Читать интересную книгу Когда она была плохой - Рон Фауст

Я подплыл к сильно накренившейся палубе «Буревестника», заглянул в иллюминатор. Бронзовый ободок был пока еще ярким, зато стекло покрылось слоем серо-зеленого ила. Внутри царил хаос: там плавали еле различимые предметы, на которые изредка падали отблески света, двигались тени, поднимались и опускались пузыри, поскольку гравитация была практически нулевой.

Я поплыл к главному люку. Передо мной появлялись и расступались стайки мелких ярких рыбок; по палубе полз свирепого вида краб с клешнями, поднятыми, словно руки у боксера; развернулась и нацелилась в меня носом солидного размера барракуда.

Моя маска слегка запотела у краев. Я слышал шипение при вдохе. Во время выдоха вырывались бесформенные пузыри и уносились вверх к поверхности. У меня было ощущение, что я нахожусь в шаре, середина которого светлая, а оболочка синяя.

По трапу я вполз в каюту. Здесь было сумрачно, бушевала метель белесых частиц; мимо меня пронеслась шустрая рыбешка. Мне не составило труда найти плиту, рундук под нею и в рундуке канистру для моторного спирта. Я потряс ее и услышал шорох внутри. Неужто все так просто?

Вернувшись в наш лагерь на рифе, я отвинтил крышку канистры, вылил спирт и высыпал камни. Прозрачные, с коричневыми прожилками, они походили на оплавленное зеленое бутылочное стекло. Большинство из них были весьма крупными.

Кристин вслух пересчитала их, сложила в одну кучку, затем пересчитала снова. Их было восемнадцать.

Она засмеялась и обняла меня. Я же не чувствовал себя счастливым. Она расцеловала меня и в порыве щедрости, которую я не мог ей простить, протянула мне три больших камня. Я принял их из ее рук и взял еще три из кучи.

— Моя доля, — сказал я. Мне не нужны были ее изумруды. Я хотел причинить ей боль.

И вот тогда я потерял ее. Проявленная мной жадность глубоко уязвила ее, я это видел. Она не могла понять меня, и я сам не мог понять себя.

Кристин сделала два погружения, чтобы достать кое-что из своих вещей. Мы вернулись на «Херувим» и позавтракали, не разогревая еду, в кокпите. Я вернул ей шесть камней, ничего не объяснив и не извинившись.

— Мы отправляемся завтра утром, — сказал я.

— Хорошо.

— Я не собираюсь преодолевать встречные ветры и плыть назад к Флориде.

— Конечно.

— Я высажу тебя и снабжу судно провиантом. Куда ты хочешь отправиться?

Она помедлила с ответом.

— У меня камни.

— Я знаю. Это контрабандный товар.

— В Мексику, я думаю.

— О'кей. Я доставлю тебя в Прогресо или Косумелт. Оттуда ты можешь улететь в Штаты.

— Чудесно, — сказала она.

В сумерках она натушила рыбы, которая имела привкус жидкости для снятия лака. Большую часть ее я выбросил за борт.

— Я думаю, надо напиться, — сказал я.

— Если ты так хочешь.

— Я хочу.

— Отлично, делай как знаешь, только тебе вначале следует привезти наши вещи с рифа… Если ты намерен пускаться в путь завтра.

— Правильно.

Я сел в шлюпку, завел мотор и направился к рифу. Лунный свет отражался в темной воде, лопасти винта образовывали в воде спиральные воронки, фосфоресцирующие зеленым цветом.

Я затащил шлюпку на берег. Так что же произошло? Она прошла через ад, она была больна, а я слишком сильно нажал или, наоборот, нажал недостаточно сильно, или…

Сухие листья пальм шуршали под бризом. Я поднялся на холм, испытывая весьма противоречивые чувства. Возможно, нам удастся это как-то залатать. Как бы это ни называлось.

Дойдя до лагеря, я обернулся.

Кристин была уже достаточно опытным мореходом. Она успела поднять оба якоря или же обрубить тросы, поставить кливер и грот, и сейчас уходила с мелководья.

Я сидел на песке и наблюдал. Паруса белели в свете луны. Глядя отсюда, можно было подумать, что паруса «Херувима» наполнены не ветром, а лунным светом. Скользящий по волнам океана маленький парусник выглядел живописно и вполне мог служить символом высоких романтических устремлений.

Часть третья

Мари Элиз Шардон

Глава шестнадцатая

По мере удаления «Херувима» паруса теряли свои очертания, размывались и становились неразличимыми.

Она вернется, сказал я себе. Возможно, у нее были какие-то причуды, склонность к нарциссизму, другие странности, но она не способна оставить меня здесь, тем более после всего, что пережила сама.

Господи, да она воспользовалась мной, точно так же, как, должно быть, собиралась воспользоваться Дугом Канелли до того, пока не подвернулся кто-то другой, знавший о ней еще меньше. Пока я не вломился к ней с вином и своей доверчивостью. Да она в игре со мной рассчитала все на три хода вперед!

Когда я в первый раз ощутил колики в желудке, я понял, что она не вернется. За первым приступом последовал новый, еще более сильный, мне скрутило ноги и руки. Меня рвало так, что, казалось, вот-вот вывернет наизнанку. Конвульсии во всем теле не утихали. Блевотина ободрала мне горло; я уловил слабый, но стойкий и едкий запах растворителя для ярь-медянки.

Руки и ноги у меня онемели. Кое-как я доковылял до гнездовья птиц. Они негромко закрякали и взъерошили перья.

Я съел с полдюжины сырых яиц. Меня тут же вырвало. После этого я съел еще несколько штук, и на этот раз мне удалось удержать съеденное. Я прихватил с собой еще полдюжины яиц и направился к лагерю.

Ноги окончательно онемели, и последние несколько ярдов я одолевал ползком. Два яйца оказались с зародышами. Я выбросил их и съел остальные. Я надеялся, что клейкий белок покроет пленкой желудок и пищевод и смягчит жжение.

Я не спал в эту ночь. Я не сомневался в том, что умру — от яда, от жажды или голода — и склонялся к самоубийству.

Под утро мне стало лучше. Внутренности мои все еще полыхали, а вот паралич конечностей в значительной степени прошел. Зато меня стали здорово беспокоить глаза, ибо каждый объект, на который я бросал взгляд, двоился.

Я взглянул на сделанный из паруса полог. На нем собралось несколько кварт дождевой воды во время шквала, случившегося три дня назад. Мы пользовались ею для умывания. А что если… Я кое-как поднялся на ноги. Несколько унций воды скопилось в центре и сотни капель росы медленно стекали с боков. Вот она, возможность выжить! Я должен ею воспользоваться.

Свежая вода. Ночью на парусе будет накапливаться роса, а днем я могу соорудить солнечный опреснитель, это даст еще несколько унций. А один хороший шквал даст мне галлоны воды!

Пища. Нет Проблем. Рыбы в водоемах после отлива изобилие, есть устрицы и мидии. Птичьи яйца. Сами птицы. Морские водоросли, планктон.

Огонь — сигнальный и для приготовления пищи. Это несложно. Я разобью толстую линзу маяка и использую ее осколок в качестве увеличительного стекла, превращу солнечные лучи в пламя. Вот с топливом хуже: лишь прибитые к берегу деревяшки, сухие листья пальм. Ладно, рыба, моллюски и яйца можно есть сырыми, готовить на огне только птиц.

Шансы на спасение. Нам не попадались в этих краях суда, мы не видели пролетающих самолетов, но это не означает, что они не появятся вообще. Я могу подать сигнал с помощью дыма или вспышки, используя рефлектор маяка. Возможно, гондурасские подрядчики соберутся привести в порядок маяк на рифе Нативити. И потом, Кристин упоминала охотников за черепахами. Правда, я видел всего лишь несколько морских черепах (пригодных к употреблению в пищу), но не исключено, что еще не настал сезон, когда они размножаются и откладывают яйца. Так или иначе, могут появиться охотники за черепахами.

Так чем я располагаю сейчас? У меня немного питьевой воды и изобилие еды; есть огонь и сносное убежище; вполне благоприятный климат. А что еще было у человека в каменный век?

Я намерен выжить.

Спасение пришло раньше, чем я мог рассчитывать, и притом с совершенно неожиданной стороны. Спустя шестнадцать дней после отплытия Кристин в двух милях от Нативити бросила якорь старенькая яхта. «Маяпан» — так она называлась — была нанята в Косумеле, что в Мексике, группой любителей-орнитологов из Штатов. Они уже побывали на побережье Гватемалы и Гондураса. Отмель Нативити значилась в их программе. Их интересовали птицы (оказывается, редкие!), гнезда которых я регулярно грабил. Орнитологи опаздывали, а поскольку надвигался сезон ураганов, то они едва не отложили этот рейс. За это я бы их вряд ли похвалил.

Я приветствовал судно, стоя по пояс в воде. На борту находились десять или двенадцать человек, в основном солидного возраста, смотрели на меня с удивлением и тревогой. Кто он, этот полуголый дикарь?

Я изо всех сил старался быть сдержанным. У меня не было желания разглагольствовать или изливать свои чувства и потоки благодарности.

Старая женщина, сидевшая впереди, должно быть, всеобщая любимица, отпрянула назад, когда я ухватился за носовой фалинь; рослый мужчина встал и посмотрел на меня, насколько я понял, с явным отвращением.