-то, оказывается, есть...
Калика усмехнулся краешком рта, смолчал.
Глава 5
Ближе к полудню въехали в крохотную деревушку. Калика направил коня к самому крайнему домику, от которого несло копотью, горелым железом, ржавчиной. Навстречу вышел широкий могучий мужик в пропаленном кожаном переднике, Олег сказал, не слезая с седла:
— Сможешь подковать коня и расклепать два железных кольца?
Мужик смотрел исподлобья:
— Это ж надо огонь разводить...
— Жаль, — сказал Олег сожалеюще. — Я думал, тебе два золотых пригодились бы в хозяйстве...
Мужик поспешно обернулся к дому, взревел зычно, кони испуганно прижали уши:
— Варнак, Болдырь!.. Живо разогреть горн!.. Наострить новых гвоздей!
Олег спрыгнул с коня, Томас понимающе ухмыльнулся, слез, отдал поводья набежавшим детям. У деревенского кузнеца их оказалась целая куча: одни разожгли огонь, другие расседлали коней и напоили, а хозяйка спешно принялась ощипывать гуся.
Глаза кузнеца расширились, когда увидел ошейник на шее благородного рыцаря, но смолчал. Быстро и умело, орудуя зубилом и клещами, расклепал подлые обручи, тут же швырнул на горящие угли, спеша переплавить, чтобы и следа не осталось, буде начнут спрашивать надсмотрщики барона. Олег бросил ему в ладонь два золотых. Кузнец поблагодарил, тут же словно невзначай уронил на закопченную наковальню, лишь затем заулыбался и бережно убрал в кошель.
Олег усмехнулся:
— Случаются разные?
Кузнец сокрушенно покачал головой:
— И не поверишь, благородный человек! Раньше за лето два-три раза всучивали золотые или серебряные монеты, которые на другой день оказывались сухими листьями! Но когда я узнал, что против железа чары бессильны, то стал высыпать монеты на эту наковальню... Уже поймал одного. Правда, дурень клялся, что его самого надули. Может быть, не лгал. Если взаправду маг, то чего терпел, когда малость... гм... поучил...
Когда он укрепил ослабевшую подкову, Олег дал еще золотой, взял гуся в мешок, немедленно выехали, спеша уйти от замка как можно дальше.
Знойное солнце стояло в зените. Дорога петляла, проторенная, вбитая в плотную, сухую землю столетия назад. Когда-то ей приходилось обходить холмы, сворачивать к городам, рощам, но пролетели века, города разрушились, рощи вырубили, лишь холмы остались, только осели, постарев. Дорога часто пробиралась между древних развалин, откатившихся к обочине выбеленных ветром и зноем глыб.
Томас спросил с любопытством:
— Что у тебя за деревянные бусы на шее? Все щупаешь, щупаешь. Боишься, что сопрут?
— Обереги — не бусы, — ответил калика, не поворачивая головы.
— Обереги? От чего оберегают?
— От многого. Через них боги дают советы.
Томас засмеялся:
— Что-то не слышу голосов!
— Да? А вот я слышу, что во-о-он в той роще, к которой едем, шайка разбойников делит добычу. А еще дальше за лесом — село, где найдем приют, отдых, ночлег.
Томас смотрел недоверчиво:
— Ну, насчет села... ты мог уже бывать там. А насчет разбойников... Хорошо, изрубим в капусту!
Калика поморщился, сказал с отвращением:
— Не можешь без драки? Лучше объедем.
Он свернул на боковую тропинку, уводящую от рощи. Томас нехотя пустил коня следом. Его жеребец вскидывал голову, возбужденно пофыркивал. Томас понял радость коня, когда вломились в густой кустарник, а впереди зажурчал крохотный ручеек. Трава вокруг ключа поднималась свежая, сочная, зеленая, налитая соком. В крохотном озерке, не больше рыцарского щита, с песчаного дна поднимался бурунчик воды. Песчинки взвихривались, кружились, оседали, образуя ровный кольцевой вал, словно вокруг крохотного замка.
Калика расседлал коней, начал собирать хворост, а Томас, считая разделку заячьей тушки более благородным делом, умело снял шкуру, выпотрошил, вычистил:
— Стрела пробила сердце!.. Сэр калика, я восхищен! С сорока шагов на полном скаку... а заяц несся через дорогу в другую сторону!