К тому же, по дикому совпадению, фамилия у этого человека была Чацкий, да, буквально Чацкий, что приводило женщину в тупое отчаяние. Бывало, в худые минуты вдруг лезла ей в голову дикая мысль, будто бы тот, настоящий Чацкий, крикнув карету, пойдя искать, «где оскорбленному есть чувству уголок», плутал, плутал по свету и вот ничего лучшего не нашел, как ходить круглый год в тренировочных штанах, напоминавших Ирине Петровне соседское нижнее, беспардонно сушившееся на их коммунальной кухне. Вдобавок в седьмом «б» его урок стоял в расписании перед ее уроком. Дети являлись на литературу шальные и потные, слушали Ирину Петровну, а видели перед собой «козла», через которого Чацкий из года в год, изо дня в день всю школу нещадно гонял. Все это казалось учительнице едва ли не главной причиной того, что дети никак не хотели тянуться к прекрасному, и, сколько она ни подыскивала ключик к их юным сердцам, как ни подбиралась туда с Пушкиным, Лермонтовым, Блоком и Есениным, сердца эти неумолимо попадали во власть рок-групп, какого-то Виктора Цоя и прочих пророков, глубоко ей чуждых.
С приходом демократии и гласности Ирина Петровна слегка растерялась и вместе воспряла. Как хотелось ей не отстать от времени, быть с лучшими, страждущими! Хотелось прижаться к журналам «Огонек», «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь», быть неразлучно с ними, а не с педагогическим своим коллективом, впавшим в новые Дрязги, нынче демократические.
Субботним вечером, проверив тетради с очередным сочинением, она забралась со свежим журналом на диван и, посасывая печеньице, стала вслух — себе и маме — читать статью за статьей. Как Ирина Петровна, так и ее мама относились к печатному слову с благоговением, свойственным, наверное, уже только таким вот женщинам и некоторым мужчинам с женской душой. Было оно для них событием, как бы лучом света посреди обложивших со всех сторон слов изустных. Оно будто бы все еще обещало какое-то воздаяние за неспособность лгать, переть, отталкивать, отъедать и грабить. Все грезилось, настанет при жизни день, когда кто-то воскликнет: «Ба, да вот же они, настоящие люди, Ирина Петровна и ее мама! Наконец-то мы их отыскали! Пойдемте-ка, пойдемте, дорогуши, скромницы, терпимицы, настал и ваш черед…»
И вот читали они статью о людском милосердии, в боях и победах позабытом. Угадал, угадал автор все их мысли, все до одной, и своих еще прибавил. Мама кивала, приохивала согласно, штопая какую-то материю, а Ирина Петровна все читала, то и дело пережидая, когда отпустит гортань благодарное удушье. Снова, как частенько в последнее время, казалось ей: ничего не переменись в будущем, останься все, как было, сделайся даже еще хуже, даже стань Чацкий инспектором роно или министром высшего и среднего образования, все равно уже что-то замечательное случилось, не так бездарна жизнь, коли пришлась на нее такая статья. С этим славным чувством ложилась Ирина Петровна в тот вечер спать. С ним и уснула.
Проснувшись в воскресенье, она первым делом вспомнила позапрошлогоднее лето. Вернее, и не само лето, а стариков Сапуновых, Марью Ильиничну и Василия Степановича, у которых задешево снимали они с мамой веранду. Полтора часа езды на электричке, три километра пешком от платформы, глухая деревенька о десяти домах с чудным названием Раздольное, маленький домишко, глубокие старички Сапуновы, Марья Ильинична и Василий Степанович, одинокие, если вычесть сына, проживавшего где-то под Новгородом, и дочь во Владивостоке, жену военнослужащего. Весь день Ирина Петровна была во власти этой картины и своей мысли, утром родившейся. Поделилась с мамой, та поддержала. Хотелось еще чьего-нибудь совета — вроде отцовского, но отец с ними давным-давно не жил, с детства был для Ирины Петровны скорее негодяем, чем отцом, потому мысленно обратилась она к Льву Толстому, который, понятно, поддержал.
В седьмом «б» в понедельник как раз была литература, и учительница, изрядно волнуясь, поведала ученикам свою идею, благоразумно утаив тот факт, что старики не полные сироты. Потные дети почему-то не загорелись, кроме пары девочек-отличниц, от филькультуры навечно освобожденных. Тогда Ирина Петровна зачитала кусок журнальной статьи, сделала это с выражением и страстью, после чего предложила, чтобы каждый подумал, зачем он живет, хочет ли быть в старости немощным, одиноким и забытым. Дети стали думать, но, кроме тех же двух отличниц, немощным, одиноким и забытым представить себя никто не смог. По классу пошел жизнелюбивый ропот. Кто-то резонно заметил, что не обязан в тринадцать лет думать о таких вещах.
— Вы бы, Ирина Петровна, еще попросили, чтобы я в гробу себя представил!
— Разве мы виноваты, что у стариков такая пенсия?!
— Что у них в сельпо ни фига нету?!
— Кто виноват, тот пусть и едет!
— Конечно, вы не виноваты, — согласилась Ирина Петровна, — это не приказ, не обязанность, а дело вашей совести. Кто захочет, тот и поедет в субботу после пятого урока.
На следующий день девочки-отличницы подстерегли учительницу в коридоре и доложили, что они уже готовы ехать, родители пообещали подобрать что-нибудь из ненужных вещей, достать продукты. Девочки интересовались, любят ли Сапуновы шотландскую селедку в винном соусе. Ирина Петровна строго попросила не впутывать в это дело родителей, не тратить лишних денег, не брать деликатесов, только самое простое и необходимое, и вообще постоянно помнить: важно внимание, людям необходимо знать, что о них помнят.
— А кто-нибудь еще собирается?
Нет, кажется, никто больше не собирался. Да и девочки говорить об этом не очень хотели, ревнуя учительницу к остальным и мечтая поехать втроем.
Конечно, было Ирине Петровне обидно за жестокосердие детей, им ведь строить будущее, страну из кризиса выводить.
В среду девочки доложили, что есть две банки китайской ветчины, что папа одной из них согласился отдать Василию Степановичу свой старый финский плащ и летние мокасины, а другая выпросила у мамы непочатый флакон духов «Быть может» для Марьи Ильиничны и теперь ведет борьбу за японский зонтик. Как бы между прочим, девочки упомянули, что хотят ехать еще двое, пусть, конечно, едут, им не жалко, но сильно сомневались, будет ли от тех двоих польза.
Четверг толкнул сюжет в сторону вроде бы приятную и отрадную, толкнул, правда, чересчур резко. Явившись в седьмой «б» на свой урок, Ирина Петровна обнаружила учеников в сильном возбуждении. Количество желающих поехать к старикам Сапуновым подскочило до пятнадцати. Что и говорить, учительница была почти счастлива и, кое-как утихомирив класс, с повлажневшими глазами поблагодарила всех откликнувшихся. Это прекрасно, это по-человечески. Оставалось только решить, кто поедет помогать старикам в эту субботу, а кто в следующую или через субботу,