показать бедственное положение низшего класса. «Сама возможность выступления — привилегия для Петра Плавильщикова, не получающего никакого жалованья» и просящего «почтенных зрителей проявить к нему снисходительность» своим присутствием[114]. Он ушел из театра вместе с дирижером оркестра, заставив зрителей встать на сторону актеров.
Кризис только усилился в последний год правления Екатерины Великой и первые годы царствования Марии Федоровны[115] — супруги императора Павла I. Получив вести о препирательствах, она отправила одного из своих шпионов в Петровский театр, чтобы тот доложил о его состоянии[116]. Николай Маслов отчитался три недели спустя (28 ноября 1799 года), огласив длинный список изъянов. Он жаловался на то, что театр изменил репертуар настолько резко, что актеры даже не смогли вовремя выучить роли. Костюмы были в плохом состоянии, а иногда артисты просто надевали уличную одежду. Помимо этого, в театре и гримерках было так холодно, что исполнители часто заболевали. «Руководство же, — продолжал он, — все время их упрекает»[117].
Мария Федоровна выразила искреннее удивление по поводу того, что унижаемые члены труппы не взяли дела в собственные руки и не потребовали смены руководства. Она поняла, что Петровский театр уже три года как обанкротился — вместе со смертью ее свекрови, Екатерины Великой. Хотя Медокс продолжал объявлять о представлениях в «Московских ведомостях» после официального траура по императрице, даже праздники с фейерверками в Ротонде не могли скрыть печальную истину. У него не осталось ни денег, ни уборщика для мытья сцены и ловли мышей, ни топлива для обогрева. Все еще питаясь иллюзией, что сможет задобрить свою Немезиду[118] (Прозоровского), антрепренер обещал отремонтировать здание и обогревать его перед каждым представлением. Он хотел увеличить доходы, показывая на сцене «Пигмалиона» — пьесу про скульптора, отказавшегося от плотских удовольствий и влюбившегося в одно из своих творений (богиня Венера из жалости к нему оживляет статую). Постановки 1794 и 1796 года с превосходной музыкой, написанной богемским скрипачом Яном Йиржи Бендой, пользовались успехом, но бо́льшая часть других его представлений провалилась. Театр полностью пришел в упадок, и никто из московских дворян не хотел наводить в нем порядок. В 1802 году Медокс отправил длинное письмо Марии Федоровне в надежде на то, что Воспитательный дом возьмет на себя все долговые обязательства, а ему будет позволено с достоинством уйти на покой спустя 26 лет служения русской культуре. Получив плачевные результаты ревизии, императрица распорядилась ликвидировать имущество англичанина.
Его долги Опекунскому совету превысили 300 000 рублей, которые император Павел погасил от имени правительства. Рязанско-московские купцы, несмотря на все их красочные ругательства, так и не получили назад свои 90 000 рублей.
Петровский театр закрылся в воскресенье, 8 октября 1805 года. В три часа дня, перед самым началом популярной оперы «Леста, днепровская русалка»[119], маленькая искра превратила здание в пылающий ад. Пожар продолжался в течение трех часов и был виден отовсюду. Полиция, работники театра и пожарные смотрели на пламя, разинув рот, и ничего не могли поделать. Причина возгорания остается предметом споров. Две очевидицы, добрые женщины преклонного возраста, утверждали, что Судный день настал пораньше специально для Медокса. «Леста» не была неблагопристойной постановкой, в ней лишь пересказывалась старая легенда о русалке, ждавшей принца. Однако старушки сочли ее демоническим кошмаром больного воображения, оскорбляющим христиан в зале. Бог вмешался до того, как подняли занавес.
Многие полагали, что пожар случился из-за халатности работников гардероба. Якобы кто-то из них повесил пальто прямо над свечой и не смог потушить пламя. Известный драматург Степан Жихарев считал, что это было типично для имевших мизерное жалованье сотрудников Медокса, «из которых один был твердолобее другого»[120]. Сам он наблюдал за происшествием издалека: «Мы увидели огромное зарево пожара над Москвой и долгое время стояли в изумлении, размышляя о том, что может гореть так сильно. Проезжавший из Москвы почтальон рассказал, что театр на Петровке охвачен пламенем, а пожарная команда так и не смогла его спасти»[121].
Это был конец для Медокса. Он жил в городе еще некоторое время, появляясь на улицах в привычном плаще. Его собирались лишить крыши над головой, но супруга императора вмешалась, позволив антрепренеру сохранить дом. В конце концов он уехал жить в усадьбу в деревне Поповка — участок земли руководитель театра купил, будучи на пике славы. Медокс умер там 11 сентября 1822 года в возрасте 75 лет. Его танцовщики и певцы стали подопечными государства и московского отделения Императорских театров. Помимо остатков коллектива Петровского, в их труппы вошли 74 крепостных актера и французский публичный театр, действовавший в городе в те годы. Русские артисты труппы Медокса заверяли Марию Федоровну, что их любовь к сцене вызвана не тщеславием, а только лишь желанием привести русский театр к «высшему совершенству»[122]. Даже находясь в руинах, предшественник Большого старался оставаться предметом национальной гордости. Неудачи Медокса еще долго будут отзываться эхом. Театр переживет разрушительные конфликты между бессердечным руководством и нелояльными исполнителями, станет жертвой государственного надзора, изменит репертуар для привлечения зрителей и потратит огромные суммы денег. Здание еще много раз окажется жертвой пожаров и столько же раз будет перестроено.
Медокс вышел на пенсию без чина в Табели о рангах, но с щедрой выплатой в размере 3000 рублей и «6 лошадьми для кареты»[123]. У него была жена, немка дворянского сословия, и 11 детей, одного из которых супруги выгнали из семьи за дурное поведение. Заикающийся молодой человек по имени Роман превратился в одного из величайших русских авантюристов XIX века. Он провел треть жизни в тюрьме и изгнании за мошенничество, собрал ополчение из горцев против войск Наполеона и, как говорили, очаровал больше девиц, чем Казанова. Во время ссылки в Сибирь он руководил геологической экспедицией. Похождения сына еще сильнее разжигали антисемитские сплетни об отце. Их стало еще больше после смерти антрепренера. Один из источников советской эпохи утверждает, что посмертная репутация Медокса колебалась от «видного англичанина, вынужденно покинувшего родину» до «спекулянта и жадного до денег еврея»[124].
В конечном счете, его жизнь была не менее иллюзорной, чем все, что он создал.
Глава 2. Наполеон и после
Обугленные остатки Петровского театра плесневели в болоте под бывшим фундаментом, снова ставшим в летние ночи жилищем для «хищных птиц», «множества лягушек» и их музыки[125]. Частное предприятие Медокса провалилось. Театром занялся сам император. Вся опера и балет, за исключением крепостных трупп, полностью