Читать интересную книгу Отделённые (СИ) - Кнави Нико

Он замолк. От его взгляда Фару стало не по себе.

— Посмотрим, что можно сделать.

— А возвращаться ты через Пеньки будешь, а? Ты, если можешь, вернись, я... Не скажу никому, я...

— Я не знаю, Талек, как будет. Но что смогу — сделаю.

Лицо Талека исказилось до ужаса странной и болезненной гримасой — он, кажется, пытался улыбнуться.

— Л-ладно, спасибо, пойду я, забот невпроворот, удачи, — скомкано бросил Талек и ушёл.

Фаргрен постоял, поглядел ему вслед и вернулся к напарникам.

— Едем? — спросил Лорин.

Все уже сидели верхом. Фар молча кивнул и вскочил в седло.

— Кто это был? — полюбопытствовал Рейт, когда они выехали из селения.

— Старый знакомый, — хмуро ответил Фаргрен. — Слушайте, он сказал, с самых северных деревень нет никаких вестей. И дальше на север болтают вроде как о Тварях.

— Как давно?

— Не знаю. До сева к нему должна приехать сестра. Но ещё не приехала.

— Хорошо знаешь эти места?

— Да, — коротко ответил Фаргрен, не желая вдаваться в подробности.

И почему он не умеет морозить голосом, как Мильхэ?

Фар ехал и думал. Не о задании, не о семье Талека, не о Тварях. А совсем о другом.

«Ирма, Ирма... — повторял он в мыслях имя сестры, и сердце будто начинало биться сильнее. — Увидеть бы её. Хоть одним глазком».

Вскоре после того, как отряд выехал из Пеньков, дорожная земля размякла, развязла, стала цепляться за лошадиные ноги, плевать грязью и словно тянуть назад.

«Дальше дорога, наверное, совсем испортится», — подумал Фаргрен.

Мысль его резко скакнула к сестре, и он ужаснулся: Ирма теперь порченая. Жива, но вряд ли счастлива.

Ведь порченых — тех, с кем случилась страшная беда в детстве, — считают приносящими несчастье. Порченых не любят. Не так, конечно, как оборотней, но... От снасильничанных детей отказываются, от украденных, проданных в рабство и потом каким-то чудом вернувшихся домой — отказываются. От осиротевших в малолетстве, от получивших страшное увечье, от почти растерзанных зверями... Отказываются. Отказываются и прогоняют. Ведь раз в самом начале жизни случилась такая беда, то нет на них божьего благословения. И все, с кем они будут близки, тоже этого благословения лишатся. А кто хочет быть несчастным?

Раньше Фар никогда особенно не думал о порченых. Хватало своих горестей. Но теперь...

Как же жила Ирма всё это время?

«Талек сказал, травница её вы́ходила, — вспомнил он, — значит, ей помогли, не прогнали».

Может, у неё всё не так плохо?

Глава 2. Дополнения и поправки

1 день 3 месяца 524 года

Эйсгейр сидел в своей любимой комнате. На его коленях лежала толстая книга, но смотрел он на стену перед собой. С портрета, окаймлённого серебряными ветвями, на рыцаря глядела женщина с золотыми волосами. Её изумительно синие глаза казались живыми. Лучшие художники Севера создали этот образ по описанию Эйсгейра. Взгляд его задержался на ложбинке между ключицами. Он так любил целовать её...

Порой Эйсгейр думал, что в жизни Эльвейг, скорее всего, не была настолько красивой. Но такой он её помнил: свою первую любовь, первую женщину, первую жену. За неё он поставил на колени половину древних орочьих кланов. За любовь всей своей жизни, как он думал когда-то, ещё не зная, насколько далёкой от него окажется смерть.

Иногда рыцарю чудилось, будто всё это ему лишь приснилось: он и его нежная Эльвейг. Сон, случившийся наяву так давно, что уже и кости её обратились в прах. Как и кости её детей, внуков и даже правнуков. А он сам всё ещё здесь, в Ледяном дворце, в Эйсстурме, городе, который строил вместе с ней. Для неё.

Часто Эйсгейр чувствовал себя словно внутри какого-то пузыря, отделённым ото всех. Люди вокруг жили, старились и умирали, а рыцарь так и оставался неизменным, застыв в возрасте сорока — сорока пяти лет. Ему нравилось жить, но не раз он спрашивал себя: что его держит? Близкие связи с семьями детей, внуков, правнуков исчезали через пять-шесть поколений. Для своих потомков он — живая легенда и владыка, которому они служат. Не поэтому ли ему так нравится проводить время с Детьми Леса? Да и дети Океана есть. Хотя никто из последних не прожил столько. Но это пока.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

У ног рыцаря шевельнулся Ярл Мурмярл, видевший одним котам известные сны, и Эйсгейр вынырнул из своих мыслей. Что-то он отвлёкся...

Рыцарь кинул последний взгляд на Эльвейг и сосредоточился на родословной графа Дайена. Её он хотел внимательно изучить несколько дней назад, но волна разных дел смыла эти планы в океан. Ему удалось лишь бегло просмотреть родовое древо графа, и оно показалось рыцарю восхитительно скучным. Потом его отвлекли разные вопросы, решить которые требовалось, как можно скорее, а желательно ещё вчера.

Но что-то в этой благородной семье не давало рыцарю покоя. Поэтому, как только нашёлся свободный час, Эйсгейр решил просмотреть родословную снова. И вот теперь он понял, почему скучный перечень макитурских графов не выходил у него из головы. Всё из-за одной нескучной детали: прапрадед Дайена был из другого рода. Но вписали его в семью жены, а не наоборот. С чего бы это? Найдя генеалогические записи того самого рода, рыцарь наконец вспомнил, почему вообще занимался этими господами.

Как раз-таки из-за прапрадеда Дайена: начиная с него все графы Макитура являлись прямыми потомками последнего короля Таэри́ма. Когда около ста тридцати лет назад это небольшое южное королевство было завоёвано соседним, всех наследников и родственников таэримской короны казнили. Так считалось. Но один, точнее, одна смогла спастись. Помощь от сочувствующих аристократов, небольшие фокусы с родословными, и вот — королевские отпрыски уже не принцы, а графы. Зато в безопасности.

«Выходит, у Дайена кровь голубее, чем казалось, — подумал Эйсгейр. — Таэримский наследник, надо же...»

Но как это может быть связано с эльфийским королём?

— Милорд, — послышался из-за двери голос камердинера, — ярл Эамонд уже в вашем кабинете.

Рыцарь захлопнул красочно расписанную книгу. Не стоит заставлять Эамонда ждать. Сегодня после обеда наместник через посыльного попросил о внеочередной встрече. Такое бывало редко, и Эйсгейр сразу же дал согласие.

Когда он перелился в кабинет, там уже сидел пожилой господин в тёмно-синем плаще, подбитом серым мехом. Серебряный кракен, щупальцами оплетавший голову мужчины, почти сливался с седыми волосами и вторил цвету плаща своими сапфировыми глазами.

— Эамонд, — приветствовал Эйсгейр.

Наместник встал и поклонился.

— Милорд, вы пришли так скоро, благодарю.

Рыцарь вдруг подумал, что не будь он тем, кем является, великим лордом, скорее всего, называли бы старика перед ним. Эамонд был потомком второго сына Эльвейг Первой. Ветвь её первенца рассеялась среди благородных домов Северных земель. Сколько поколений разделяет Эамонда и самого рыцаря, Эйсгейр и не помнил. Не очень это и нужно. Такие мелочи за него помнили историки и писцы.

— Не знаю, милорд, удалось ли вам уже посмотреть дополнения и поправки к законам, которые предложила Младшая палата, — сказал наместник, снова усаживаясь. — Я ознакомился с ними сегодня утром. И кое-какие вещи мне не понравились. Решительно не понравились.

— Настолько, что это стоило срочной встречи?

Эамонд кивнул и придвинул к своему владыке стопку бумаг, лежавшую на столе. Рядом была ещё пара листов. Рыцарь опустил глаза, и взгляд его сразу зацепился за место, выделенное красным цветом:

«Нелюди, в том числе эльфы, орки, оборотни, а также другие двуногие и недвуногие разумные существа не могут быть подданными Королевства Людей».

— Океан-отец, — прошептал Эйсгейр, — это же...

Поправка выглядела безобидно. Просто очевидный факт, описать который следовало для стройности закона: раз в нём говорится о подданных, надо определить, кого ими считать. И, в общем-то, лишь люди ими и считались. Орки, кроме развесёлых наёмников, обычно не лезли дальше своих южных границ, оборотни тоже редко шли к людям. Да и другие двуногие и не двуногие были не очень заметны.