Чем кончился спор, Люси не слышала. Рябушинский подхватил ее под локоть и увлек к бару. Но пробиться к стойке оказалось невозможно. Фраки, сюртуки, смокинги по-прежнему загораживали ее. Одни были новенькие, другие порядочно подержанные. У многих пластроны и манжеты выглядели не слишком свежими. На швах костюмов суконце побелело. Обувь порыжела.
— Уйдем отсюда, — жеманно проворковала мадемуазель Люси. У нее и взаправду разболелась голова.
Рябушинский, делая кому-то знаки, энергично вытянул Люси из толпы и довольно бесцеремонно втолкнул ее в отдельную гостиную.
Здесь оказалось неожиданно тихо и уютно. Навстречу не спеша поднялся тот самый англичанин, лицо которого напоминало морду собаки породы «боксер». Рябушинский представил его:
— Мистер Эбенезер Гипп — служащий англо-индийского департамента. Знаток Востока. Отлично знает Бухару.
— Рад. Имею честь быть знакомым лично с их высочеством эмиром. Рад возможности побеседовать с вами.
Принесли ужин. Несмотря на расстройства и волнения, Люси отдала должное и рыбе, и жаркому.
— И вы, мадемуазель, знаете Чуян-тепа? Самарканд? Бухару? - поинтересовался мистер Гипп.
— О, Шуян-тепа! О, прошедшие дни! Мои воспоминания! Моя дочь!
— Гипп держался сухо и настороженно. — И вы лично бывали в Бухаре и Самарканде? Это же далеко, это Азия!
— Ба! Ужасные события. Я жертва невероятных обстоятельств. Тогда чернь сожгла Бухару. Пришли красные. Мой муж эмир бежал в… о эти тартарскне названия... в Кер-ми-не. Там опять началась война. Стреляли. Меня спас один комиссар. Большой, такой кудрявый, мужественный. Он, красивый и жестокий, увез меня. Что я могла, слабая женщина? Всюду дикие люди, опасности, малютка дочь. Ужас! Но с нами поступили великодушно. Комиссар был груб, но мил... С ним мы уехали в Самарканд. Очень живописный город.
— А что за история с дочерью эмира бухарского?
— Мой бог, я потеряла мою девочку, такую розовенькую, такую золотоволосую, с таким голубым бантом, о!
— Значит, была девочка? Вы ее потеряли? Где? — упорствовал мистер Гипп.
— Девочка, моя дочь, Моника. Я потеряла ее в Шуян-тепа.
— Она от Сеида Алнмхана?
— Прелестный ребенок. Голубые глазки.
— Простите. В котором году родилась девочка?
— В году? Такая хорошенькая. Красные офицеры и комиссары — они не лишены чувства — баловали девочку.
— Прошу, припомните дату рождения.
— О, это было давно. Я была молода и неопытна. Меня продали. Да, да. Продали в гарем, в Бухару.
— Итак, ее отец эмир.
— Увы. Мой бедный ребенок, моя девочка...
— Итак. Кто похитил вашу дочь? Они забрали и ваше имущество?
— Мой комиссар уехал в горы и не вернулся. Я не могла ть в неизвестности. Через Шуян-тепа проезжал один красныйофицер, очень симпатичный, такой кудрявый. Я поехала с ним узнать про комиссара.
— А девочка осталась? А ваши вещи? Не было ли среди ваших вещей бумаг, документов? Не взяли ли вы с собой из Бухары какие-нибудь документы?
На бульдожьем желтом лице мистера Эбенезера Гиппа не отражалось ни раздражения, если оно и было, ни нетерпения, которые могли возникнуть из-за бестолковых, путаных ответов Люси. Даже и теперь, когда, вместо того чтобы ответить прямо, она снова воскликнула:
— О моя несчастная дочь!
— Не припомните ли, был ли при девочке какой-либо документ, предмет, доказательство ее происхождения. Наконец фамилия, имя. Какой-либо признак, примета?
— Моника осталась у одного фермера. Очень дикая, но почтенная семья. Хозяин очень черный, бородатый, но был ласков с девочкой. Я сказала: «Доверяю мою девочку вам». Села па лошадь и уехала. О, я прекрасно ездила верхом!
— Вы не вернулись?
— О, нет. Все закрутилось, завертелось в Самарканде. Господин Кастанье увез меня в Ташкент. Потом Москва, Париж. Я не могла не воспользоваться шансом. Я осенний листок в вихре. И потом я была спокойна. Фермер так полюбил мое дитя.
— Скажите, вы искали свою дочь? Писали в Россию? Хлопотали по дипломатическим каналам?
— О да!
— И что же?
— На Кэ д'Орсей, в Министерстве иностранных дел, мне сказали: «У Франции нет дипломатических отношений с Советами». Я писала в Красный Крест. Увы, моя девочка! Ответ не шел. А меня житейский вихрь все гнал и гнал, желтый осенний листок.
Вряд ли у мистера Эбенезера Гиппа когда-нибудь говорило сердце. Ему и дела не было до житейских вихрей. Но и он не удержался от укоризненного восклицания:
— Уже семь лет, как восстановлены отношения! И вы ничего не узнали?
— Вот, я прочитала в газете... Мне прочитали... И душа моя заметалась. Как забилось мое сердце! О, моя девочка!
— И вы уверены, что прокаженная в цепях — ваша дочь?
— Вы жестокий! Не отнимайте надежды. Мое сердце говорит— это она! Но прокаженная — ужасно! Цепи... На нежных ручках цепи!
Мистер Эбенезер Гипп повернулся к Рябушинскому;
— Почти ничего реального. Экзотический душещипательный роман. История прокаженной в газете и приключения мадемуазель Люси с большевистским офицером географически связаны с местностью Чуян-тепа. Сплетя годы в том же Чуян-тепа обнаружили девушек на цепи. Фантастично предположить, что одна из девиц — дочь мадемуазель Люси... гм... одной из обитательниц гарема бухарского эмяра.
Люся оскорбилась:
— Я жена эмира!
— Но вы жена и того... большевистского комиссара?
— Ля-ля! Беспомощная, слабая, я оперлась на сильную руку! Кому какое дело!
Рябушияский, развалившись небрежно в кресле, с торжеством поглядывал на мадемуазель Люси.
— Прекрасно, — заметил он.— Итак, супруга эмира, вырвавшаяся из когтей Советов,— это раз! Потерявшаяся дочь — это два! И, наконец, восточная принцесса, которую мучают в сырой темнице. Разве этого недостаточно для выступлений Лиги Наций?
— Схема довольно убедительная, — хмыкнул мистер Гипп.
Maдмуазель Люси извлекла из сумочки кружевной платочек.
— Умоляю!Помогите! Спасите дочь! Моя златокудрая! Синеглазая! О!
Она разрыдалась вполне искренне.
— Всему свое время, — ворчал мистер Эбенезер Гипп. — Спокойно. А сейчас договоримся: никаких интервью, никаких бесед! Большевики узнают — не видать вам тогда своей дочери.
— О, мой бог!
— Мы же примем меры.
— Какое счастье! Я увижу дочь, мою золотенькую с голубыми бантиками. Вы мне поможете. Вы спасете ее.
— Итак, молчание! — весело заговорил Рябушинский. — Какая перспектива! Прелестная супруга восточного властителя блистает в Париже! Дочь — принцесса! Расчувствовавшийся папаша эмир рассыпает к ногам своих любимых алмазы, сапфиры, рубины, червонцы. Волшебство! А сейчас, чур, молчок! Ни слова! Никому!