Читать интересную книгу Капкан супружеской свободы - Олег Рой

— Разумеется, — ответил Соколовский. — Но понял лишь общую тональность замечаний.

— А замечаний практически нет, — вмешался в разговор Иван. — Мы уже нашли нескольких добровольных переводчиков и выслушали в их исполнении столько дифирамбов!.. Пишут, например, что «Зонтик» — это шедевр камерности и лиризма; что наш спектакль, рассчитанный на минимум декораций и действующих лиц, производит гораздо большее впечатление, чем вычурные и дорогостоящие постановки… как, например у поляков. А еще…

Молодой актер просто захлебывался от восторга, явно ощущая себя на вершине успеха. Но Володя Демичев не дал ему договорить, воспользовавшись секундной паузой, которую Иван взял, чтобы перевести дух.

— Да, поляки, кажется, не оправдали всеобщих надежд, — задумчиво протянул он. — А ведь им прочили если не победу, то, во всяком случае, новый прорыв в театральные выси. Между прочим, Алеша, это всем нам урок: нельзя почивать на лаврах, нельзя останавливаться на достигнутом. Кому многое дано, с того много и спросится… А не то недолго и разочаровать публику.

— Ну, до этого нам пока еще далеко, — с набитым ртом пробормотал Леонид Ларин, зорко обводя взглядом собравшихся за столом. — У нас пока, напротив, сплошной зефир в шоколаде. Вон, видали: Алексей Михайлович, пишут, чуть ли не режиссер десятилетия. Умеет, мол, выстроить каждую сцену так, что у зрителя холодеют руки от восторга и замирает сердце… — Он процитировал эти слова до такой степени торжественным тоном, с таким едва уловимым итальянским акцентом и столь комично, хотя не пользовался при этом никакими специальными комическими приемами, что все за столом засмеялись, а Соколовский лишний раз подумал: нет, не зря все-таки я держу Лариных в труппе — талант у них просто выдающийся. — А Лиду нашу так и вообще превознесли до небес. Смотрите… где это? А, вот, нам же переводили этот отрывок: Лидия Плетнева — восходящая звезда русской сцены… темперамент Софи Лорен в сочетании с неотразимой надменностью Греты Гарбо… искрящийся коктейль из теплоты и льда… Нет, ну вы подумайте только!

— Да уж, — встряла в его высокопарную речь жена, чуть недоуменно поводя изящной маленькой головкой. — Лидуша действительно оказалась на высоте. А кстати, где она? — И Елена невинно уставилась в глаза режиссеру. — Вы случайно не знаете, Алексей Михайлович, может, она еще спит?…

Соколовский бросил на Ларину подозрительный взгляд. Собственно говоря, в самом ее вопросе, может быть, и не было ничего особенного, но тон, которым он был задан — слегка фамильярный и подчеркнуто целомудренный, — указывал на то, что фраза, как обычно у этой женщины, была с подтекстом. Однако Лена смотрела на Соколовского так кротко и уважительно, что любая нервная реакция с его стороны выглядела бы просто глупой. На воре шапка горит, весело подумал про себя Алексей и ограничился тем, что безразлично пожал плечами. И черт с тобой, беззлобно решил он, говори потом, что хочешь… Не все ли равно?

Разумеется, он знал, где сейчас Лида. Он оставил ее в номере, разметавшуюся во сне среди смятых складок нежно-кремового белья, замурованную в мягких изгибах постели, словно в створках перламутровой раковины. Ей удалось уснуть так недавно, и спала она настолько крепко и сладко, что Алексею стало жаль будить подругу, и он пожертвовал совместным ранним завтраком, разумно решив, что подобный джентльменский набор продуктов можно получить в любой близлежащей кофейне. Теперь он собирался попросить кого-нибудь из ребят постучаться к ней, чтобы успеть еще сегодня всем вместе посмотреть фрагменты фестивальной программы и — чего греха таить? — собрать урожай поздравлений и впечатлений по поводу вчерашнего триумфа.

В старинном палаццо, где проходили фестивальные показы и куда они добрались только к середине дня, их уже ждали. Распорядители праздника с итальянской стороны, коллеги-актеры, российские туристы, заглянувшие накануне на театральный огонек, поклонники из числа публики — все они окружили труппу Соколовского, чтобы наперебой, на нескольких языках, выразить восхищение необычной постановкой и ошеломляющей игрой главной героини. Лида принимала поздравления так, будто ничего иного и не ждала от венецианского фестиваля: со спокойным достоинством и слегка небрежной, утомленной, но очень выразительной улыбкой. А Алексей, наблюдая за ней исподтишка, поражался тому, как непринужденно играет она роль звезды. Между прочим, это было одной из особенностей артистического темперамента Лиды Плетневой: она мгновенно входила в заданный им или обстоятельствами образ, зато выходила из него потом трудно и долго, неделями, словно отдирая от себя лоскуты обожженной и израненной кожи. Прежде Соколовский пытался бороться с излишней чувственностью и обнаженностью ее игры, с тем натурализмом, который она привносила во все свои роли и который, на его вкус, был не совсем «комильфо», с некой надрывностью ее трактовок, однако все напрасно. И мало-помалу он отступился. Теперь же ему, вознесенному творчеством и любовью на самую вершину успеха, казалось, что только такой и должна быть его возлюбленная, а все остальные женщины мира рядом с ней поблекли, лишенные ее яркого дара, искреннего чувства и умопомрачительной внешности. Конечно, истовая ночная страстность уже угасла в нем, он снова обрел способность относиться к собственной любовной связи чуть иронично, по-мужски свысока, но тем не менее сегодня их узы были куда прочнее, нежели неделю назад.

День летел, как стрела; они смотрели спектакль за спектаклем, забегая в минутных паузах за кулисы к знакомым, перебрасываясь короткими репликами, торопливо затягиваясь сигаретой. Соколовский был словно в угаре; ему хотелось все время находиться рядом с Лидой, касаться ее, разговаривать с ней, и он с изумлением ощущал, как исчезает в нем извечная осторожность женатого мужчины, как, пребывая в непонятной и безалаберной своей беспечности, он все чаще подавал своим повод усмехнуться и многозначительно перемигнуться. Ему это было безразлично, как никогда в жизни, и свой праздник опрометчивости и торжества, праздник свободы от страха и любых долговых обязательств он надеялся запомнить навсегда. Позже, в Москве, все, конечно, будет иначе; вновь вернутся заботы, сомнения, трудности, одержат верх иные, более прочные и важные в его жизни обязанности. Но сегодня, сейчас, разве не может он позволить себе хотя бы ненадолго эту радость безумства, разве не заслужил он права на короткое, легкое, ни к чему не обязывающее счастье?…

— Алексей! — услышал он в одном из перерывов между показами мужской, сочный, показавшийся смутно знакомым голос с типичным акцентом западного славянина. Услышал и, обернувшись, столкнулся лицом к лицу с Анджеем Вуйчицким, режиссером отличного польского экспериментального театра, того самого, которому прочили здесь, на фестивале, шумный успех.

Они были хорошо знакомы, много раз встречались в Москве и Варшаве, бывали друг у друга в гостях. Когда-то, лет восемь назад, Анджей даже принес Соколовскому немало хлопот, решив вдруг приударить за Ксенией, давно пленившей его непосредственной живостью характера, неподдельной свежестью и чистотой чувств и прекрасным чувством юмора. Теперь Алексей лишь улыбался, вспомнив о собственной душевной смуте тех времен, о своей отчаянной ревности и о том, как смеялась Ксюша, узнав об их конфликте, едва не переросшем в серьезную ссору. «А почему не дуэль? — спрашивала она, состроив обиженную физиономию. — Неужели я не достойна того, чтобы такие благородные паны скрестили из-за меня шпаги?! Неужели ты не заступишься за честь жены и всего своего дворянского рода, Соколовский?…»

Между тем поляк уже хлопал его по плечу, обнимая и поздравляя с удачей, и Алексей с изумлением убедился, что похвалы обойденного им конкурента звучат абсолютно искренне. Это было редкостью в творческой, театральной среде, но, видно, на этот раз пан Вуйчицкий позволил себе роскошь забыть об их вечном соперничестве на ниве искусства и отнесся к нему просто как давний, хороший друг.

— Э, сколько мы времени не виделись! — говорил он, подталкивая Алексея к рядам кресел в зале и усаживая его почти насильно. — Как у вас говорят? Сколько осеней, сколько зим?…

— Сколько лет, сколько зим, — машинально поправил его Соколовский и оглянулся в поисках Лиды, потеряв ее из виду. Ему хотелось вернуться к ней, однако Анджей, не слушая и не обращая внимания на торопливость приятеля, все длил и длил свой нескончаемый монолог.

— Ты молодец, молодец, Алексей. Я видел твой «Зонтик» — о, это вещь, это пьеса! Ты здорово сделал это! Ты понял сам, да? Эти парящие монологи, эта пластика, и эти касания, с ума сойти, как чувственно и в то же время невинно… Как ты добился этого, скажи? Или заслуга не твоя, а актеров, признайся, старый лис, так ведь? В конце спектакля особенно, когда идет эта игра с зонтом и эта твоя девочка… Ох, какая же девочка, пан Соколовский! Где ты нашел такую актрису? Я был у тебя на Юго-Западе три года назад, и ее не было в твоей труппе, я не мог бы не заметить. Ее зовут Лидия, да?