Читать интересную книгу Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие - Дан Родес

Он решил уйти сегодня же ночью, пока старик спит. Это был его любимый способ расставания, который казался ему очень романтичным: он просто исчезал, словно призрак в предрассветный час. Именно так он покинул свою страну, и точно так же он оставил множество женщин, с которыми сводила его судьба за время скитаний по дорогам Италии. Бесшумно расстегнув молнию на палатке, он выбирался наружу и тихо уходил от своей мирно спящей подруги. Иногда он забирал все ее деньги, чтобы купить билет на автобус и добраться до другого палаточного городка, где отдыхают, наслаждаясь природой, другие девушки, чье воображение потрясет его боевой шрам на плече — след от пули. Ему нравилось представлять, как удивится его подруга, когда, проснувшись, обнаружит, что палатка пуста; и как вытянется лицо девушки, когда до нее, наконец, дойдет: ее Боснийца нет рядом не потому, что он ушел на озеро, где они вместе купались каждое утро, и не потому, что ее кавалер, как обычно, хлопочет возле костра, торопясь приготовить вкусный завтрак. Наверное, от горя она выплачет все глаза.

Однако, поразмыслив, он решил, что, пожалуй, можно подождать до утра, хорошенько позавтракать, а потом отправиться в дорогу. Возможно, старик даже подбросит его до автобусной станции, а к вечеру, если повезет, он найдет какое-нибудь новое пристанище.

За завтраком Кокрофт умолял его остаться.

— Ты хочешь, чтобы я отвез тебя на станцию? О нет, пожалуйста, не уходи! — Кокрофт с ужасом представил, что его ждет: бесконечные, как мертвая пустыня, недели и месяцы, полные тоски и одиночества. — Пожалуйста, поживи у меня еще. Нам будет так весело, вот увидишь.

После еще одной ночи, проведенной на мягкой постели в комнате для гостей, и обильного завтрака, над которым старик колдовал не меньше часа. Босниец начал думать, что, возможно, ему не стоит спешить с отъездом.

— Я бы остался, — пробормотал он, — но этот проклятый пес… Я ненавижу его, а он ненавидит меня. Либо он, либо я. Вместе под одной крышей мы жить не можем.

— О, мне очень жаль, — сказал Кокрофт, — но мы что-нибудь придумаем. Я уверен, мы сможем решить эту проблему.

— Если он снова кусать меня, я убью его. Да, я убью его — это мой инстинкт.

— О нет, ты не можешь убить его. Тимолеон Вьета не виноват, он же просто собака — глупое животное, какой с него спрос.

— Так положено — закон природы: он нападать на меня, я его убивать. — Босниец рубанул ладонью воздух, изображая смертоносный удар каратиста. — Я из Боснии, в Боснии мы всегда убиваем собак, вот так — голыми руками. — Он снова продемонстрировал свои каратистские навыки.

— О нет, ты не сделаешь этого!

Оба замолчали и застыли в напряженном внимании — по радио передавали прогноз погоды.

— Но у меня есть хорошая идея, — сказал Босниец, — которая решит нашу проблему, и мы — ты и я — останемся довольны.

— Что за идея?

— Простая. Я убью собаку прямо сейчас. Потому что, если я останусь здесь, он снова будет кусать меня, так? А если он кусать меня, я убью его, так? Поэтому я убью собаку прямо сейчас. Я уже убивал собак, очень много разных собак — не знаю сколько, я сбился со счета, но очень, очень много. Это легко. В Боснии нас учат в школе, как убивать собак. — Кокрофт в немом изумлении уставился на Боснийца. — Одно быстрое движение — и — крэк! — ты ломаешь собаке шею. Или хватаешь ее за загривок, а другой рукой пару раз ударяешь вот сюда. — Он поднес кулак к собственному горлу. — Ну, может быть, три или четыре раза. А потом они умирают. Это очень быстро. Они ничего не чувствуют. Я думаю, им это даже нравится.

— Но ты не можешь убить Тимолеона Вьета. Он… — Кокрофт едва не сказал, что Тимолеон Вьета его лучший друг. — Это моя собака.

— Не волнуйся. Это очень быстро. А потом я выкопаю для него дырку в земле. И я сделаю деревянный крест, красивый, как в церкви. Мне же все равно нечем заняться. Я думаю, ему будет хорошо там, внизу.

Кокрофт представил, какой мучительной смертью погибнет Тимолеон Вьета, и на его глаза навернулись слезы.

— А не могли бы мы просто надеть на него намордник? — Он поднес руку к лицу и растопырил пальцы, изображая намордник. — Такую проволочную штуку, вроде клетки.

— Нет. В наморднике или без намордника, он будет шуметь, и лаять, и толкать меня своим носом и… этими, не знаю, как называется… руками, а если он нападать на меня, я его убивать. Не забывай, я из Боснии, — сказал Босниец, который никогда не был в Боснии; он даже не был уверен, сможет ли отыскать эту страну на карте.

Мысль о том, что он снова останется один, пугала Кокрофта ничуть не меньше, чем накануне, но и Тимолеон Вьета был ему безумно дорог, он по-прежнему любил его, несмотря на то что в последнее время пес явно охладел к хозяину. Кокрофт был в смятении и растерянности.

— Пожалуйста, не уходи, — снова взмолился он. — Я уверен, очень скоро вы станете лучшими друзьями.

— Нет. Мы никогда не будем становиться друзьями. — Босниец хорошо усвоил одну простую истину: никогда не заводи дружбу с бывшим противником. О перемирии не могло быть и речи. — Но у меня есть еще одна идея.

— Какая?

— Твоя собака уже однажды была диким животным, так? Ты сам говорил, что он был диким, когда пришел к тебе. Значит, ему известно, как выживать на воле, так? Идея простая: мы берем его, куда-нибудь отвозим и оставляем. Он будет счастлив снова стать диким, а мы будем счастливы здесь, вдвоем. — Он положил руку на плечо Кокрофту. — Возможно, очень скоро мы с тобой будем становиться лучшими друзьями.

Кокрофту нравилось прикосновение руки молодого человека. Это мало походило на те объятия, о которых он мечтал, но все же Кокрофту было очень приятно.

— О, но это звучит так… так жестоко. — Он содрогнулся при мысли, что Тимолеон Вьета останется один, брошенный на произвол судьбы.

— Ну, тогда я должен убить собаку. — Босниец отдернул руку. — Или мне собирать вещи и уходить на автобус?

— Нет. — Кокрофт бессильно опустился на стул. — Я должен подумать. Дай мне время, до завтра. Пожалуйста. — Он придвинул к себе бокал для вина и до краев наполнил его виски.

К полудню Кокрофт был настолько пьян, что с трудом держался на ногах. Он кое-как дополз до своей комнаты, рухнул на кровать и уснул. Жалюзи на окне были подняты, косые лучи солнца падали на лицо Кокрофта. Он проснулся в три часа, спустился на кухню и снова начал пить. Тимолеон Вьета вел себя как обычно: иногда ненадолго забегал в дом, потом уходил, затем снова возвращался — словно ничего особенного не происходило. Кокрофт тоже ненадолго приходил в себя, а потом вновь погружался в черное небытие. Вечером он проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Это был Босниец. Кокрофт поднялся и пошел вниз следом за ним. Плохо соображая, что делает, Кокрофт послушно выполнял его приказы. Он надел на Тимолеона Вьета ошейник, пристегнул поводок и привязал пса к поручню в кузове пикапа.

— Дай мне ключи, — сказал Босниец.

— Зачем? Что ты собираешься делать?

— Выкидывать собаку, мы ведь уже решили. — Он видел: старик настолько пьян, что вряд ли понимает происходящее. К тому же Боснийцу хотелось самому сесть за руль и прокатиться с ветерком.

Кокрофт заплакал:

— И я согласился? — Он и вправду не помнил. — Я еду с тобой, — пробормотал он заплетающимся языком. — Ты без меня никуда не поедешь. Я должен поехать… я должен попрощаться с ним.

Босниец не возражал. Он был уверен, что именно так старик и поступит; кроме того, им, наверное, придется заехать на заправку, так что Кокрофт ему все равно понадобится, чтобы расплатиться за бензин.

— Хорошо, поехали. Только захвати деньги.

Кокрофт, пошатываясь, направился к дому, с трудом преодолел ступеньки крыльца и исчез внутри. Потом снова появился, сжимая в кулаке початую бутылку виски. Он запер дверь и поплелся к машине. Из кузова доносился жалобный собачий вой. Босниец сидел на водительском месте и нетерпеливо постукивал пальцами по рулю.

— Куда ты его повезешь? — спросил Кокрофт.

— Не знаю. Куда-нибудь подальше.

— Поехали в Рим, — сказал Кокрофт. — Ему понравится в Риме. Там есть кошки, много кошек, он сможет гонять их. Это так весело — гонять кошек. — Кокрофт забрался в пикап. — Мы должны оставить его в каком-нибудь красивом месте.

Он стал вспоминать свои самые любимые места в Риме. Их было много, но одно особенно нравилось Кокрофту.

— Давай оставим его около Свадебного Торта. — Кокрофт всегда использовал это прозвище, которое римляне дали помпезному монументу, воздвигнутому в честь короля Виктора Эммануила. Кокрофт мог бы сказать, что, по большому счету, это самое красивое сооружение из всех, которые ему когда-либо приходилось видеть: гигантский кусок мрамора, освещенный пламенем вечного огня, возле памятника шумят фонтаны; где-то внутри этой холодной глыбы покоится тело неизвестного солдата, а над его головой скачут лошади — две бронзовые квадриги, установленные на высоких портиках по углам плиты, — они застыли в прыжке, и кажется, что кони сейчас сорвутся с пьедестала и улетят в небо. Кокрофт часто сидел на этой площади за столиком возле бара, расположенного прямо напротив старинной галереи, и любовался зелеными лучами лазерной подсветки, которая была установлена на крыше галереи. Он потягивал пиво, бормотал что-то невнятное об удивительном соседстве прошлого и настоящего и мечтал умереть. Кокрофт воображал себя сидящим на спине лошади — той, что слева, — кругом бушует страшная непогода: вспышки молний, ужасающие раскаты грома, — а он, перекрывая шум дождя и свист ветра, выкрикивает какой-нибудь монолог из «Короля Лира» (Кокрофт давно собирался перечитать эту вещь, поскольку из всей трагедии помнил одну-единственную строчку: «Прочь, гнусный страх и подлые сомненья»), после чего бросается вниз головой. Кровь заливает серые мраморные плиты, смешивается с бурными потоками дождевой воды, пенится, бежит, словно розовое шампанское, по водостокам и исчезает в люке, а его душа взмывает к небесам и вместе с конями уносится в вечность.