Устав 1820 г. действовал до 1865 г. В 1820-х гг. Дерптский университет считался выдающимся по составу преподавателей и с 1828 г. получил значение института для подготовки профессоров в другие русские университеты. В отчете графа С.С. Уварова в 1833 г. Дерптскому университету отведено «значительное место в ряду наших высших учебных заведений», хотя русский язык признается тут «недовольно уваженным предметом» (в 1836 г. решено усилить значение русского языка как предмета преподавания; в 1837 г. учреждена должность лектора русского языка в университете). Устав 1835 г. усилил контроль над университетами со стороны попечителей учебных округов. Этот контроль распространен в 1837 г. на Дерптский университет; во главе его стоял тогда попечитель Крафтштрем (1835–1854), управление которого причисляется к наиболее тяжелым временам Дерптского университета, тем более что к нему применили ст. 80 общего устава, предоставлявшую министру по собственному своему усмотрению назначать профессоров (на практике свобода выбора и приглашения преподавателей сохранилась до 50-х годов).
В 40-е гг. XIX в. дерптские студенческие корпорации добиваются учреждения «суда чести», который заменяет практику дуэлей между студентами. Решение этого суда было обязательным для всех корпорантов. Правда, на протяжении второй половины XIX в. происходили и существенные перемены в ограничении университетской автономии, а затем – в усиленной русификации. В 1850 г. отменено было избрание ректора из среды профессоров; в 1852 г. даны особые секретные инструкции для наблюдения за поведением студентов и за духом преподавания. Профессора не «смели дозволять себе никакого, хотя бы и безвредного, отступления» от программы; прекращено было преподавание государственного права европейских держав; философию преподавал профессор православного богословия. Для философского и юридического факультетов был установлен комплект в 300 студентов. Университетский устав 1863 г., восстановивший академическую автономию, но с удержанием власти попечителя, внес в 1865 г. соответствующие изменения и в положение Дерптского университета. Университет продолжал оставаться немецким по составу профессоров и студентов, но с 1880-х годов начинаются попытки усиленной русификации. Многие из профессоров-немцев оставили университет, программы были изменены, усилена власть ректора и правления и т. д. 27 декабря 1893 г. Дерптский университет переименован в Юрьевский университет. По отношению к студентам вводятся новые правила; с 1896 г. начинает действовать студенческая инспекция. Состав русского студенчества увеличился благодаря допущению в университет окончивших курс в духовных семинариях, которые стали стекаться сюда со всех концов России. Тем не менее еще с 1838 г., благодаря министру народного просвещения графу С.С. Уварову, Дерптскому университету было разрешено устройство при университете «студенческих обществ, имеющих ученую цель», а также занятия литературой и искусством, организацию спектаклей и прочее (С.С. Уваров побывал в Дерпте в 1833 г., и ему тут был устроен так называемый «виват» от имени студенческих корпораций).
Сразу же после оформления корпораций в Дерптском университете начали устанавливаться и их союзные отношения. Конвент шаржированных первоначально объединил корпорации Curonia (годы официального членства – 1834–1921), Estonia (1834–1939), Livonia (1834–1939), Fraternitas Rigensis (1834–1921). В 1834 г. Конвент стал существовать официально. Потом к ним примкнули Ruthenia (была членом с 1850-го по 1857-й), Baltica (1850–1856), Fraternitas Academica Dorpatensis (1857–1861), Arminia Dorpatensis (1865–1866), Neobaltia (1879–1939), Fraternitas Academica (1881–1891, 1920–1939), Lettonia (1882–1905), Tarbatonia (1884–1887), Teutonia (1912–1915, 1918), Baltonia (1932–1939). Однако туда не вошла польская корпорация Polonia (ныне – Konwent Polonia; была основана в 1828 г.).
Вот что пишет о дерптских корпорациях один из студентов университета 1850-х гг.:
В Дерпте между студентами существуют так называемые корпорации, то есть товарищества, в которые принимаются членами хорошо рекомендованные и испытанные люди… Все эти корпорации имеют свои особенные названия, свои цвета, особые фехтовальные залы, свои коммерши, то есть пиры или попойки, и свои уставы… Дух этих товариществ самый благородный, откровенный и братский. Все студенты вообще говорят друг другу «ты», немцы – армянам, поляки – русским, французы – евреям; сыновья корчмарей и сапожников – потомкам гордых графов, князей и баронов; спесь они осмеивают, а гордость презирают, мужество уважают, удаль и молодечество любят[137].
Короткое время – в 1857–1861 гг. – существовала корпорация Fraternitas Academica Dorpatensis, куда входил Кришьянис Валдемарс и некоторые другие латышские студенты. Из 31 основателя семеро были латыши, позднее к ним присоединились еще одиннадцать. Под эгидой этой корпорации (считающейся первой латышской корпорацией) латышские вечера могли существовать уже легально. Однако особенного развития эта инициатива не получила: в конце 1850-х гг. самые активные и деятельные латышские студенты уже заканчивали свое обучение, да и корпорация вскоре после 1861 г. прекратила существование: студентов объединяли уже другие круги.
Позднее, начиная с 1880-х годов, постепенно при Дерптском университете возникли новые корпорации: латышские Lettonia (официальный год основания 1870-й, важный этап – в 1882 г.[138]), Lettgallia (с 1899 г.), Ventonia, Latvia и Imanta (1917), эстонские Fraternitas Estica (1907), Sakala (1909), Ugala (1913), армянская Armenia (1913–1916), русская Slavia (1913–1915), польские Polonia (1907 г., хотя есть и другая точка зрения на дату создания), Lechicija (1907–2004), Venedya (1907–1939), этнически смешанная Fraternitas Universiteta (1908), а также Fraternitas Vigoria (с 1908-го, формально мы можем считать ее немецкой – хотя неизвестно, какой язык в ней был официальным, – а среди ее членов были немцы, евреи, русские, армяне и эстонцы). Их цели были несколько иными – в большей мере тут осуществлялось то, что называлось «разумным развлечением»: интеллектуальный досуг, литературные и музыкальные вечера, чтение рефератов, спектакли, а также фехтование, гимнастика. Подобно землячествам тут большую роль играла взаимопомощь. Однако их статус не был равен статусу немецких корпораций, и они до 1890-х гг. не признавались последними как таковые. «Цвета» – то есть признанные знаки отличия – были только у корпорации Fraternitas Universiteta, филистров имела только корпорация Polonia[139].
Первые как латышские, так и русские студенческие корпорации основывались на опыте и модели немецких корпораций. В свою очередь те выполняли во многом функцию землячеств, на что указывает, в частности, сам термин Landsleute – «собратья», «товарищи», «земляки», члены корпорации. Такое название носили, как правило, и альбомы с фотографиями и краткими биографиями членов корпораций.
Отношения между разными сообществами университета складывались непросто; определенную роль играли и национальные разногласия между немецкими и прочими студентами. Это красочно описывают бывшие студенты Дерптского университета – Вересаев, Боборыкин, Деген. Речь идет о сознании своей исключительности; А.И. Иванов пишет о своего рода «кастовости» немецко-студенческих корпораций Дерпта:
…в менталитете корпорантов-остзейцев чувство национальной общности сопрягалось с уверенностью в своей избранности, причастности к касте, уподобляемой своеобразному рыцарскому ордену в виде Дерптского университета[140].
Корпоранты ощущали себя элитой, внекорпоративных студентов называли «дикими». Особенно ярко об этом свидетельствуют воспоминания бывших русских студентов Дерптского университета. Петр Боборыкин, учившийся в Казанском университете, затем – в 1850-е – в Дерптском (там он стал членом корпорации Ruthenia), пишет:
С немцами мы все только сталкивались, а не жили с ними. Сначала, в первые два-три года моего студенчества, русские имели свою корпорацию; после того как ее «прикончили», превратились в бесправных. Немецкие бурши посадили нас на verrut [Verruf, бойкот] ‹…› и в таком положении мы все дожили до выхода из университета. С нами немцы не сносились, не разговаривали с нами и в аудиториях, и при занятиях в кабинетах и клинике, через что прошел и я с другими медиками. Это было крайне тягостно. Дело кончилось генеральной схваткой, зачинщиком которой был наш казанец Зарин[141].
Деген замечает:
Они могли явиться на студенческую вечеринку «диких» и, усевшись перед самым кругом танцующих, «делиться друг с другом своими наблюдениями над присутствующими дамами в такой форме и так громко, что терпеть их присутствие оказалось невозможно»[142].
По признанию В.В. Вересаева,
весь дух немецкого буршеншафта был для нас чудовищно чужд ‹…› Нас, русских, немецкие студенты глубоко презирали за то, что мы «антидуэлянты» и задирали всячески ‹…› Оскорбляли и задирали евреев где только и как было можно[143].